— Здесь он немного охладит свой пыл, синьоры. А мой слуга скоро придет, чтобы посторожить его. Ну а пока пойдем и посмотрим, что вкусного найдется в кладовой. Припоминаю, что там оставалось блюдо пирогов с ливером и небольшой бочонок свежесваренного пива.
Солдаты дружно прокричали «ура» и удалились во главе с Астольфо, насвистывавшим веселую военную песенку.
— Не удивлюсь, синьоры, если ваша великодушная графиня и старый хрыч Кробиус даже не подумают по-королевски вознаградить вас за сегодняшний труд.
Я устало опустился на каменистые берега ручья, в котором стояли кувшины свежего молока, обернутые промасленной кожей, головки сыра и масла и бочонки с вином. Пока я потирал ноющий живот и раскалывающиеся виски, мой взгляд упал на сплетенную из прутьев ивы корзинку в углу, у моего левого сапога. Открыв ее, я обнаружил оловянную кружку, каравай ржаного хлеба, кусок вареной говядины и нож с вилкой.
С момента появления Астольфо я сразу понял, что попытка ограбления была всего лишь хорошо поставленным спектаклем, уловкой, предназначенной для того, чтобы привлечь внимание ко мне и отвлечь от некоего события. Какого именно? Это было известно одному лишь Астольфо. Правда, в данный момент мне было на все плевать. Несмотря на синяки и увечья, я был смертельно голоден и набросился на еду, как грифон, раздирающий тушу быка.
После я подумал, что жесткие влажные камни этого ледника могут послужить неплохой кроватью. Я ужасно устал, и, хотя еда немного восстановила мои силы, боль никак не утихала. Астольфо успешно разыграл комедию перед солдатами. Но меня он бил от всей души!
Булыжники, конечно, не мягкий тюфяк, но мне удалось вздремнуть. Проснулся я от пинка Мютано. Открыв глаза, я немного растерялся. К этому времени я успел привыкнуть к внушительным габаритам немого слуги, но когда смотрел на него снизу, он вдруг показался мне еще выше и крепче, чем башня астролога.
С громкими стонами я поднялся на ноги и последовал за ним на кухню главного здания. Там уже сидел Астольфо, как всегда, на своем любимом месте — большой мясницкой колоде в центре помещения. Лениво болтая ногами, он махнул мне рукой.
— Ну, как ты, мой храбрый Фолко? Понравилась жизнь вора? Не слишком завидное существование, полное сюрпризов и нежеланных наград. Ты уже приготовился следовать этим путем — к богатству или на виселицу?
Если я выкажу недовольство, его уколы станут еще больнее.
— Когда я соберусь стать вором, — ответил я, — прежде всего, постараюсь убедиться, что мои партнеры достойны доверия и не предадут в трудную минуту, по прихоти или капризу.
— Брось, парень. Ты действительно считаешь, что я способен предать по прихоти и капризу?
— Полагаю, что мой позор и безжалостные удары были частью того плана, который вы задумали. И, несомненно, вы назовете их необходимыми деталями.
— Нам следовало быть убедительными в глазах недоверчивых стражников и хитрюги Кробиуса, — коротко ответил Астольфо. — Уверяю тебя, он наблюдал всю сцену из окна, пытаясь обнаружить признаки обмана.
Я осторожно потер ноющие бока.
— Должно быть, ваши побои его убедили, — процедил я. — И мне очень интересно знать, что унес с собой Мютано, в то время как все наслаждались моими страданиями. Когда вы успели напялить на меня идиотский наряд из ленточек? Отправляясь на дело, я считал, что облачен в тень нежных оттенков и цветов, невидимых в рассветных лучах.
— Так оно и было, — пояснил Астольфо. — Это платье из обрывков ленточек и обрезков, которое ни одна моя сестра, будь у меня таковая, не посмела бы надеть, служило подкладкой для тени, которой мы тебя окутали. Но эта тень обладала некоторыми качествами радуги, потому что брала истоки в сырости и влаге. Как я уже сказал, это была тень актера Ортинио, стоявшая в тумане с ярко горящей лампой у нее за спиной. Когда ты отправился в путь, жар твоего тела и утреннее тепло растопили туманную тень и оставили тебя в пестрых лохмотьях.
— Надеюсь, вам понравился спектакль, ибо, по моему мнению, он не мог пройти удачнее.
— Посмотрим, насколько ты прав и стоит ли нам радоваться, ведь мне очень любопытно увидеть главный приз.
Он сделал знак Мютано. Тот кивнул и с угрюмой улыбкой вытащил из-за пояса белый кожаный мешочек, развязал и высыпал на ладонь левой руки четыре маленьких камешка. Я распознал в них черные опалы, зловещие камни с дурной репутацией, приносящие несчастье своим владельцам.
Астольфо назвал форму каждого.
— Это шарик, это овал, это маленький ромб, а этот, чуть побольше — картуш, или завиток. Мютано, а где крохотный стреловидный опал?
Мютано широко улыбнулся и достал из-за желтого кожаного манжета еще один опал, чернее остальных, в виде наконечника стрелы.
Астольфо легонько похлопал в ладоши, после чего стал радостно потирать руки.
