По ее внезапно лишившемуся всяких эмоций голосу было трудно что-то понять.
Робко:
— Д-да.
— Или старый друг ни с того ни с сего вдруг решит нанести тебе визит? Или, может, решится еще кое на что?
Насчет второго Люк не был особенно уверен, но мог предположить, что именно проделал Лаки прошлой ночью.
Потерянно:
— Да.
Она в упор уставилась на него. Лицо непроницаемое, глаза — как два кинжала.
— Прослушай, Элуин, я…
Она повелительным жестом подняла руку.
— Брось. Можешь не разглагольствовать. Я сделала то, что сделала. По своей воле. И если получила тычок-другой… что ж, я знала, на что иду. — Она по-прежнему не сводила с него взгляда. — И вовсе не это меня беспокоит.
Удивленно:
— Разве нет?
Элуин подалась вперед, ожидая, пока он наконец посмотрит ей в глаза.
— Итак, что ты собираешься сделать взамен?
— Ты о чем?
— Для своего лесного духа. Для парня, который рассыпает у твоих ног волшебные дары, хотя каждый раз при этом долго приходит в себя. Чем ты ему отплатил?
Люк заерзал, отчаянно желая отвести взгляд, пялиться, куда угодно, только не в эти пронизывающие серо-зеленые глаза.
— Ну… я… то есть…
— Попробую предположить еще раз. Ему позволено наблюдать. Занять место в зрительном зале и любоваться Люком, его завоеваниями и идиллическими развлечениями.
Ответа ей не требовалось. Достаточно было увидеть лицо Люка.
— Однако это вполне справедливо, потому что ты имеешь полное право подглядывать, как развлекается он. Скажи, Люк, а Лаки часто делит с тобой свои забавы?
— Нет. Говоря по правде, до сих пор жизнь у него была весьма скверной.
— И тебе никогда не приходило в голову, что и ему, возможно, не помешало бы немного помощи с твоей стороны? Что и ты, вероятно, обязан ему хотя бы чем-нибудь?
Грустно, покаянно:
— Нет, признаюсь, я как-то не думал об этом.
Беспомощное пожатие плеч:
— Мы всегда были друг для друга именно тем, кем были. И никак иначе.
Элуин откинулась назад. Наставительно-строгое выражение лица изменилось на задумчивое.
— Прошлой ночью я несколько отклонилась от цели. Сказала, что ты чувствуешь себя незавершенным, потому что тебе не хватает тех шрамов и разочарований, которые день за днем накапливаются у других. Это отчасти верно, но только сейчас я поняла, в чем главная причина. Думаю, пришла пора платить по счетам.
Взгляд Люка из покаянного снова стал унылым.
— Ты права, — пробормотал он, смаргивая непрошеные слезы. — Теперь ты знаешь, почему мне всю жизнь везло.
Глубокий вздох:
— И даже знаешь имя парня, в которого влюблена по-настоящему.
Растерянный взгляд Элуин. Утвердительный кивок Люка.
— Но худшее еще впереди. Сейчас объясню. Когда живешь с чем-то всю свою жизнь, не замечаешь этого, пока оно не исчезает. Я всегда предполагал, что мы с Лаки можем ощущать присутствие друг друга только тогда, когда один спит, а другой бодрствует. Но несколько часов назад я проснулся от кошмара. Думал, что задохнусь. Правда, тут же сообразил: это переживания не мои, а Лаки. С тех пор мне не удается почувствовать его ни во сне, ни наяву. Впервые в моей жизни его здесь нет. И я боюсь.
Элуин коснулась своих губ, неожиданно осознав весь ужас сказанного. Вот и еще одно. Нечто недоступное ее искусству Целительницы.
— Утром ты заметила, что я выгляжу так, словно потерял лучшего друга. Это верно. И сейчас слишком поздно платить ему за все, что он сделал для меня.
Лаки барахтался в море ваты. Она забивала его глаза, уши, наполняла рот отвратительной сухостью, смягчить которую не было ни сил, ни возможности. Какой-то невежественный демон попытался напихать ваты ему в мозг, забив ершиком для прочистки труб пушистые шарики прямо в ноздри, но, не довершив работу, ушел на перекур.
Ему хотелось стереть эту гадость с лица, но руки отказывались двигаться. Нахлынувшая паника спалила часть ваты. Усилием воли Лаки вынудил себя расслабиться. Добиться некоторого подобия спокойствия.
Думай, черт возьми! Как я попал сюда?
Последним счастливым воспоминанием была сцена из Сна. О нагой Элуин, свернувшейся калачиком в объятиях Люка. О почти детском удовлетворении, разлившемся по ее прекрасному лицу. Потом Люк тоже задремал, и занавес опустился.
Да, это действительно было здорово.
Потом… потом… в дверь вроде бы стучали. Или нет?
Трудно сказать.
Он снова заснул.
Потом какой-то шорох.
Кто-то пробрался в его комнату.
В крови взыграл адреналин, но прежде чем он успел шелохнуться, лицо накрыла тряпка. Он знал этот лабораторный запах. Хлороформ.
Лаки попытался вырваться, вдохнуть воздуха, но тут же обмяк.
И пустота.
Какой-то посторонний гул постепенно преобразовался в неясное бормотание, из которого выделились отдельные слова. Вата в ушах постепенно испарялась. Тон разговора был уже вполне ясен: посетители, беседующие у постели спящего пациента. Лаки старательно играл свою роль в драме, надеясь, что и владельцы голосов не подкачают.
