Вторжение представителей боллитры на территорию фантастики, как правило, не приветствуется аборигенами, а уход в мейнстрим приравнивается к побегу. Исключения редки: в прошлом – Михаил Веллер и Виктор Пелевин, а в последнее время – Мария Галина и Дмитрий Быков.
В случае с Мими правило также едва не было нарушено, и виной тому явилась упомянутая выше «восьмая волна» (они же – «приматы»). Молодые жаждущие признания фантасты принадлежали к московской тусовке, сильно понаторевшей в вопросах лоббирования. Именно этим объясняются проникновение «Грязного животного» в списки на голосование и обидное четвертое место при подведении итогов.
Что ж, Мими не первый автор, чьи тиражи не оставляют желать лучшего, и тем не менее обойденный цеховыми призами. На вопиющую эту несправедливость жаловался не только Андрей Белянин, но даже сам Ник Перумов. Остается надеяться, что уж премия «Фантаст года», вручаемая именно за тиражи, никак не минует Мими и позволит ей стать в один ряд со Святославом Логиновым, кстати, публично заявившим, что написать фэнтези для обезьяны такой же подвиг, как для человека выйти в космос.
Затем, как и следовало ожидать, роман был переставлен на полку элитарной литературы, чья манера красть у фантастики все что можно, а. потом фантастику бранить, давно уже стала доброй традицией. Доморощенные наши эстеты внезапно вспомнили, что обезьяна – фирменный знак постмодернизма. Роман «Грязное животное» был объявлен ироническим переосмыслением традиций приключенческой литературы, тем более ценным, что ирония в данном случае исходила, если можно так выразиться, извне.
Здесь я решительно принимаю сторону кронштадтца Алана Кубатиева («Нечестное зерцало»), справедливо заметившего, что, если долго вглядываться в пятно плесени на обоях, рано или поздно обнаружишь в нем вполне осмысленный рисунок. Не зря же Алан Кайсанбекович предварил ее эпиграфом из Карла Сагана: «Правильная форма марсианских каналов является безошибочным признаком их разумного происхождения. Безусловно, это верно. Единственный нерешенный вопрос – с какой стороны телескопа находился этот разум».
Действительно, если даже допустить, будто в момент написания произведения оно выражало именно то, что хотел сказать автор, с течением времени смысл написанного неизбежно меняется. Возникает нечаянная ирония, привносимая в текст новым поколением читателей. Вряд ли безымянный творец «Слова о полку Игореве» иронизировал, вдохновенно перечисляя все награбленное Игоревым воинством у половцев. Тем не менее современному человеку в этом позорном, с нашей точки зрения, реестре мерещится горькая насмешка над сгубленным жадностью князем.
Точно так же не мог предположить и Данте Алигьери, будто благонравный, по его мнению, поступок (драть за волосы грешную душу, вмороженную в ледяное озеро Коцит, пока та не огласит свои грехи) покажется спустя столетия настолько мерзким, что читателю придется предположить ради оправдания рассказчика все ту же покаянную самоиронию.
Мне могут возразить: дескать, в случае с Мими фактор времени отсутствует. Да, отсутствует, но только в физическом смысле. Со времен Герцена известно, что население России живет в разных эпохах. Ничтожное меньшинство более или менее соответствует современности. Что же касается воззрений подавляющего большинства, то они, увы, зачастую отдают неолитом.
Потому-то один и тот же текст может смотреться совершенно по-разному: воспринятый широким читателем, он звучит вполне серьезно; попав же на глаза литературоведу, обретает ироничность.
Насколько я слышал, филологи уже защищают по Мими диссертации, но темы этой касаться не намерен, поскольку, во-первых, она выходит за рамки данной статьи, а во-вторых, там черт ногу сломит.
И наконец под занавес свое мнение обнародовал тот, с чьего прогноза, собственно, все и началось. Статья Кирилла Еськова, жутковато озаглавленная «То ли еще будет», посвящена в основном грядущим событиям, причем создается впечатление, что шимпанзе для автора – пройденный этап. О прочих крупных приматах он упомянул лишь единожды – в связи с недавно открытыми случаями тотемизма среди горилл (в джунглях обнаружено стадо, считающее своим предком человека).
