Таков был официальный ответ Службы приема, и лучший, пожалуй, было трудно придумать.
— Прошу вас… есть много вещей, которые вам предстоит узнать, прежде чем мы найдем для вас новый дом. Если согласитесь пойти со мной, мои друзья вам помогут.
Мужчина оглянулся — то ли на семью, то ли на исчезнувшую расщелину. Наконец он что-то согласно буркнул и кивком приказал жене и детям выступить вперед.
Джефф, до этой минуты затаивший дыхание, облегченно вздохнул. Девяносто процентов того, что в официальной терминологии называется «запоздалой интеграцией», происходит при первой встрече. Теперь, когда все кончилось так благополучно, он мог действовать на автопилоте, наблюдая за устройством и размещением беженцев из Древнего мира. Когда открылись первые расщелины, люди, появлявшиеся из них, рассматривались как поразительная возможность, золотая жила для историков и антропологов. Теперь же, когда их количество исчислялось тысячами, беженцы превратились в обычных эмигрантов, которым нужно было каким-то образом вписаться в современную жизнь. С этой семьей, вероятнее всего, не возникнет никаких трудностей: мальчики достаточно молоды, чтобы выучиться английскому, потеряв при этом готский акцент. А готские женщины считались более независимыми, чем их римские подруги.
Все еще размышляя на эту тему, Джефф поднялся по лестнице многоквартирного дома в Ванье: сегодня предстоял очередной контрольный визит в семью, которую он принимал два года назад. Попав в современное общество, беженцы сталкивались с немалыми трудностями. И главной из них была разница в отношениях между полами. Женщины и девушки в основном процветали, а мужчинам и мальчикам, лишенным статуса pater familias[1], на который имел право рассчитывать даже самый бедный из свободных римлян, приходилось куда труднее. Но в отличие от многих беженцев вновь прибывшая семья еще имела отца и мужа.
Постучав в дверь Колумеллы, Джефф тяжело вздохнул. Жаль, что в этой семейке все пошло наперекосяк.
Он отступил и с улыбкой предстал перед зрачком глазка. Через несколько секунд дверь приоткрылась на несколько сантиметров. Звякнула стальная цепочка.
— Галфридиус? — спросил женский голос.
— Приветствую тебя, Фульвия, — со вздохом ответил Джефф. — Как поживаешь?
Дверь на мгновение закрылась, потом широко распахнулась, на пороге стояла Фульвия: коренастая, широкоплечая, пышногрудая женщина лет пятидесяти, настоящая римлянка, из тех, что существовали на земле пятьюстами годами ранее сегодняшних беженцев. Ее черные, прошитые серебром волосы были забраны в неопрятный узел. Простую домашнюю голубую тогу украшала нить поддельного жемчуга.
— Прошу тебя, заходи.
— Спасибо.
Маленькая квартирка как всегда была чисто прибрана, но запах тысяч обедов, главной составной частью которых оставались анчоусы и оливковое масло, застоявшийся в комнатах, где никогда не открывались окна и не работала вытяжка, назойливо лез в ноздри. Дышать было почти невозможно. Две софы из «Ikea» с намертво въевшимися в обивку пятнами стояли перпендикулярно телевизору, где аккуратным рядком выстроились лары[2]. Телевизор был настроен на латино-язычный канал. Но звук кто-то выключил. Насколько мог судить Джефф, передавали пьесу Плавта. Между диванами, развернутое к телевизору, стояло никогда не употреблявшееся кресло, обернутое прозрачным полиэтиленом.
— Как работа?
— Прекрасно, — кивнула Фульвия, откидывая со лба выбившуюся прядь волос. — Садись. Какая-то девка притворялась служанкой и обворовывала хозяев, так что пришлось обзавестись удостоверениями личности.
Джефф неловко заерзал на стуле.
— Ты не опоздаешь на работу?
— Нет. Мне разрешают приходить, когда вздумается, лишь бы работа была выполнена. Доеду на автобусе, если понадобится.
— Вот и хорошо.
Джефф взял чашку кофе, предложенную хозяйкой, осторожно пригубил. Очень немногие римляне смогли притерпеться к этому напитку. Фульвия варила кофе, только когда приходил Джефф, и понятия не имела, сколько нужно класть порошка. Поэтому напиток получался либо водянистым, либо в турецком стиле: чрезмерно густым и почти неудобоваримым, с толстым слоем осадка.
— Какие-то проблемы?
Болезненная гримаса почти мгновенно сменилась вымученной улыбкой.
— Нет, никаких проблем. Маленький кекс… не хочешь съесть маленький кекс?
Джефф покачал головой. Его друзья из римской общины твердили, что Фульвия превосходно готовит чечевицу с каштанами, но на его несчастье беженцы стремились угодить ему кулинарными изысками современного мира. Пластиковая упаковка и микроволновка — вот на что он мог рассчитывать в этом доме. Что же, наверное, это наказание за необходимость быть плакатным мальчиком, приветствующим беженцев при появлении из расщелины.
— Нет, спасибо.
Он мужественно глотнул кофе.
— Как Аттиус?
Фульвия снова поморщилась, еще больше убедив Джеффа в том, что его предположения правильны.
— В школе он учится прилежно. Лучшие оценки в классе по наследственному латинскому.
— Он все еще в латинской школе?