— Итак, наше предположение оказалось верным. Для камня была выбрана форма оружия, хотя это всего лишь предрассудок, а не истинная наука.
— Не пони… — начал я.
— Тебе пора избавиться от своего шутовского одеяния, — перебил Астольфо, сорвал с меня цветастое тряпье и, смяв его, отбросил на пол из каменных плит.
— Ты будешь учиться усерднее, если перестанешь постоянно вспоминать о своем позоре. Давай-ка выпьем по кружке пива, чтобы смыть горечь объяснений.
Он легко спрыгнул на пол, поставил на стол три кружки и налил в них пенящегося пива из глиняного кувшина. Мы дружно подняли кружки и попробовали крепкого напитка. Да, такое пиво способно озарить радостью даже самые мрачные мгновения.
— Помнишь, как Кробиус, демонстрируя нам алмаз, рассказывал о графине?
— Да. Он превозносил ее великодушие, но жаловался на слабость разума, особенно ярко проявлявшуюся в последнее время.
— Прекрасно. И ты помнишь, каким термином он обозначил эту слабость разума?
— Он сказал, что в ней отсутствует надлежащий зов воли.
— Вот именно. Зов воли. Скажи, в своих усердных изучениях деяний магов и старинных саг ты никогда не встречал столь странных слов?
Что-то зашевелилось в глубине моего сознания, как мышь в углу ларя с зерном.
— Это то ли школа, то ли кружок философов, сформулировавших некие правила о природе власти. О том, кому позволено править, каким образом должен осуществляться выбор наследника князей, графов и других аристократов, и…
Пыльная, изъеденная червями рукопись внезапно стала рассыпаться в моей памяти.
— Возможно, ты лучше вспомнишь, если я скажу, что недоброжелатели именовали это сборище мыслителей «Членистоголовыми» или «Членовластами».
— «Маскулинисты»[2], — воскликнул я. — Да, они были уверены, что на дощечках судьбы записано звездами право мужчин и только мужчин властвовать над людьми. Они искренне считали, что это единственно правильный порядок вещей. Любая женщина, занимающая трон или первое место в своих владениях, совершает некий древний и незаконный акт узурпации, который и привел этот мир в нынешнее состояние хаоса.
— Теперь ты все понял, — кивнул Астольфо. — Последователи этого учения считают, что женщина недостойна иметь власть над другими людьми, если не считать ее детей, животных и служанок.
— Так, значит, если Кробиус тоже мыслит так…
— Он вполне может желать свергнуть любую имеющую власть даму. Но какой женщине, какому образцу женского разума он не доверяет, боится и, возможно, завидует больше всего?
— Женщине с тремя тенями. Трижды благословенной, втройне могущественной женщине, ребенку, красавице и старухе в одном лице.
Мысль об этом разожгла во мне такой энтузиазм, что я осушил кружку и протянул ее Астольфо.
Но тот не спешил вновь наполнить сосуд.
— Мы еще не дошли до конца головоломки, так что лучше сохранять ясность мысли.
— О, нет, вы должны мне не только вторую, но еще много-много кружек за все издевательства, которым подвергли меня во дворце.
Он ухмыльнулся, и Мютано вновь наполнил мою кружку.
— Но я не могу взять в толк, каким образом Мютано, украв этот маленький стреловидный опал, сможет разрушить замыслы Кробиуса?
— Он ничего не крал. Он поменял, — пояснил Астольфо. — Ты изучал труды о драгоценных камнях. Читал, как драгоценности, а особенно алмазы, слишком долго находящиеся во владении одного человека, становятся частью души своего хозяина.
— Да. Я напоминал вам легенду об Эрминии, камень которой рассыпался с ее смертью. Но вы от меня отмахнулись.
— История слишком истрепалась от долгого употребления, хотя я не оспариваю ее правдивости. Но ты должен был читать о том, что природу камня можно изменить, если держать рядом с ним другой, и что черный опал, как правило, оказывает на камень разлагающее влияние и ухудшает его качества.
— В «Учении о камнях и душе» Максилиуса существует пространное объяснение…
— Да, а также у Бертралиуса, Ронио, Милитидеса и многих других. Кробиус положил рядом с алмазом графини губительный опал, зная, что она хранит шкатулку у себя в спальне. Понемногу опал, служивший проводником, перетянул одну часть ее тройственного духа в алмаз. Рано или поздно за первой частью последовали бы еще две, и алмаз приобрел бы сначала серый, а потом густо-черный цвет. Сама графиня превратится в куклу, пустую оболочку, без памяти, без искры божьей, без разума, а тело ее будет постепенно таять, как снежный сугроб, исчезающий в первых лучах весеннего солнца.
— И тут Кробиус захватит ее поместье.
— Не сумеет: в нем нет ни капли крови графского рода. Люди графини не потерпят узурпатора. А вот ее третий муж, граф, с которым Кробиус вступил в тайный союз, немедленно вернется из изгнания, объявит своим долгом необходимость заботиться о больной жене, и власть законным порядком перейдет к нему.
— Значит, алмаз, найденный в морском сундучке, наследство ее второго мужа, не принес счастья, как надеялась графиня.
— Никакого наследства не было. Кробиус или его сообщник спрятали алмаз в сундучке.
— Но почему Мютано принес не один, а пять черных опалов?