А Огородник, как их увидел, и впрямь вниз полез. Прицел нацепил, поглядел – нет никого. Запасной Визир взял и полез. Я ему сказал:
– Ты чего? Сейчас в тепло пойдем. А он мне:
– Ты иди. Я тебе потом расскажу.
И полез. Ну, бешеный. Откуда силы берутся? Я как дозорную смену отстою в такое-то время, мне ж без еды и без отогрева лишнего шага не шагнуть. А этот вниз скакнул! Силен.
Старик Стоунбридж курево сам разжег, сам же мне в рот его сунул. Понимает: обидно нам за ихнее опоздание. Вежливый. Даже Протез не зубоскалит. У него, у Протеза, шуточки дурные. Но сейчас он шуточек своих не шутит, тихо сидит. Только сказал мне: «Все Капрал, приняли мы Точку. Топай в караульную хибару, Капрал».
А Ханна – добрая. Мне нравится, что она пришла. Ханна высокая, шея у нее тонкая, волосы светлые, как если бы медяшку до крайности начистить. Еще у нее серые глаза, я на ее глаза люблю смотреть, очень красивые глаза. На левой щеке у Ханны ожог от кислотного дождя. Тут у нас бывают слабые дожди, после них только язвочки, да кожа шелушится, да глаза болят, если маленький брызг залетел. А на Равнине очень сильные дожди шли, особенно когда по небу тучи багровые ходили, ну, в первое время после Мятежа… Но раз пятнадцать или двадцать и у нас дожди ужасные лились, вот дрянь! Она под такой дождь попала чуть-чуть. На щеке ожог остался, на руке левой и еще где-нибудь, наверное, осталось, только не видно. Но она все равно красивая, Ханна. Среди нас она вроде бы цветок в траве.
Ладони у Ханны большие, пальцы сильные, как мужские. Она меня принялась жать, мять и переворачивать. Я употел. Хотя и холодно, и дождит все время… И спрашивает меня, как я, чего я, почему я вялый, как дождевой червяк. А спрашивает вежливо. Не то что Таракан, или Вольф, или Бритые. Хотя она побольше их всех знает. Ханна – ученый человек. К нам она попала, понятно, потому, что ничего у нее не осталось. Вот и живет у нас. Очень вежливая.
Она на Огородника разозлилась. «Вот какой глупец! Он не должен был так с тобой, он должен был о тебе подумать». – «Да ладно, Ханна. Он не злой… Просто не привык еще». А самому мне так сладко стало: кто-то должен думать обо мне, и это сама Ханна говорит. И еще я подумал про слово «глупец» – странное слово. Можно же сказать «дурак», и всем понятно. А вот скажет Ханна «глупец», понятно совсем другое – до чего она сама умная!
Еще полчаса прошло. Ханна все беспокоится, вот, надо Капралу уходить, и вообще четвертую дозорную смену достаивать ему не надо. И ужасно холодно мне, смерть как холодно. Может, я заболею совсем. Слабость одолела. Спать хочется. И одежду посушить надо. Но мне без Огородника уйти неудобно и плохо. Я же Капрал. А он мой солдат.
Вылез Огородник из Провала, весь в грязи, весь мокрый, страшный, как чучело, в лужу сваленное. Устал, видно, – дышит тяжело: ух-ух! ух-ух! Но довольный, улыбается. За собой какую-то железяку тащит, здоровая железяка.
Стоунбридж ему без разговоров кубик пищевого концентрата дает. Старик понимает: за него слазили. А Протез отвернулся. Будто бы он тут ни при чем. Куда-то в сторону глядит.
– Джеф, запроси Вольфа, как там Капитан, может он вести наблюдение за сектором? Я Визир сменил.
Стоунбридж завозился.
Ханна подошла к Огороднику и хлясть ему пощечину!
– Ты думаешь, кто он и кто ты? Ты вообще-то разницу заметил?
Огородник щеку потер и отвернулся. А что ему сказать? Сказать ему нечего.
– Посмотри-ка мне в глаза. Тебе не стыдно?
Огородник поворачивается и глядит прямо Ханне в глаза. А она ему. И так – с полминуты. Вот. Странные люди. Стоунбридж в рацию орет, не слышно его там никому, Протез сухарь грызет, а эти смотрятся друг в друга, как в зеркало. Я говорю:
– Отставить, Ханна. Солдата в дозоре… бить совсем нельзя. Это преступление. Военное. И настроение ему портить нельзя.
Они разошлись молча. Я тогда еще спросил:
– А чего за железяку ты приволок, Огородник? Зачем это?
– Это? JVX-2132. В очень хорошем состоянии. Значит, перед самым Мятежом его, голубчика, выпустили. Полобоймы не израсходовано…
– А… джэйвиэкс… с цифирьками… из него… по нам…
– Из него.
– Вот лихо дурацкое! Откуда ж оно у людаков-то? Они же – зверье…
– Не знаю. Я пока ничего не знаю. Одно я тебе точно скажу: там, где я раньше… жил, эта штуковина считается устаревшей. Но здесь – другое дело. Если она попадет в умелые руки, половине славного поселка Слоу Уотер – конец.
Я испугался как маленький зверек. Захотел забиться в какую-нибудь дыру. Какое холодное страшное слово – «джэйвиэкс»! Как будто колдун хочет вызвать злого духа.
А Стоунбридж наконец докричался.
– Капрал, Огородник! Идите оба к Капитану. Он вас срочно к себе зовет.
И мы пошли. Ханна с нами пошла, даже разрешения спрашивать не стала. А Огородник джейвиэкс с собой прихватил.