— …Пытался, насколько мог, быть ему отцом. Но вы знаете, как с ним бывает тяжело.
Это, конечно, Гривз.
— Уверена, вы желали ему добра.
Энджи. Всего лишь чуточку более искренне, чем произнес бы эти слова сам Лаки.
— Больше всего меня начали тревожить постоянные смены настроения. Сейчас он подавлен, а через секунду — возбужден. Депрессия сменяется агрессивностью. Видели, в кого он превратился, когда выходил вчера из моего кабинета?
Вчера. Всего лишь вчера. Хотя, судя по тому, как ему паршиво, вполне можно предположить, что он валяется тут целую вечность.
Неохотно:
— Д-да, он казался более развязным, чем обычно. Мы все это заметили.
Вдохновленный Гривз окончательно разошелся:
— А потом он стал бросать совершенно параноидальные обвинения. Должен сказать, его недоверие ранило меня в самое сердце. И это после всего, что я для него сделал! После всего, что мы в Святом Иуде сделали для него.
Молчание.
— Подозреваю, что он занялся самолечением, когда больше не смог контролировать смену настроения, — продолжал Гривз. — Почти все, что мы нашли в его комнате, — это наркотики. Мы так и не узнали, сколько фенобарбитала он принял прошлой ночью, но анализ крови показал опасный уровень.
Сожалеющее прицокиванье языком.
— Хорошо еще, что Макалистер и пара его приятелей по общежитию решили проследить, какой образ жизни ведет их товарищ. Тогда и выяснилось: он спит целыми днями и ночами. Мы рисковали потерять способного студента.
Первая ошибка.
— Но имеем ли мы право держать его связанным и под замком?
Снова Энджи. Если у нее и возникли какие-то сомнения, она слишком умна и осмотрительна, чтобы обсуждать их с Гривзом. Но и подавить материнские инстинкты тоже не сумела.
— Мальчик никогда не был склонен к насилию.
— Энджи, дорогая, вы должны помнить, о чем говорится в программе перевоспитания детей, злоупотребляющих наркотическими веществами. Как только они встали на эту дорожку, приходится проявлять твердость. В противном случае вы только толкаете их на путь дальнейшего саморазрушения. Кроме того, мы продержим его в таком состоянии всего лишь до завтра.
Завтра? А что будет завтра?
— Похоже, он приходит в себя.
Лаки, должно быть, нахмурился или дернул носом, когда она смотрела в его сторону.
Что ж, время второго акта.
Он издал соответствующие звуки пробуждения в голливудском стиле. Открыл глаза.
Солнце как раз садилось далеко к югу от Спящих. Почти как во время солнцестояния. Впрочем, сейчас это вряд ли имеет значение.
Энджи, встревоженно улыбаясь, наклонилась над ним. В лицо Лаки лезла дурацкая маленькая медсестринская шапочка, из тех, которые теперь уже никто не носит. Ну да, конечно, она же еще и ночная сиделка в лазарете. В маленьких частных школах весь персонал выполняет две-три обязанности, словно стараясь всячески оправдать скромное повышение жалованья. Ее муж служил ночным сторожем: в подвальном этаже у них была маленькая квартирка. Когда-то он был звездой бейсбола, но слава его скоро угасла. Неудачник люто ненавидел Лаки.
— Как ты себя чувствуешь, Лаки?
Искреннее участие.
На заднем фоне нетерпеливо пофыркивал Гривз.
К своему удивлению, Лаки обнаружил, что. может говорить, пусть и не слишком внятно. Вата во рту потихоньку растворилась. Осталось только ощущение, что там переночевал невероятно неряшливый верблюд.
— Немного кружится голова, — прокаркал он. — Воды, если можно.
Энджи метнулась в ванную, молниеносно вернулась с кувшином и стаканом. Люк благодарно осушил его, ухитрившись при этом почти ничего не пролить.
Комната постепенно приобрела знакомые очертания и оказалась одним из изоляторов в конце коридора. Единственная комната с зарешеченными окнами и замком, который нельзя открыть изнутри. Студенты называли ее одиночкой.
— Спасибо Энджи, — лицемерно поблагодарил Гривз. — А теперь позвольте мне поговорить с мальчиком.
Она отступила к двери ванной, явно не собираясь уходить. Гривз вызверился на нее, но Энджи стояла насмерть. Поняв, что не переупрямит женщину, Гривз пожал плечами.
— Ну, Лаки, похоже, на этот раз ты слишком далеко зашел, понадеявшись на удачу.
Значит, он в присутствии Энджи решил говорить обиняками. Но Лаки уже успел разгадать его намерения. С таким же успехом ректор мог толковать со стенкой.
— Вчера я пытался дать тебе отеческое наставление, но, боюсь, ты слишком молод и горяч, чтобы слушать. Разумеется, и я был недостаточно терпелив.
Молчание.
— Сам понимаешь, мы можем удержать тебя от худшего. Но прежде ты должен признать, что нуждаешься в помощи, иначе мы вряд ли сумеем тебе помочь. Сотрудничество и совместные усилия всегда лучше принуждения.
Равнодушный взгляд в потолок.
Ректор кипел от злости, и Энджи пришлось поспешно выступить вперед, чтобы он не набросился на беспомощного Лаки.