А жена ему говорит:
— Это ты бесплодный, а он бесплотный.
Муж обиделся еще сильнее, начал бить о свою грудь посуду.
— Все, — кричит, — хватит с меня этой поэзии! Сыт по горло стихами вашими! Подавай сюда такого-сякого, покажу ему сейчас Черную речку с «Англетером» в одном флаконе! Задушу его, как Мартынов Пушкина!
Жена поняла, что на этот раз мужа не остановить, покорно склонила голову и засеменила в спальню. Там она открыла платяной шкаф и показала мужу на зеркало, возле которого тот каждое утро зашнуровывал себе галстук.
— Вот, — сказала поэтесса, — знакомьтесь.
Муж слегка оторопел, пробубнил: «Драсьть», а тот тип в зеркале тоже что-то буркнул, вылез из рамы и по-хозяйски пошел на кухню. Поэтесса бойко подсуетилась и извлекла из закромов поллитровый графинчик самогонки. Уселись все втроем за стол, выпили по рюмочке и стали выяснять отношения. Сперва хорошо сидели, потом принялись выяснять, кто кого уважает, потом муж музу пытался набить морду, потом наоборот, потом поэтесса мужчин чуть не выгнала, отходила их полотенцем, а под конец все помирились, побратались, посестрились и впали в коллективное беспамятство. На том выходные кончились.
…Утром в понедельник подошел муж к шкафу, чтобы зашнуровать галстук, а отражение-то в зеркале отсутствует! Опечалился муж, стал жену звать, а жены тоже нет. В доме пусто, как после кражи. На столе нашел муж записку, где грубой женской прозой написано было: «Прощай. Ушла в поэзию. Котлеты на сковороде». Муж разозлился, психанул — и ушел на работу без галстука.
С тех пор он больше не видел ни своей жены, ни своего отражения. Тем не менее, приходя вечером домой, он неизменно находил на кухонном столе теплые котлеты и скупую прозаическую записку. Грустно поужинав, сирота муж нехотя шел спать. Когда бессонница становилась невыносимой, муж перечитывал до утра рукописи своей почившей в поэзии жены и с тоской узнавал в их адресате себя. Себя — и никого более. Будто бы смотрелся в зеркало.
Жил на свете Гениальный Читатель. Он прочел уйму книг и во всех сумел дойти до самой сути, каждую смог оценить по достоинству. Классики почитали за честь стоять на его книжных полках, современники выстраивались в длинную очередь. Когда Читатель заходил в книжный магазин, книги просто сходили с ума: они скрипели от нетерпения переплетами, шелестели страницами, падали со стеллажей прямо к его ногам, а некоторые вели себя еще более бесстыдно — открывали себя на самом выигрышном месте и жирным курсивом кричали: «Прочти меня!». Даже самые заумные книги, которые никем и никогда не были прочитаны, обрели наконец свой покой под лупой Гениального Читателя. Все свои силы и здоровье Читатель тратил на чтение, всю свою душу он вкладывал в книги. Его домашняя библиотека насчитывала несколько тысяч томов и уже перестала вмещаться в небольшую двухкомнатную квартиру, но тут как раз вовремя подоспела Нобелевская премия: Читатель купил себе отдельный дом и оборудовал его должным образом. У Читателя не было ни семьи, ни друзей, общался он только с книгами, да иногда еще заходили журналисты — брали интервью и интересовались творческими планами. И все шло замечательно, пока с Гениальным Читателем не случился вполне закономерный творческий кризис. Читатель погрустнел, потерял вкус к чтению и заразился бессонницей. Современники безнадежно разводили листами и теряли надежду быть прочитанными при жизни. Даже любимые классики не могли помочь — перечитывание не усыпляло, а только утомляло затосковавший по новизне мозг Гениального Читателя.
В таком состоянии он несколько вечеров блуждал по городу, размышляя о своем даре. На душе было пусто, казалось, что все самые лучшие его книги уже прочитаны и от литературы ждать больше нечего. В одну из таких вечерних прогулок Читатель увидел в витрине книжного магазина яркую обложку какого-то бульварного романчика.
Удивляясь самому себе, он зашел в магазин, купил это дешевое издание, пришел домой и за ночь прочитал его от корки до корки. Поутру Читатель устыдился своего поступка и, пока никто не видел, выбежал из дома и выкинул книжку в мусорный бак. Вернувшись в свою библиотеку, Читатель вдруг обнаружил, что классики смотрят на него искоса. Какую бы из настольных книг он ни открывал, выходило одно и то же — все авторы осуждали Читателя за его вдвойне скверный поступок. Толстой ставил на вид сам факт чтения такой низкопробной пошлятины, Достоевский присовокуплял еще и то, что книга после этого была выброшена, а Ницше вообще ставил под сомнение подмоченную гениальность Читателя. Все эти упреки можно было пережить, но совершенно невыносимо вел себя Чехов: он не клеймил и не обвинял, он только печально усмехался и именно это доконало Читателя. Читатель понял, что переступил некий рубикон.