В штабу своем Капитан хорошо все обиходил. Чисто у него, тепло у него. У нас народ какой? У нас народ спокойный – никому ничего не надо… Как кто живет, так и живет себе. Мало кто трепыхается. Капитан хочет жить прилично и с узорами. Лудаш хотел, но нет его уже. Еще Ханна как-то так же… любит все чистое, аккуратное. Ну и Огородник, вроде. Так про него говорили, сам-то я не был у Огородника, не видел… Ну, для ровного счета, может, я еще. Окно же я себе засобачил? Засобачил. Из хорошего прозрачного биопласта. А что все сказали? Все хихикали. Олдермен Петер так и сказал: «Вот и дурак наш пофорсить решил». Капитану небось никто не скажет, над Капитаном хихикать не станут. Капитан – шишка. Его боятся. И уважают его тоже. Где бы без Капитана был Поселок? На самом дне помойки.
Вот приходим мы к Капитану.
Там у него сидят две женщины, смотрят на экранчики, а экранчиков мно-ого. Глядят, какие дела им визиры покажут. А вот проморгали нашего людака. Одна женщина старая, а другая молодая, но тоже некрасивая.
Капитан на Огородника быстро так посмотрел. Ханна тут же заговорила, какой дурак Огородник и какая Огородник свинья. Капитан ее не слушает. Капитан ее не видит. И меня он тоже не видит. Ну и ладно. Я умаялся, и мне домой надо… Капитан встал.
Ой-ой!
Ни перед кем Капитан не встает. Ни разу не бывало. Даже перед мэром Поселка Филом Янсеном, которого еще зовут Малюткой, он не встает. Гордый Капитан. И еще старый тоже. Шестьдесят ему лет, весь седой, лохмы седые во все стороны торчат. И однорукий. Левой руки нет, во время Мятежа где-то ему левую руку оттяпали.
Чего же он перед Огородником встал? Огородник – простой человек. Даже не капрал. Никак не возьму в толк.
– Без чинов, парень.
Это Капитан сказал. Он как-то так наполовину спросил, наполовину просто сказал, вроде бы и не спросил.
– Спасибо. – Огородник ему отвечает.
– Из чего стреляли?
Огородник молча кладет железяку на стол.
Оба они друг другу в глаза смотрят. Молчат. Видно, знают и понимают какую-то большую гадость. А я не знаю и мне не понятно. И еще чуть-чуть обидно. Но не очень сильно.
Ханна тут рядом щебечет, а они стоят как каменные. И тогда ей надоело, она подходит к столу и давай по нему ладонью стукать. Очень громко.
Капитан будто бы очнулся и голову к ней повернул. А она ему:
– Вы потом решите все свои дела! Без меня. А мне нужна всего одна минута.
– Да, Ханна.
– Капрала надо снять с дозора. Дать ему отлежаться. Иначе мы можем потерять человека, после того как он с этим… – на Огородника глаза скосила очень сердито, -…типчиком… в одной смене постоял.
Капитан глазами пошарил-пошарил, ответ он словно бы глазами искал, и говорит ей:
– Хорошо. Я отдам соответствующие распоряжения Вольфу. Пауза. И добавил:
– Вы двое. Поговорим – и свободны от дозора. Оба. Пауза. Еще добавил:
– Ханна, обработай этому типчику ожоги. Прямо сейчас. Завозилась Ханна вокруг него, а Капитан разговор свой важный дальше потянул:
– Ошибка исключается?
– На все сто.
– Откуда бы это взялось?
– Сам голову ломаю. Пошлю запрос в штаб ограниченного контингента, может, тамошние ребята знают больше нас.
Где терранцы – и где мы! Чего это они с нами возиться будут? Чего это они Огороднику ответят? Кто он там такой, чтобы отвечать ему? И как это он запрос пошлет? И я спросил:
– А ты разве… можешь?
– Могу, Капрал.
Капитан поморщился сильно. Больше я ничего не спрашивал. А то опять начнет морщиться, а мне неприятно…
– Если ты думаешь, что я больше об этом знаю, чем рассказал, то напрасно, Огородник. Ноль информации. Ноль идей.
– Понятно. Может, они поумнели?
– Людаки что ли? – Да.
– Вряд ли.
– Почему?
– Сразу как они появились, были почти как люди. По уму четырех людаков можно было приравнять к трем людям. Условно. Потом – трех к двум. Теперь людак вроде половинки человека. Быстрый, зараза, но больше, чем на пяток движений вперед, думать не может. Это я тебе говорю. А я сведения о них коплю как об условном противнике. И больше меня о людаках и быкунах на Плато не знает никто.
И повторил:
– Это я тебе говорю!
– Иными словами, они, наоборот, глупеют?… Этому хватило ума, чтобы поливать нас огнем.
– Но не хватило ума убить.
Ханна вздрогнула тогда. Никто не заметил, я только заметил.
– Повезло. И потом… я еще не совсем разучился…
– Да понимаю я.
Капитан поскреб в лохмах своих. Долго скреб, основательно. То медленно, то быстро. Когда медленно, наверное, это мысли у него были. А когда быстро – мыслей, значит, не было.
– Знаешь, в конце Мятежа… да уже и Мятеж весь в фук вышел, уже неразбериха стояла… первых людаков хотели к военным делам приспособить. При людях-то они куда сообразительнее, чем сами по себе. Сами по себе людаки – стая. А хороший специалист может в них кое-что вколотить на уровне…
– …рефлекса.
– Да. Как в цирке дрессируют. Только навык надолго остается. Цирк… Цирк? Цирк – это что такое? Забыл уже. Ведь помнил.
Был какой-то такой цирк…