— «Герцеговина Флор» назывались его папиросы. Без травы. Этот дядя по-другому прикалывался. Я б, ребятки, на вашем месте фоток на память делать не стал. И пленочку, того, засветил. А то вдруг завтра с утра тридцать седьмой случится, а не июль две тысячи восьмого. Приедут за вами, фотографии изымут, что тогда запоете?
Сергей Аношкин поправил кобуру и пошел вверх по тропинке крутого речного берега. Он не видел, как фотограф открыл мыльницу и выдернул из нее кассету с пленкой.
— Ты че, Костян, сдурел? — спросил у него спортсмен.
— Да ну его на фиг, пацаны, — фотограф вытягивал на свет белый черную кожу фотопленки, — этот же и приедет. Хором петь станем?
Берег реки Ладанки осыпался. Когда-то здесь был лесопарк и большой клуб. Перед клубом, синхронно вытянув в его сторону бетонные правые руки, стояли двое великих: один — при кепке и старорежимной бородке, второй — в фуражке и с усами. Усатого без малого полвека назад сняли глухой ночью с невысокого постамента, тулово разбили на части, а голову закопали на высоком берегу Ладанки. Потом, оказавшись вдруг в стране победившего капитализма, жители райцентра Ла-данец никак не могли привыкнуть к отсутствию электричества и отопления. Особенно зимой. Однако вскоре наладились мастерить коптилки для освещения, а для тепла и уюта установили в хрущобных квартирках печки-буржуйки. Сама по себе решилась проблема с дровами. В какой-то особенно неуютный январь враз лесопарк над речкой вырубили. Пеньки крутой речной склон удерживать уже не могли, и берег потихоньку сползал вниз. Бетонный остаток соцреализма выкатился на речной пляж этой весной, после очередного оползня. Казалось, голова росла прямо из песка. Сюрреалистичное местечко сразу стало у ладанцев популярным. Бабки торговали подле семечками, юродивый Лиходеев объявлял концы света и пришествия, молодежь назначала свидания «у черепа». Вечерами под сенью головы попивали разное и, естественно, дрались. Словом, для участкового Сергея Аношкина голова вождя была постоянным источником неприятностей.
Развалины клуба и стоящая одиноко скульптура в кепке остались позади. До отделения, если срезать дворами, оставалось недалеко. Пятница, четыре часа дня, сейчас зайти, сдать «макар» — и в кассу к Лидочке. Зарплата за месяц, отпускные, премиальные — получалось совсем недурно. Заявление на отпуск с понедельника, Сергей знал, было подписанным, в субботу плюнет на все и воспользуется конституционным правом на два подряд выходных. Эх, хорошо! За стеклом дежурки маячил громадный нос Паши Граматикопуло.
— Аношкин, а Аношкин, пойдешь копать картошку? — грек заржал шутке, которую произносил всякий раз, когда встречался с Сергеем.
— Вали в Грецию, — так же дежурно отмахнулся Сергей, проходя мимо.
— Серёг, подожди. Ильин сказал, как появишься, к нему зайти.
— Это на кой? — визитов к начальнику отдела майору Ильину участковый не любил. Так и жди какой-нибудь гадости.
— А вы, русские, нам, грекам, не докладываетесь, — название гордого народа Паша произнес с ударением на втором слоге.
— Ага, афинянин. А почему тогда твой дед Зяма в Тель-Авив свалил?
— Дежурный! — пульт у Граматикопуло заговорил голосом начальника отдела. — Аношкин прибыл?
— Так точно! Я ему, Иван Алексеевич, говорю, чтобы к вам шел, а он кочевряжится!
— А ну, Аношкин, в кабинет поднимись. Жду. — Ильин отключился.
— Иди, расист. Шеф тебя все равно еще на подходе к отделу из своего окошка спалил.
Аношкин вздохнул, поправил кобуру и пошел. На второй этаж в кабинет начальства.
