из охотников за деньгами и барахлом; Джошуа грешил набожностью. Однако Натан мирился с этим ради возможности получать свою бакалею и почту; двум париям не составило труда почувствовать взаимную симпатию.
— Привет, Натан.
— Джош!
— Дай распихаю эту дребедень и устрою перекур. Если ты не против. Пивка хочешь?
— Так точно.
Джошуа занес в кухню картонную коробку и сумку, и Натан услышал, как племяш загружает холодильник. Джошуа опять появился на крыльце, подал дяде «Лоун Стар» и уселся на ступеньки. Из бутылки в ноздри Натану ударил кисло-сладкий острый дух. Он отхлебнул почти осторожно. Позже его всенепременно накроет изжога, но сейчас он наслаждался этим вкусом: смысл жизни, непочатая бутылка хмельного. Пиво… и десятифунтовый мешок риса.
Джошуа надолго приник к горлышку, потом поставил бутылку между коленей.
— Клево.
— Угу. — Натан улыбнулся. — Выходит, спиртное потреблять не грех?
— Что не грех в целом, не грех и в малой части, — процитировал Джошуа какого-то проповедника, которого слышал или читал.
— Аминь, — с улыбкой откликнулся Натан. Судный день. Он придет и заберет и хороших, и плохих, и смирных, доброжелательных, как Джошуа. Вроде не по совести… ну дак судьба индейка! Он вспомнил лицо молодого стрелка, прошитого его, Натана, пулями, опять увидел, как тот обмяк в кабине: согнутая рука вывалилась за край, пулемет нацелен в небо.
— Дядя Натан, ау! Все хорошо?
— Эге.
— Опять воюешь?
— Эге.
Натан делился с племянником боевым опытом: вылеты с авианосца, Гуадалканал, ВВС Кактуса, «Уайлдкэты», и «Хеллкэты», и «Зеро»{2}, и как его сбили. Рассказал даже про десятифунтовый мешок риса. А про пулеметчика утаил.
Джошуа вырос на окраине Старого Юга. Он загремел во Вьетнам, сражался там, проливал кровь, курил дурь с черными парнями — и вернулся созидать Новый Юг. Поколение Натана в некоторой своей части тоже усвоило этот урок, пусть не столь глубоко и вовсе не столь хорошо, как сам Натан Раулон.
Он и его кургузый маленький F4F-4 «Уайлдкэт» номер 66 сцепились с большим японским авиасоединением: «Зеро», пикирующие бомбардировщики «Вэл», бомбардировщики-торпедоносцы «Кейт»{3} и россыпь гидропланов-истребителей. В тот день он за десять минут сбил пятерых разбойников — а потом последний торпедоносец, со стрелком…
Раулон увидел, как к его «Уайлдкэту» искря несутся трассеры, как вдребезги разлетается фонарь кабины, ощутил, как пули бьют по корпусу номера 66. Уступая непреодолимой тяге узнать миг своей смерти, он взглянул на часы, и тотчас пуля калибра 7,7 мм сорвала их с его запястья.
Стрелку было лет шестнадцать, едва ли намного больше. По крайней мере, так он выглядел: перепуганный японский недокормыш при пулемете, — но стрелял будьте-нате. Все это время младший лейтенант Натан Раулон палил по мальцу, и, аккурат когда патроны кончились, последние пули-пятидесятки угодили в стрелка, прошли по его телу снизу вверх и прикончили. Мальчик посмотрел на Натана с жутким осознанием того, сколько потерял в эту секунду, когда его жизнь оборвалась, и умер.
Однако последние выстрелы мальчишки остановили мотор 66-го; лопасть замершего пропеллера выставилась, как средний палец. Номер 66, потеряв импульс, начал падать в море. Натан с трудом открыл фонарь кабины, кувыркнулся вниз и, повиснув на стропах парашюта, притворялся покойником, пока не плюхнулся в холодные синие воды Слота{4}.
Ему удалось выбраться на берег в Коломбангаре, и там туземные племена, давным-давно отказавшие в доверии белому человеку, но живо обучившиеся ненавидеть японцев, взяли его в качестве трофея. В конце концов австралийские береговые наблюдатели выменяли Натана на десятифунтовый мешок риса.
— Вскорости придет мой срок, — объявил Натан, — да только я свою цену знаю.
— Десять фунтов риса?
— Ага.
— В тебе ценного куда больше, — заверил Джошуа, следя сквозь стеклянное горлышко пивной бутылки, как садится солнце.
— Химия, — вздохнул старый пилот, стойко отказываясь вникать в религиозные воззрения Джошуа. — Химия, да время, да электричество. И дела наши.
— Ну, ты-то молодчина, — сказал племянник. — Как поглядишь, чего нынче в мире творится…
— И чего?
Джошуа отставил пустую тару в сторону. Натан знал, племяш не прочь добавить, но, поскольку пиво покупалось для дяди, на второй заход Джошуа требуется приглашение. Старик покрутил головой. Мог бы уж и сам дотумкать и выложить, чего ему надо. Натан понимал, что означают сполохи, которые он видит на закате, и тиканье часов, которое он слышит у себя внутри. Он сунул Джошуа свою бутылку, по-прежнему едва початую.
— Возьми допей. В меня не полезет.
— Спасибо. — Джошуа благодарно отхлебнул и осмотрелся. В осоке прошуршал ветер, неожиданно холодный. Над Мексиканским заливом под самыми облаками пластались косяки чернокрылых птиц. В далеких Тибодо и Доремусе загорались огни.
