«Вы думаете…»
«Что-то должно произойти. Не ураган, не вулкан, что-то другое. Она может. Мы же с тобой — и Коля — убедились, что Она может говорить с нами. Он дал Ей понять… И Она ответила».
«Она его убила».
Я не должен был так думать. При тете Жене — не должен был. Но я не контролировал свои мысли. Вслух я не сказал бы так. Но подумал.
«Она не убивала Колю. Он сам… После той травмы он не всегда понимал…»
Все-таки ей хотелось думать, что Н.Г. не стал бы, будучи в здравом уме…
Он был полностью в здравом уме. Он знал, что делал, и уверенно шел навстречу — чтобы оказаться понятым и чтобы быть понятым правильно. Он сделал то, что решил еще в Москве.
Я не должен так думать, ведь тетя Женя может услышать. Я сумел перебить эту мысль другой:
«Все будет хорошо».
«Да», — сказала тетя Женя, и я опять почувствовал, как по моей левой щеке катится слеза. Это была не моя слеза.
Я устал. Устал думать. Устал думать так, чтобы тете Жене хотелось сидеть рядом. Видимо, я задремал, потому что, открыв глаза, увидел, что на стуле сидит Лиза, гладит меня по правой, неподвижной руке и что-то шепчет. Я видел, как она меня гладит, но не чувствовал.
Я попытался улыбнуться Лизе, но, должно быть, гримаса получилась совсем не такой, как я хотел. Лиза наклонилась и спросила:
— Юрочка, тебе больно? Позвать доктора?
Мне не было больно. Я пытался вспомнить, на что было похоже наше упорное восхождение на несуществующую вершину под градом воображаемых камней. Кого напоминал мне Николай Геннадьевич, карабкаясь на скалы, существовавшие только в его и нашем воображении, но все равно смертельно опасные?
Я почти вспомнил — кого.
Я хотел, чтобы Лиза положила свою ладонь поверх моей. Может, мы с ней тоже…
Она положила ладонь мне на лоб, ладонь была холодной, сухой, тяжелой, и мне захотелось ее скинуть. О чем думала Лиза в тот момент? О том, что ей еще долго придется со мной возиться? Об Игорьке? О тете Жене, втянувшей меня в эту историю.
Я не знал, о чем думала Лиза.
Значит, это только наше — мое и тети Жени. Мы там были. Лиза — нет.
А еще Старыгин. Когда мне позволит здоровье, я полечу в Петропавловск. А может, Старыгин приедет в Москву, и мы проведем эксперимент.
Может, это и был Ее дар? Нам с тетей Женей? Всем людям? Способность слышать и понимать друг друга? Может, я теперь и с Ней могу говорить так же свободно?
Почему я не подумал об этом раньше? Я закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Должно быть, Лиза решила, что мне стало хуже, и позвала врача. Я чувствовал неприятные прикосновения к левой руке, мне сделали укол, и я понял, что сейчас усну, но уже на грани яви и сонной нереальности услышал голос, тот же, что слышал тогда, глубокий, тихий и тоскливый, как все беды мира: «Вместе… Все будет… Вдвоем всегда… Нужно…»
— Ты совсем перестал разговаривать с тетей Женей, — сказала Лиза осуждающе.
Тетя Женя приезжала к нам — проведать меня после выписки из больницы. Мне еще предстояла нелегкая реабилитация, фирма купила путевку в санаторий, и это очень советское слово «санаторий» приятно меня волновало, хотя никуда из дома уезжать не хотелось. Сидеть бы перед телевизором, выключив звук, слушать и думать… а говорить об этом я мог только с тетей Женей и тоже мысленно, нам уже и не нужно было касаться друг друга.
— Это даже невежливо, — продолжала Лиза. — Тетя пришла тебя проведать, а ты за весь вечер слова с ней не сказал.
— Не хотелось разговаривать, — сказал я, не пускаясь в объяснения.
— Она обидится, ты же знаешь свою тетю. Она и раньше была… А теперь, когда осталась одна… Костя, конечно, звонит каждый день, но разве это…
Не обидится. Тетя Женя никогда не обидится на меня.
«Мы с Ней, — сказала она сегодня, — много говорили о том, как все-таки уменьшить скорость потепления. Ей это не так важно — через сто лет начнется полное восстановление химического состава… или через тысячу. Терпела свою болезнь миллиард лет, потерпит еще миллион… А для нас…»
«Да, я знаю, — сказал я. — Мы это тоже обсуждали. Миллион лет не нужен — достаточно пары сотен. Воткнут людям в организм всякие наноштучки, и сможем мы жить в любой атмосфере».
«Такой выход Ее устроил бы, — согласилась тетя Женя. — Ты прав, все к тому идет. И вот еще о чем я подумала. Венера. Там атмосфера без кислорода и, может быть…»
«Пятьсот градусов!»
«Четыре миллиарда лет назад на Земле было еще горячее».
Об этом можно было поспорить, но я не стал.
— Не обидится тетя Женя, — сказал я, думая о своем. — Она понимает, что мне еще трудно говорить.
Мне не было трудно. Я уже свободно владел речью, да и правой рукой мог двигать почти без ограничений. Почти. Но я действительно мало разговаривал в последнее время — даже дома, даже с Лизой и с Игорьком. Не хотелось. Разговоры утомляли. Я стал другим? Наверное.