Иван Алексеевич Ильин был человек большой, краснолицый, со стрижкой бобриком. Свой мясистый нос майор всегда держал по ветру, а глаза имел голубые и добрые.
— А-а, Серёжа! Ты проходи, проходи, чего встал. Присаживайся. Ну, как день? Замаялся?
«Мне кранты», — грустно подумал Аношкин, а вслух бодро ответил:
— Без особых происшествий, товарищ майор. Экипаж вызывал, они двух пьяных из парка увезли, и Лиходеев утром опять вещал, ведро зеленой краски на голову вылил.
— Чью голову?
— Ну, памятника. Возле речки.
— Целое ведро? Где ж он ее взял-то, поганец? Беда с этим генералиссимусом прямо. Хоть опять закапывай, да?
— Без надобности, товарищ майор. К следующему году ее все равно в песок затянет. Голову, в смысле.
— Ну да, ну да. Я ж тебя чего звал, Серёжа. Ты, слышал, в отпуск собираешься?
— Так вы сами рапорт в понедельник подписывали, я же по графику…
— Да ты не волнуйся так, — перебил обеспокоенного Аношкина Ильин. — Дело-то пустяковое, скатаешься в соседнюю область, в понедельник вечерком дома будешь. Финчасть хорошие суточные даст, а за выходные мы тебе отпуск продлим, да?
— Зачем в соседнюю? — хмуро поинтересовался Сергей.
— В Таёжное, детдом там, ребеночка одного отвезти надо.
— Ребеночка?!
— Девчоночка, двенадцать годков. Ее у нас из детприемника забрать и к ним, в Таёжное, сопроводить.
— Товарищ майор, — сухо заговорил Аношкин, — я участковый, причем здесь какая-то девчонка? И у нас в области свой детдом есть. Почему не к ним? А тетки в соцзащите, они все вымерли, что ли? И вообще, Свиридова у нас в детской комнате, пусть она везет, раз уж так надо!
— Ты не кипятись, участковый. Я тебе не теща, нечего орать. Вот так. А Свиридова в управлении, сборы у них. Вообще, в отделе людей нет, не тебе объяснять. На дамочек из соцзащиты ты тоже зря не гони. Не справятся они, девчонка с характером, все сбежать норовит. А ты же у нас орел! Десантник, отличник боевой и политической, лейтенанта вот получил! Так что давай, давай Серёжа. Скатайся, места посмотришь, на обратной дороге пивка попьешь…
— Не видел я там чего, — пробурчал Аношкин. — А почему все-таки в Таёжное?
— Заведение у них там профильное, да. Детки, они же разные…
— Так это… Она нормальная или как?
— Ну, все. Хватит. Давай в приемник, там познакомишься. Командировочные и суточные на двоих в финчасти получишь. Поезд у тебя, — майор глянул на часы, — через три часа. Можешь дежурку взять, к Светлане своей заедешь, скажешь. Свободен, лейтенант, я вас больше не задерживаю.
— Есть. — Аношкин по-строевому четко повернулся кругом и пошел к выходу. И уже взялся за аляповатую, под бронзу, дверную ручку, но Ильин его остановил.
— Ты оружие-то не сдал? И не сдавай, не сдавай. Вернешься, потом уже.
Злой, ничего не понимающий Аношкин трясся в дежурном «козле». Разговор со Светланой хорошего настроения не прибавил. Жили они вместе уже почти три года, собирались расписаться, чтобы уже все, как у людей. Только Светлана, владелица небольшого магазинчика на окраине Ладанца, терпеть не могла Сергеевой службы. «Ну, чего ты в своей ментовке нашел? — как всегда, заводясь с пол-оборота, спрашивала Светлана. — Увольняйся, вместе будем делом заниматься. Я ведь одна и с поставщиками, и с налоговой, и за прилавком. Девки воруют, с грузчиками сладу нет… А ты, блин, Анискин местный, с ал-кашней и идиотами всякими возишься!» Возражения Аношкина о том, что к коммерции он не приспособлен, а участок у него хороший, алкашей мало, идиотов вообще нет, если не считать Лиходеева, распаляли Светлану еще больше. Сейчас же, узнав о командировке, — а это значит, поездка к матери на дачу завтра срывается, дверь у нее на веранде останется не чинена, крыша на сарае не перекрыта, — повернулась и ушла в подсобку, зло хлопнув дверью.
