Картинка на экране моего компьютера изображала нас с Кеном на вершине Бен-Невиса[11]. Холодный суровый пейзаж. Над безжизненными просторами (скалы, камни, развалины неведомой постройки) клубятся серые тучи. Человек в желтом дождевике и толстой вязаной шапке, сидя на корточках, помешивает что-то в кастрюльке на походной печи. От горячего супа валит пар.
Кен был в куртке и тонком джемпере, на ногах — старые кроссовки. Словно вывалился с парой приятелей из форт-уильямской пивной и вдруг вздумал ради хохмы взобраться на гору.
И взобрался.
Кен держал банку лагера, приподняв ее так, чтобы она попадала в кадр. Я в старой крэгхопперовской[12] штормовке стоял рядом — судя по всему, глубоко озабоченный благополучием брата.
Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать… Эта картинка образцово остановила мгновение. Она выкладывала зрителям все, что им следовало знать о моих отношениях с братом.
Единственное «но». Я сроду не бывал на Бен-Невисе.
Как компьютер умудрился вмонтировать меня в этот снимок?
Когда Кен объявился, вид у него был почти сконфуженный.
— Погляди, — сказал я. — Погляди!
И защелкал мышкой, пролистывая на экране изображения. Я перед Тадж-Махалом. Странный город серебристых башен (четко просматривается уютно примостившееся среди них здание британского парламента). Аэроплан невиданной конструкции над разбомбленной равниной.
— Откуда это? — спросил я. — Я их точно не загружал.
— Да, — подтвердил Кен. — Это «Аристотель». Он старается логически увязать противоречивые сведения. Дай объясню. — Брат заозирался в поисках вдохновения. — Ага, знаю; закрой-ка глаза…
Я посмотрел на него. Грязный, помятый…
— От тебя разит, как из бочки, — сказал я. — Когда ты наконец возьмешься за ум?
Он разозлился.
— Не вижу надобности! Закрой глаза. Я попробую объяснить. Ты хочешь, чтоб я отладил твой комп, или нет?
Вечная угроза! Я зажмурился.
— И что дальше?
— Теперь представь себе апельсин. Готово? Представь, какой он на ощупь — чуть восковой, теплый. Представь, что нажимаешь большими пальцами на кожуру, продавливаешь дырки, сок брызжет тебе на руки, знакомый острый запах цитруса щекочет ноздри…
— А смысл? — полюбопытствовал я, не размыкая век.
— Будет тебе смысл. Открой глаза. Погляди на меня. И скажи: откуда известно, что пережитое тобой сейчас — плод твоего воображения, а не подлинный опыт?
— Вопрос философский? «Кто я — бабочка, которой снится, что она император»?
— Нет. Я рассматриваю факты, а не всякую философскую муть. Вот послушай, как ты определяешь разницу: клетки мозга, которые включились, когда ты вообразил апельсин, выдали более слабые импульсы, чем если б ты взаправду держал его в руках. Нейроны те же, величина сигнала другая.
— Ну если так…
— Сто пудов! А компьютер этого не умеет. Для компа ячейка памяти либо фурычит, либо нет. Он держит в базах информацию, принимает входящие данные, но не может распознать, что сохранил: факт или фикцию. Ты подключал комп к Интернету. Там он наткнулся на прорву разнообразных сведений. Игры, симуляторы, приколы… вещи однозначно неправильные. Но у него нет средств отделить истину от фантазий. И он пробует устранить конфликт взаимно противоречащих в его представлении реальностей. Картинки — тому свидетельство.
— Ага. И что ты думаешь предпринять?
Он протянул мне другой диск. С надписью «Кант 2.0».
— На. И все устаканится.
— А почему бы просто не вернуться к Windows?
— Не получится. «Аристотель» фиг снесешь, для него «Платоник» — отстой. Зато он апгрейдится до «Канта». Не спрашивай — почему.
Я мрачно улыбнулся.
— А я знаю. — Мне редко удавалось уесть братца по компьютерной части. — Теория Канта зиждется на материализме Аристотеля. Кант отграничил «вещь в себе» от представления о ней стороннего наблюдателя. По его мнению, мы познаем мир только в формах времени и каузальности, то есть причинной взаимообусловленности событий.
Рискну предположить, что программы обновления с этого диска обеспечат моему компьютеру все необходимое для создания стройной, осмысленной картины мира.
Разворачиваясь от меня к клавиатуре, Кен пошатнулся. От его одежды несло застоявшимся табачным дымом.
— Кому взбрело в голову, что от философии может быть польза? — язвительно хмыкнул он.
— Полагаю, тому, кто разработал записанную на твоем диске программу, — любезно ответил я.
«Кант 2.0», похоже, помог. Фотомонтаж «Мы с Кеном на вершине Бен-Невиса» был успешно разделен на составляющие и отправлен в папку «Сомнительные» вместе с прочими файлами спорного содержания. Эту папку я просматривал в свободные часы, раскидывая файлы, какой куда следовало.
Даты создания графических файлов «Джон Париж.jpg» и «Кен Эйфелева башня.jpg» совпадают. Объединить. Да. Нет.
Даты совпадали, поскольку оба файла были созданы заново при копировании с прежнего компьютера. Я по крохам приводил свою жизнь в порядок, высвобождая из облепившей ее паутины вымысла.
