— Но твои воины…
— Мои воины не могут не воевать. Это их суть. Это их честь.
Она повернула к Фоме прекрасное бледное лицо.
— Когда фоморов много, они воюют друг с другом. Когда их мало — с людьми.
— Нас тоже мало, — сказал он, — и кэлпи мало. Мы нужны друг другу. Вместе легче выжить. А мир жесток.
— Мы нужны друг другу, — согласилась она. — Иначе с кем мои воины будут воевать.
— Я сложу песню, — сказал он, — песню о любви. Я бард, я сумею прекратить войну. Я перевертыш, я человек и кэлпи, я все сразу, я сумею так, как никто до меня.
— Ты бард, — согласилась она, — ты мой бард. И мой любимый. Идем, идем со мной!
Она потянула его за руку.
— Ты появляешься и исчезаешь, — пробормотал он, — где ты находишься, когда тебя нет?
Она рассмеялась.
— Везде и нигде, как сейчас. Пойдем! Я открою тебе тайну, страшную тайну…
— О чем ты?
Она прижалась к нему тесно-тесно, охватила его руками и прошептала, щекоча ему ухо:
— Королева скоро умрет!
— Королева умрет? — переспросил он растерянно. — Почему?..
«Ты бард. Ты пил молоко королевы»…
— Она уже очень старая. Очень старая. Это ее последние подданные. Это неважно.
— Что неважно?
— Все. Все это. Пойдем, пойдем со мной. Ты сам увидишь…
Она вновь потянула его, белые пальцы едва смыкались на его запястье, запястье было широкое, а ее пальцы — крохотные и нежные, как у ребенка.
— Где ваши женщины? — зачем-то спросил он.
— Какие женщины? — она подняла тонкие брови. — Погоди, что это?
— Где? — насторожился он, потому что она задрожала и вновь припала к нему.
— Там… далеко… уже ближе… такое страшное!
Он поднял голову.
Из-за горизонта катилась волна гула, волна рева, черно-багровая волна, она была точно прилив, грохочущий по Дельте, сметающий все на своем пути. Он поднял голову.
Страшные, грозные самолеты проплывали над ними, даже отсюда, снизу, они казались огромными, и брюхо у них было набито бомбами, точно рыба — икрой…
— Это с Суши, — сказал он. — Суша прислала самолеты. Суша не позволит, чтобы кэлпи нападали на нефтяные вышки. Никогда не позволит. Они не успокоятся, пока не истребят всех вас. Они будут разыскивать вас и убивать. И ставить ловушки. А я — единственный бард.
Она кивнула.
— Ты — единственный бард, — согласилась она, — мой бард. Ты сделал все, что мог. Все, что нужно. А значит, теперь я могу забрать тебя. Пойдем же. Мне страшно… Эти ваши страшные машины… Я заберу тебя в такое место, где их нет! Где тебя никто не найдет! У нас с тобой так мало времени!
Он покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Я бард.
— Ты храбрец, — она провела ладонью по его лицу, прощаясь, — ты мой бард и ты храбрец. Когда устанешь воевать, просто садись в лодку… бард знает путь к запретному острову… только бард и знает его. Садись в лодку, вспомни меня, вспомни нашу поляну… И ты придешь туда. Только поторопись, королева умирает.
Она взяла его за плечи маленькими ладонями, повернула и легонько подтолкнула в спину.
— Иди, — сказала она. — Иди и помни — королева скоро умрет.
Когда он обернулся, поляна погасла…,Не было ни цветов-тройча-ток, ни золотоглазок… Только зелень и тьма.
«Такая прекрасная, — думал он, — нечеловечески прекрасная… вообще нечеловеческая.
Ее лицо в моих ладонях — точно полные ладони чистой холодной воды, в которой играет солнце.
Какую песню я спою ей, ах, какую песню!»
Черная фигура выдвинулась из тьмы, и он вздрогнул. Потом понял.
— Ты следил за мной, Ингкел?
— Я всегда слежу за тобой, — сказал Ингкел. — Так мне велел Элата.
— Элата мертв.
— Да, — согласился Ингкел, — Элата мертв. Но я жив. Быть может, ты вздумаешь бежать. Быть может, ты вздумаешь уйти к своим. Ты предал своих, предашь и нас.
— Я никого не хотел предавать, Ингкел. Это помимо меня. Но сейчас это не важно.
Они шли бок о бок по пустой тропе с погасшими цветами-тройчатками.
— Видел самолеты? — спросил Фома.
— Да.
— Будет война.
— Да, — сказал Ингел, — будет война. Мы все умрем.
— Ингкел, — терпеливо сказал Фома, — это война. Сначала они ударят с воздуха. Потом зачистят оставшихся. Никто не уйдет.
— Значит, мы умрем, — сказал Ингкел. — Спой нам. Спой нам песню сбора. Спой песню боя.
Он повернул к Фоме спокойное, улыбающееся лицо.
— Ингкел, они вот-вот ударят.
— Ты боишься? — Ингкел презрительно улыбнулся. — Я заслоню тебя своим телом!
Кэлпи в своем древесном убежище смеялись и переговаривались, заряжали самострелы и правили острия копий. Балор улыбнулся и помахал ему рукой.
— Мы зажгли огни, Фома! Мы наконец-то зажгли костры! Смотри, смотри!
Кругом в листве горели огни, почему-то цветные, словно фонарики на елке… Или это голоса и смех кэлпи окрасили их в разные света?
— Вы что, — спросил Фома, — с ума сошли?