Джеффу было действительно необходимо это выяснить: уровень знаний языка беженцами отмечался в записях Службы приема, но поскольку большая часть его работы заключалась не во встречах вновь прибывших, а вот в таких контрольных посещениях, времени отслеживать пресловутый уровень знаний просто не оставалось.
— Нет, в обычной аглицкой, — покачала головой Фульвия.
— У него есть друзья?
Фульвия отвела глаза.
— Что-то вроде.
— Разные люди или только римляне?
— Н-не знаю, — выдавила она. — Они приходят сюда, отправляются в его комнату и пользуются кондиционером.
— Компьютером.
— Да. А когда вхожу я, они смолкают.
Женщина примостилась на краешке ближайшего к нему дивана.
— Мальчишки удирают на улицу, пишут на стенах, в драки ввязываются. Может, в своей комнате ему безопаснее.
— Возможно. В наше время мальчишка может столкнуться на улице со множеством неприятных вещей.
— Он так чувствителен и умен, — пробормотала Фульвия. — Отец его квестором[3] был и поэтом, я уже рассказывала тебе?
Джефф покачал головой, хотя уже слышал все это десятки раз.
— Хочешь, я потолкую с Аттиусом? Попробую убедиться, что с ним все в порядке.
Она снова отвела глаза и кивнула.
— Ты не слишком занят?
— Это моя работа, Фульвия. И я счастлив выполнять свои обязанности.
Фульвия поднесла к лицу платок. Вытерла нос.
— Спасибо, — пробормотала она и, поднявшись, исчезла на кухне, откуда вернулась минутой спустя с двумя упаковками «Туинкиз»[4] в пластиковой обертке.
— Вот. Чтобы не ушел ты голодным из дома моего.
— Не стоит расстраиваться, Джефф. Твоему мальчишке ничего не грозит.
Маркус Аписиус правил бал в «Меллоуз» — ресторане, неофициальным хозяином которого мог по праву считаться. На столе перед ним стояла тарелка, доверху наполненная жирными улитками. За спиной, на кремовой стене, темнели слова:
«Сдержи свой нрав и не затевай скандалов, если можешь. Если же нет — лучше уйди домой».
— Он сын Фульвии Колумелла, — пояснил Джефф. — Знаешь эту семью?
Маркус пронзил маленькой серебряной вилочкой улитку, сунул в рот и стал вдумчиво жевать.
— Возможно.
Глядя на выведенное на стене изречение, Джефф прикусил язык.
— В таком случае, почему ты уверен, что он не попал в беду?
— Эти Колумелла… старинная семья… были известны даже в мое время. Хорошая семья, верно? Значит, с парнишкой все в порядке.
— Одно не исключает другое, как тебе хорошо известно, — возразил Джефф. И Колумелла, и Маркус принадлежали к первой волне прибывших, но Маркус предпочитал оставаться римлянином до мозга костей и гражданином своей эпохи. Именно поэтому Джефф и встречался с ним: Маркус всегда был тем человеком, к кому римские беженцы приходили за помощью, которой не могла им оказать Служба приема. Он, в отличие от Джеффа, был в общине своим.
— Ошибаешься, Джефф. Одно накрепко связано с другим. Скажи, что ты подразумеваешь под словом «беда»? Он что, попал в какую-то шайку?
— Не знаю. Возможно, так и есть.
— В таком случае, повторяю, успокойся, ему ничто не грозит.
Римлянин насадил на вилку еще одну улитку, положил в рот и прикрыл глаза от восторга.
— Джефф, ты должен попробовать улитку. Знаешь, мы поим их молоком шесть дней, прежде чем приготовить. Приходится выманивать живых улиток из панциря и откармливать, пока они уже не вмещаются обратно.
Джефф качнул головой: резкий запах гарума[5], доносившийся из кухни, отбивал всякий аппетит.
— Послушай, я всего лишь хотел, чтобы ты поспрашивал…
Маркус небрежно взмахнул рукой, призывая собеседника к молчанию: у столика появился официант с подносом.
— Джефф, я сделаю это лишь для того, чтобы доставить тебе удовольствие, но позволь мне объяснить, — сказал он. Тут официант открыл тарелку, на которой лежало нечто… Ни дать ни взять — дюжина идеально овальных белых мышей.
— Прекрасно! — воскликнул Джефф. — Объясни еще раз, что мне не понять образ мыслей римлянина. Я ведь родился на ферме, на берегу Тибра.
— И явился сюда, когда тебе было… сколько? Десять лет? Ты осовременился, Джефф. Одеваешься, как они. Говоришь, как они, пахнешь, как они.
Маркус потянулся к солонке, взял щепотку соли и посыпал мышей.
— «Не доверяй человеку, пока не съешь с ним достаточно соли». Цицерон, разумеется.
— Именно это я и хочу сказать: многие из нас сумели прекрасно приспособиться. Не все жаждут, подобно тебе, воскресить последние дни Помпеи.
— Ха! Ты произнес «Помпеи» с таким многозначительным видом! В мои дни это была всего лишь рыбацкая деревушка, каких в Древнем Риме сотни и сотни. Какая удача, что ее обитатели заживо похоронены под пеплом Везувия. Прославилась на весь мир! Послушай, Джефф, вот что я хочу сказать. Есть два типа римлян, и обоим здесь чего-то недостает. Первый тип — это обычные люди, для которых здесь нет работы. В наше время у нас, разумеется, были те же проблемы. Но тогда существовали законы против рабов, отбирающих у нас работу.