И нашел, что это чудесно успокаивает. Не хуже игры на гитаре.
Казалось, все вернулось к норме. Но как-то поздним вечером я вернулся из колледжа и обнаружил на экране монитора послание:
привет джон пошла с шарлоттой и наджамом в мэллон буду поздно не жди джен ххх
Сообщение оставила Дженни. Сомневаться не приходилось. Отказ от пунктуации и переключения регистров она рассматривала как способ заявить о нежелании серьезно относиться к моей работе. В конце концов, я всего-навсего «что-то там кропал».
Но какую игру она затеяла, вступая в переписку со мной теперь?
Номер Дженни еще оставался в моем мобильном. Я позвонил. Она ответила после третьего гудка.
— Джон, что тебе нужно?
Звук ее голоса по-прежнему причинял боль, особенно когда в нем слышалось столько подозрительности и враждебности.
— Мне? — переспросил я. — Тебе! Как понимать — ты пошла в «Мэллон»?
— А отчего бы мне не пойти в «Мэллон»? — возмутилась она. — У Шарлотты день рождения.
Где-то в глубине музыкальный автомат крутил ресторанную дребедень — вкрадчивые саксофоны накладывались на ритмичный перестук латиноамериканских палочек-клаве. Мягкая попса, которую я терпеть не могу.
— И вообще, — огрызнулась Дженни, — не твое дело. Шпионишь за мной?
— А? — Я опять поглядел на экран компьютера, желая убедиться, что мне не мерещится. — Шпионю? Нет. Получил твое письмо.
— Какое письмо? Джон, не зли меня.
И Дженни дала отбой.
Некоторое время я обалдело смотрел на экран, потом решился отключить сообщение. На экране тотчас всплыло напоминание:
Сохранить изменения в файле? Да. Нет.
Долгое мгновение спустя я выбрал «Да».
Вряд ли я сумею точно сказать, в какой именно миг понял, что выпал из реальной жизни. Осознание было долгим, картина складывалась постепенно, по мере того как вставали на место различные фрагменты. Я словно наблюдал за загрузкой изображения из Сети при малой скорости соединения.
Электронное письмо от Дженни: «Жду в семь вечера галерея тэйт».
Подтверждение заказа билетов на концерт Криса Смизера[13] в «Полумесяце», в Патни. Два билета: один мне, один Кену.
Фотография — мы с Дженни теплой июльской ночью плывем на пароходике по темной ленте Темзы. По берегам, очерченный красными, желтыми и белыми огнями, встает Лондон. Восхитительная декорация для свадебной церемонии. На втором плане Шарлотта, очень красивая в подвенечном платье.
Уведомление из авиакомпании — места на рейс до Женевы забронированы; позднее появилось и фото: мы с Кеном сидим на террасе альпинистского приюта высоко в горах, в Итальянских Альпах, Кен салютует стаканом воды: «Будем здоровы!» Нос у брата красный, обгоревший на солнце, сам он — здоровый, счастливый, безмятежный, и я вдруг почувствовал: полупустая комната, где я сижу, душит меня. По сравнению с миром на экране Саут-стрит казалась невыразимо скучной и мертвой. Я вновь воззрился на Кена: ишь какой благостный! Когда это я в последний раз видел, чтоб он так веселился со стаканом простой воды в руках?
Постарался компьютер. «Кант 2.0». Пытливо взирая на мир через клавиатуры, сканеры и микрофоны, превратив время и каузальность в свои инструменты, он выстраивал схему людского бытия — оптимизированную, эффективную, свободную от логических ошибок, под стать всему прочему в моей машине. Новая ОС ничего не ведала ни об обуздании чувств, ни о саморазрушении, ни о гордости, ни о прочих свойствах натуры человеческой, которыми мы с Кеном насквозь пропитывали свое существование. Мой ПК проживал за меня на экране мою жизнь так, как ее прожил бы я сам, если бы мне достало отваги и смекалки не упускать свои шансы.
И от этого ныла душа — ведь озарявшая мою сумрачную комнату пляска пикселей не оставляла места извинениям, оправданиям, грезам и «если бы да кабы». Передо мной был негатив моего провала, картина «Жизнь удалась!», выставленная в ее 24-битном великолепии на всеобщее обозрение.
На третий вечер в половине одиннадцатого нагрянул Кен. В пабах дозволялось пить еще целых сорок минут, но, вероятно, у него кончились деньги. Я предложил кофе; он согласился и щедро сдобрил его бренди.
— Кен, — сказал я. — Почему мы не пошли на Криса Смизера?
Он плюхнулся на мой старый диван, уронив на пол вчерашнюю газету, и отхлебнул.
— На Криса Смизера? — В глазах брата вспыхнул и погас огонек. — Да… у него шикарная аранжировка «Стэйтсборо-блюза». Как это там?…
Он поставил кружку на ковер и заиграл на невидимой гитаре.
— Дуу-дн дуу-дн да-да… Просни-ись, мама-а… притуши ночни-и-ик… дуу-дн… — Он тряхнул головой. — Не знаю. Наверное, времени не нашлось.
Он еще немного покривлялся, напевая себе под нос. Кен когда-то много играл на гитаре, очень хорошо играл. Гораздо лучше меня. Я пододвинул свой компьютерный стул поближе.