Я слышал, как тетя Женя, вернувшись домой, шептала, дожидаясь, пока вскипит чайник: «Я тут ем и пью, а Коля лежит в земле… Я ем и пью, а Коля…»
«Не надо, — сказал я. — Пожалуйста. Николай Геннадьевич не хотел бы…»
«Я тут, а он…» — тетя Женя не могла остановиться.
«Оставь ее, — услышал я глубокий и тихий голос. — Ей нужно побыть одной».
«Да, — сказал я. — Тебе это так понятно — быть одной».
Она не ответила. Она не всегда отвечала. Только когда считала нужным. Может, обиделась?
«Не обижайся, — сказал я. — Мне тоже сейчас хочется побыть одному».
Я неожиданно вспомнил, где и когда читал о человеке, поднимавшемся по крутому склону на вершину вулкана. Вокруг летели камни, но он шел вперед и вверх, размахивая знаменем. Спутники считали его сумасшедшим.
А у него просто была цель. И он к ней шел.
«Я ем и пью, а Коля…»
«Одиночество — прекрасное состояние. Лучше него только общение».
«Да», — согласился я.
— Лизочек, — сказал я. — Давай пойдем спать. Устал я сегодня.
Я хотел рассказать о любви. А получилось… Или это все-таки — о любви?
Владимир МихайловПоле боя
— Перо Кармака! Перо Кармака! Ответьте Клюву! Перо Кармака…
— Молчат.
— Продолжайте вызывать!
— Ничего нет. Даже фона.
— Уснули они там, что ли?
Сколько существуют люди, столько они и воюют. Со временем люди меняются, меняются и войны. Там по-прежнему убивают. Но, как бы это сказать, куда как цивилизованнее. И законы ведения войн становятся все более гуманными.
В частности, в последние годы — лет около двухсот — люди перестали сражаться в местах, где обитает мирное население. Не так чтобы сразу, но с разумной постепенностью. Сначала все миры подписали соглашение, по которому применять оружие запрещалось в радиусе ста километров от любого населенного пункта. Военные решили было, что закон этот относится к множеству юридических актов, которые провозглашаются, но не выполняются вследствие их практической неосуществимости. Но после того как два высоких военачальника, как-то незаметно для самих себя перешедших запретный рубеж и применивших оружие, были разжалованы, уволены из вооруженных сил своих миров и к тому же подверглись запрету поступать на военную службу в любом населенном мире даже в качестве рядовых — после таких неприятностей всем стало ясно: дело это не шуточное, и «Закон об удаленности» не относится к числу тех, которые можно, один раз прочитав, повесить на гвоздик.
А это, в свою очередь, означало, что проблемой становился уже не только исход предполагаемой войны, но, в первую очередь, отыскание такого места в Галактике, где можно было бы, не нарушая закона, скрестить, фигурально выражаясь, свои шпаги. Потому что во всех обитаемых мирах население — где быстрее, где медленнее — неуклонно росло. То есть появлялось все больше населенных мест и местечек, и размещались они так густо, что в каждом стокилометровом круге их насчитывалось уже по несколько пунктов. Так что на любой штабной карте кружки эти, пересекаясь, напоминали старинную кольчугу, выполняя, кстати, ту же роль, что и это древнее средство самосохранения — с той разницей, что теперь сохраняли жизни мирных людей, а не ратников.
Военные сердились, дело доходило даже до прямых угроз повесить все оружие на стенку. На это ни одна власть, конечно, не могла пойти: подобное решение означало бы, что из арсенала политиков исчезнут такие действенные средства, как угроза и само применение военной силы — и во что же тогда превратится сама политика? Пришлось спешно искать выход из непростого положения. И, как сказано, кто ищет — тот всегда найдет.
— Дракон-восемь, я Гребень, доложите, как идет распаковка номера восемнадцатого!
— Гребень, я Д-восемь. Продолжаем расчистку площадки, готовим паковщик к установке.
— Почему медлите? Отстали от графика на тридцать две минуты!
— Затруднения с расчисткой.
— Жгите! Нечего цацкаться! Мы на войне, подколонный!
— Уже изготовили Желтый вихрь.
— Давайте, давайте побыстрее! Бегом!
Решение оказалось неожиданно простым. Мирам, чьи взаимоотношения приводили к неизбежности военного решения, предоставлялось право использовать для противостояния третьи миры.
Первоначально избирались миры, находящиеся лишь в начальной стадии заселения, где одну колонию от другой отделяли сотни, а порой и тысячи километров. Однако на этих мирах уже существовало какое-то подобие самоуправления, представители которого не замедлили поднять гвалт на всю обитаемую Галактику: мы-де теперь люди низшего сорта, чьей безопасностью можно пренебречь. Они взывали к помощи тех миров, от которых отпочковались, и в большинстве случаев такую поддержку получали — если не от властей, то во всяком случае в виде общественного мнения, а это, как известно, могучая сила.
Правительствам пришлось спешно исправлять положение. В новый закон внесли коррективы. Отныне использовать в качестве театра военных действий разрешалось лишь необитаемые планеты, то есть не населенные людьми или иными разумными расами. К счастью для военных, флора и неразумная фауна во внимание не принимались.