— Но предстоит битва! Великая битва! А пока она еще не началась, мы проведем время в веселье и отваге, Фома! И ты споешь нам!
«Я человек, — думал Фома, — я понимаю то, чего не понимают они! И я фомор. Я знаю то, чего не знают люди. Я сумею. Я справлюсь. Надо только подобрать правильные слова».
— Я спою вам, — сказал он. — Передайте всем. Я спою. Только всем гнездам. Сразу.
— Это хорошая мысль, Фома, — одобрил Балор. — Соберемся все вместе, пока нас не убили. Ты будешь петь о нашей храбрости?
— Я буду петь о любви, — сказал Фома. — О жизни и о любви.
— Наверняка, — сказал Балор, широко улыбаясь, — наверняка ты сложишь прекрасную песню!..
…Он плыл, закрыв глаза. Так почему-то было легче.
Легкое эхо от плеска волн о борта его лодки, от ударов шеста о воду, от шелеста листьев над головой соткало сложную картину из теней и света. Запретный остров под закрытыми веками казался четче, чем наяву — корзинка цветов и листьев, торчащая из воды. Он открыл глаза.
За спиной, точно поплавки, качались лодки, присоединялись еще и еще, выныривали из темноты, точно хищные остроносые рыбы — все фоморы из всех гнезд, сколько их было, собрались здесь послушать песню. «О боже, я и не думал, что их столько. Их же тысячи!»
И тут он услышал зов.
Зов был таким ясным и четким, словно кто-то окликнул его по имени.
Он осторожно шестом развернул лодку носом вдоль рукоятки Большого Ковша.
Лодки за его спиной тоже чуть развернулись, едино и слаженно, точно стая черных рыбок.
И он увидел остров. По сравнению с тем, что он себе представлял, он словно бы немного вырос. Вода вокруг него была чистая и спокойная. Он обернулся и увидел лодки кэлпи.
Дальше, за лодками, небо горело.
Больше ничего, только пурпурное небо, отозвавшееся у него в голове тяжелым медным звоном, но он видел. Горело изящное убежище кэлпи в плавнях, горели бревенчатые настилы и лесенки, рыбы всплывали белыми брюхами вверх, птицы носились по небу, точно пылающие лоскуты тряпья, ондатры выбирались на берег и безуспешно пытались отчистить слипшуюся шкурку, листья ивы сворачивались в бурые свитки, и прежде чем заняться пламенем, на них проступали огненные письмена на неведомом языке.
И катился в туче брызг, точно огромное блестящее черное колесо, в боли и ярости кусая себя за хвост, выпрыгивал из воды в тщетной попытке спастись страшный водяной конь.
Но здесь было тихо. Вода плескалась о белую полоску берега. Он обернулся и крикнул:
— Ждите здесь! Все ждите здесь!
И высоко поднял свою арфу, чтобы все увидели ее.
— А-а-а! — крикнули кэлпи и ударили древками копий в днища своих лодок. И только Ингкел, чья лодка шла бок о бок с лодкой Фомы, крикнул:
— Куда ты нас привел?.
— Туда, где нет войны, — сказал он и соскочил в воду. Вода завертелась у его колен, с чистого твердого дна поднялись облачка мути.
Он по-прежнему держал арфу высоко над головой, чтобы она была видна всем.
— Оставайтесь здесь! — крикнул он, и арфа ответила грозным рокотом. — Оставайтесь здесь. Я привел вас в убежище! Дельта горит!
— А-а-а! — закричал фоморы. — Ты умный и хитрый! Ты привел нас, чтобы переждать огонь! Они убили нашу Дельту! Нашу Дельту! Мы отомстим!
Он вновь попытался пересчитать лодки, но лодки плясали на воде, и он все время сбивался. Сколько их? Пятьсот? Тысяча? И в каждой — по двое кэлпи, и все собираются мстить!
«Ничего, — подумал он. — Я бард».
И тут он увидел ее. Она стояла на пригорке, поросшем бледной травой, и стайка золотоглазок вилась вокруг ее лица.
— Хорошо, что ты пришел, любовь моя, — сказала она тихо, но он услышал ее голос так отчетливо, словно он прозвучал прямо у него в голове. — Я позвала тебя, и ты пришел! Но зачем ты привел весь мой народ?
— Дельта горит, — сообщил он.
— Дельта горела не раз, — равнодушно ответила она.
— Но твой народ… он мог погибнуть. Никакой честной войны. Никогда не будет никакой честной войны, понимаешь?
— Честная война, — пробормотала она и подошла ближе, и он увидел, что ее трясет, и слезы повисли у нее на ресницах, — нечестная война… Какая разница сейчас?
— Что такое? — Он обнял ее за плечи, и плечи эти вздрагивали у него в ладонях.
— Королева умерла, — сказала она страшным низким голосом.
И зарыдала еще сильнее, так горько и бурно, что его рубаха стала мокра от ее слез.
— Все кончено, маленький Фома, все кончено… ах, как страшно… отпусти меня.
— Что кончено?
— Наше… не важно.
Он поставил ее на ноги, точно большую куклу. Она на миг пошатнулась, припав к его плечу, потом выпрямилась.
— Пусти меня, — сказала она чужим голосом. — Так или иначе, для меня все кончено. Для нас… Теперь я буду драться, а ты будешь петь. Иди за мной, маленький бард…
В ее нижних веках стояли слезы, скапливаясь, стекали по лицу, словно ртутные ручьи.
— А они? — он кивнул в сторону лодок, пляшущих на темной воде.
— Они будут ждать сколько надо. Никто не осмелится ступить ногой на берег запретного острова.