Тогда он повернул все книги в своей библиотеке корешками к стене, разбил лупу и принял обет нечитания. Несколько месяцев он не читал ничего, кроме квитанций об оплате электроэнергии и вывески «Гастроном», маячившей в окне. Потом он стоически отказался и от этого. Долгие годы он занимался лишь тем, что вспоминал прочитанное, переосмысливал его заново, и старые прописи вдруг стали открываться Читателю с новой, неожиданной стороны. Все остальное ускользало от него: глаза, лишенные букв, видели все хуже, руки, оставшиеся без книг, не знали, куда себя приложить, на высохшей, будто пергамент, коже проступали всякие разные слова. Постепенно читатель стал превращаться в книгу — спина его покрылась коленкоровым панцирем, тельце скукожилось и расслоилось на листы, мышечный аппарат плавно перетек в тиснение, кровь перебродила в целлюлозу. Наконец, примостившись на полке рядом со своими любимыми фолиантами, где-то между Кафкой и Гофманом, Гениальный Читатель замер и обрел свой покой…
Эта книга до сих пор хранится в библиотеке имени Гениального Читателя, ее не выдают на дом, с ней можно познакомиться только в читальном зале. Никто еще не смог дочитать книгу до конца. Некоторые пытавшиеся утверждают, что она слишком трудна для восприятия и поэтому бессмысленна, другие говорят, что все ее страницы девственно чисты, третьи рассказывают, что нашли в ней только слово «Гастроном» и разрозненные столбики ничего не значащих цифр, четвертые просто ничего не могут вспомнить. Эта книга пока не нашла своего читателя, она все еще читает сама в себе.
ПУБЛИЦИСТИКА
Владимир БакановМы совершенно незаметны…
{1}В первом номере «Если» за этот год, отвечая на просьбу читателей, мы пообещали рассказать на страницах журнала о проблемах литературного перевода. Предлагаем вам заметки лучшего европейского переводчика 2003 года (по итогам ЕВРОКОНА-2004), директора издательства «Титул» и организатора школы современного перевода.
Мы совершенно незаметны.
Известных авторов встречают, раскрыв объятия и со счастливой улыбкой на лице, хлебом-солью (а точнее, рюмкой) и теплыми словами. Мы входим бочком, робко здороваемся и не удивляемся, если нам не отвечают — ведь мы незаметны. Как тихие, серые тени, мы оставляем свою работу и не знаем, какие изменения в нее внесут, пока не выйдет книга — может, через полгода, может, через год. Когда приходит пора, мы являемся за гонораром, на который невозможно прожить, и мечтаем о следующей работе. Среди нас филологи и химики, врачи, студенты и доктора наук, порой даже государственные чиновники; никто об этом ничего не знает, ибо, как бывалые резиденты, мы забываем свое прошлое. На писательские конгрессы нас не приглашают, а если мы приезжаем сами, на нас не обращают внимания — кому мы нужны? Когда критики взахлеб расхваливают книги, о нас и не вспоминают, хотя слова для книги подобрали именно мы. Никто не интересуется нашим трудом, о нас не говорят — не потому что неприлично, а потому что говорить о нас забывают, даже компетентные органы интересовались нами лишь в советские времена. А между тем нас читают сотни тысяч людей…
Мы совершенно незаметны.
Мы, переводчики.
Действительно, в год в стране выходит примерно 2800 (именно так оценивают эксперты объем рынка зарубежной литературы) наименований переводных книг. А много ли вы можете назвать имен переводчиков? Ну-ка, попробуйте… Все-таки нет в мире справедливости; во всяком случае, до этой пятницы не было.
Кто же обеспечивает знакомство русскоязычного читателя с этим неудержимым потоком? Как делают, готовят и издают переводы?
За семьдесят советских лет процесс перевода художественной литературы был отрегулирован до мельчайших деталей. И, как всякий хорошо отлаженный технологический процесс, этот давал неплохие результаты. Издательство подбирало переводчика и заказывало ему произведение. (Случалось и иное. Истовый любитель литературы мог перевести понравившееся ему произведение на свой страх и риск и потом долго, годами, «пробивать» его в печать. Таких людей было немало; но об этом мы поговорим позже.) Оплачивался труд переводчика очень недурно: примерно 200 рублей за авторский лист (напомню, что молодой специалист получал около 120 рублей в месяц), а опытный переводчик, не халтуря, делал в месяц листа три-четыре (надо было написать от руки, прочитать и поправить, затем напечатать или отдать машинистке). Учтите, что за каждое последующее издание переводчику опять платили — 70 % от гонорара за новое произведение. Таким образом, материальное положение переводчика было весьма завидным. Многие рвались войти в «обойму» издательства, но так как переводных книг издавалось очень мало, конкуренция была жестокая, а издатель мог выбирать. (Правда, конкуренция подчас шла совсем не литературная: письмо в КГБ или Госкомиздат, в котором выявлялась антисоветская начинка переводного произведения, весьма эффективно ставило крест на карьере переводчика. Но оставим эту тему в стороне.) Отбирали переводчиков и на семинарах мэтров. С