В детприемнике сержант, отдавая сопроводительные документы, сочувственно спросил:
— Это ты, значит, дичка повезешь?
— Кого? — не понял Аношкин.
— Ну, дичка, девчонку эту ненормальную.
— А она что, в самом деле?… — не закончив фразы, упавшим голосом спросил участковый.
— Да кто ее знает! Дикая. Вот поверишь, я с батей на секача ходил, там же махина, прет на тебя, как паровоз. И то такая жуть не брала, как эта белоглазая глянет, если что не по ней. Вон, Выдра и Штопор на что отморозки, а перед ней смирные сидят, Штопор только постоянно в туалет просится. Перед белоглазой на парашу стесняется. Это Штопор-то!
Станционных безбашенных бродяг Выдру и Штопора Сергей знал. Пацаны, одному только одиннадцать исполнилось, другому — тринадцать, в своей безудержной ярости нагоняли страху даже на взрослых, здоровых мужиков. Они — девчонку боятся?!
— А чего вы их вместе держите? Не положено ведь.
— А у меня здесь что, «Хилтон»? Других номеров в нашем отеле нет. А ее только выпусти из-за решетки, ищи потом ветра…
— Я чего-то не пойму, друг. Хоть ты просвети. Что с ней за суета такая, меня вот в сопровождающие из отпуска, можно сказать, сорвали. Она что, старушку за двадцать копеек топором грохнула?
— Да кто ее знает! — не став утруждать себя разнообразием лексикона, повторил сержант. — Только эти, из спецухи, которая в Таёжном, за ней сюда уже третий раз приезжают. А она бегает.
— Зачем?
— Да кто… — начал было снова сержант, но отчего-то запнулся, почесал под козырьком форменной фуражки и продолжил: — Не знаю. К отцу она сбегает, что ли.
— Так у нее отец здесь?
— Был. Да весь вышел.
— Это как?
— В буквальном смысле. Вышел из дома утром, и все. Нету человека. Сгинул.
— Бич?
— Да приличный вроде. Учителем в Киевке был. Жил с дочкой один, баба померла, что ли. Или ушла. Не знаю. Ты лейтенант за документики распишись и бери — почитай, там на нее дело личное есть. Вот, — удовлетворенно сказал сержант, внимательно посмотрев, как Аношкин расписывается в журнале. — Ты не уходи, я за ней пошел.
— Подожди, сержант. Ты говорил, за девчонкой из Таёжного приезжали?
— Ага. Только они в этот раз сразу и уехали. Узнали, что она у нас, начальству твоему позвонили, я еще слышал, как эта, которая у них за старшую, твою фамилию называла.
— Мою?!
— Ну, или переспрашивала у твоего шефа, я не понял. Я пошел, короче, а то слышь, Штопор опять до ветру просится.
Аношкин раздраженно бросил тонкую картонную папку на подоконник. Достал за фильтр сигарету из пачки. Поездки ради взял в киоске какие-то фирменные, хотя и подсел со срочной на «Приму». Вот тоже, еще один повод для замечаний. Светлана ему и «Кент» всякий приносила, и еще что-то, а Сергей упрямо травился привычными: «Ну что ты как бомжик, Серёжа? Даже твоей зарплаты на нормальное курево хватит. И я ведь не нищая, а перед подругами неудобно, когда ты свою махру достаешь. Давай я тебе трубку подарю и табак буду покупать. Турецкий. Или эти сейчас есть, сигариллы. Оче