— Занятное местечко Доремус-Пэриш, — заметил Джошуа. — Ураганов здесь, похоже, не бывает… короче, давно не было. Этот дом когда построили, в тридцатом?
— Кажись, в двадцать седьмом.
— М-гм.
Джошуа говорил чистую правду. Катрина, Рита — все они как будто обходили Доремус-Пэриш стороной.
— Ты, дядь, наверное, заговоренный.
— Я?
— Ты. По-моему, ты не подпускаешь сюда ураганы.
— А по-моему, ты спятил, — Натан хихикнул.
— Не знал, что у тебя есть кот.
— У меня всегда коты. — Натан поднял взгляд. У нижней ступеньки сидел Мёрфи и с настороженным спокойствием изучал Джошуа. — Этот новый. Вылезает только ко мне.
— Кошки вообще делают только то, что хотят. — Для верующего Джошуа был наделен недюжинным здравомыслием.
Мёрфи сидел тихо, пребывая в собственном мире, внимательно всматриваясь и вслушиваясь в сумерки. Джошуа сделал робкое движение с намерением почесать старого кота, но заколебался.
— Зря. Ему оно поперек, хоть бы и от меня.
Джошуа кивнул, но все-таки дотянулся и поскреб Мёрфи между лопаток. Вместо того чтобы удрать, Мёрфи посмотрел на Джошуа снисходительно, но не без уважения (расценить этот взгляд иначе Натан не мог) и улегся сфинксом, выставив лапки вперед. Он опустил голову, прижмурился и уснул. Джошуа тотчас убрал руку и поглядел на Натана:
— Ну?
— Он этакого даже мне никогда не позволял.
— Может, приболел?
— Да какое!
Просто перемена подкатывает, подумал Натан. Зарево в воздухе, птицы эти, и все сносит прочь, как в плохой рекламе фильма, только легче, бледнее, тоньше. То видно, то нет.
— Приедешь обедать в воскресенье?
Еще будет ли воскресенье, усомнился Натан, но вслух сказал:
— Пожалуй.
— Софи пожарит курочку.
— М-м. Это мы любим.
— Я знаю. — Джошуа поднялся, похлопал Натана по плечу, вытер ладони о штаны. — Береги себя, Натан. Звякни, если что понадобится.
Джошуа уехал. Натан смотрел, как к крыльцу подступает темнота. Земля мало-помалу остывала, и ночные птицы завели свою перекличку, но Натан не чувствовал холода. Мёрфи проснулся, потянулся, уселся возле качалки. Натан пожал плечами, смиряясь с неизбежным, свесил руку и приласкал кота.
— Это что-то новенькое, а?
— Я знаю. Извини.
Натан оцепенел, но лишь на мгновение. Перед ним открывался «тоннель чудес», сулящий путешествие во мраке, когда можно ожидать чего угодно.
— Ты говорящий.
— Да, — без надобности подтвердил Мёрфи и расправил лапой усы. Натану было ясно, что кот не из болтливых и прежде молчал по собственному выбору. Однако…
— И чего ж ты вздумал?…
— Сам знаешь.
— Потому — конец приходит?
— Что-то грядет, — отозвался Мёрфи так, словно говорящий кот — самое обыденное дело. Сейчас, в печальных красных сумерках на берегу Залива, Натан готов был в это поверить. Там, за болотными травами Миссисипи, за обителью благочестия — домиком Джошуа, за большим городом с его нечистыми утехами что-то таилось. И подкрадывалось все ближе.
— А что — не знаешь?
— Перемена, — ответил Мёрфи. — Мост между мирами.
— Вроде как две лодки столкнутся в тумане, — негромко сказал Натан. — Стучат борт в борт, и милости просим, шагай с одной на другую.
Мёрфи моргнул, но не издал ни звука.
— А лодки эти — одна, что же, потонет?
— Не знаю, Натан.
— Не много ты знаешь, котофей, а туда же — волшебный…
Чисто «Рождественская песнь», подумал Натан. Сперва Джошуа, затем кот… на этом аналогия рассыпалась. Натану Раулону сравнялось восемьдесят восемь. Жить ему оставалось всего ничего, и добра окружающим он успел бы сделать не больше (если успел бы), меняйся не меняйся. Да и мог ли он повлиять на грядущее? Даже все зная?
Натан сидел не шевелясь. Было заполночь. Мёрфи дремал у него на коленях. Ночные звуки вытеснила тишина. А потом Натан расслышал тихий шорох гравия. По дорожке к ним кто-то шел.
— Гости, — бормотнул Мёрфи, открывая один глаз.
— Цыц.
Лужица жидкого света выплескивалась с крыльца на обочину дороги. На границе освещенного участка идущий остановился. Видны были только ноги, и то еле-еле.
— Кто тут? — спросил Натан, стараясь говорить спокойно и ровно. Он почувствовал, как подобрался Мёрфи, и ободряюще коснулся кошачьего загривка.
— Меня зовут Хории Садо, — ответил мужчина с едва уловимым акцентом. — Вы позволите подойти поближе?
Натан смолчал. Тем не менее Хории Садо сделал шаг вперед. Он был молод, в поношенной военной форме защитного цвета, болтавшейся на тощих плечах. У Натана чуть не остановилось сердце. Этого человека он видел во сне каждую ночь с той минуты в небе над Соломоновыми островами, когда своими пулями сразил его, юного стрелка с бомбардировщика-торпедоносца.
— Так не бывает, — запинаясь выдавил Натан.
— Говорящих котов тоже, — мягко возразил Мёрфи. Натан вдруг осерчал.