Касательно самого романа, Кирилл Юрьевич повторил ставшую расхожей мысль о неудовлетворительном качестве перевода, но, в отличие от предшественников, наглядно продемонстрировал, в чем именно эта некачественность заключалась. На его взгляд, Элеонора Концевая не имела права заменять неологизмы, создаваемые Мими, расхожими литературными оборотами. Так понятие «меч» шимпанзе передает синтетическим жестом «ножик-падка», а «шлем» у нее обретает поистине сервантесовские очертания – «голова-тазик». Кстати, комбинация пальцев, означающая «грязь», как, вероятно, понял читатель из приведенного выше диалога Роджера и Люси, на всех языках, используемых обученными приматами, имеет еще и второе значение – «экскременты». То есть само название романа представляет собою явный эвфемизм, что тоже целиком и полностью лежит на совести Элеоноры Концевой.
Похожие речевые особенности мы наблюдаем у детей четырехлетнего возраста, чей ограниченный словарный запас заставляет их постоянно прибегать к языкотворчеству в духе эгофутуризма («пролил» и «водичка» дают в итоге неологизм «проличка», и т. п.).
Разумеется, буквальный (пожестовый) перевод того, что было преподнесено публике в качестве романа, вряд ли бы заинтересовал массового читателя, зато обрел бы научную ценность.
Автор статьи убежден, что главные открытия ближайшего будущего ждут нас именно в области разработки языков-посредников, дающих возможность вступить в контакт с представителями животного мира. С удовлетворением отметив, что единство принципов эстетического восприятия у всех человекообразных, включая человека, можно теперь во многом считать доказанным, Еськов ошеломляет нас очередными сводками с фронтов экспериментальной этологии. Оказывается, в Австралии вот-вот будет расшифрован язык движений кошачьего хвоста, а в Берне мышей почти уже научили пищать азбукой Морзе. Группа исследователей в Тамбовской области четвертый год изучает морфологию волчьего воя.
В целом статья звучит мажорно и тем не менее наводит на тревожные раздумья. Известно, скажем, что в процессе контакта двух языков оба становятся беднее грамматически. Участники диалога вынуждены упрощать собственную речь, чтобы быть понятыми собеседником («твоя моя не понимай» и т. п.). Жутко помыслить, какой ущерб наносится сейчас родной грамматике англоязычным влиянием. Достаточно указать на грозящую нам утрату категории рода (женщины начинают говорить о себе: «я пошел», «я сказал»).
Поэтому хотелось бы в этой связи предварительно убедиться, не нанесет ли русскому языку вреда предстоящее общение с волками – и, главное, не будет ли в результате такого общения обеднен волчий вой.
В данный момент слава Мими помаленьку идет на убыль. Все-таки для того, чтобы стать по-настоящему раскрученным автором, один роман – это очень мало даже для шимпанзе. Сочиняет ли она теперь? Трудно сказать. Судя по всему, статус свой среди сородичей Мими повысила и к творчеству несколько охладела. Впрочем, супруги Концевые уверяют, будто это не так и что из новых рассказов предполагается составить сборник под общим названием «Чистое животное». Что ж, вполне оправданный ход, однажды уже удачно использованный той же Татьяной Толстой («Кысь» – «Не кысь»).
Так что в итоге? А в итоге, увы, чувство глубокого разочарования. Мы приподняли завесу удивительной тайны – тайны внутреннего мира тех, кого считали раньше неразумными, – и обнаружили за ней самих себя. Даже «Эдем» Станислава Лема, где люди, прикоснулись к неведомому и отступили, не сумев его понять, не оставляет такого тягостного впечатления, ибо сократовское признание: «Я знаю, что ничего не знаю», свидетельствует хотя бы о благородной честности говорящего.
Чтобы начать с нуля, его еще нужно достичь.
Загадочная душа зверя, сумрачная бездна, о которой с мистическим трепетом говорили поэты Серебряного века, обернулась дешевеньким триллером, где звериного ровно столько, сколько в нас самих.
Недаром до появления экспериментальной этологии биологи отказывались изучать поведение домашних животных на том основании, что это уже не животные. Воистину так! Это слепок со своих хозяев. И ладно бы еще с Достоевского, на худой конец – с Честертона. А то ведь с героев фильма «Волкодав»! С горечью думаешь: неужели и мыши в своем Берне пропищат нам азбукой Морзе нечто подобное?
Ну что ж, одним разочарованием больше.
Следующим на очереди, согласно прогнозу Кирилла Еськова, станет роман, самостоятельно скомпонованный компьютерной программой (смею предположить, из тех же обрывков нынешней беллетристики).
А почему нет? Не зря же сказал Великий Нгуен: «Даже если искусственный интеллект будет создан, у кого ему ума набираться?».
Статистика
Далия ТрускиновскаяПОВОД ПОВЗРОСЛЕТЬ
Никуда не денешься: кризисные времена заставляют проводить ревизию и побуждают к прогнозированию. В прошлом номере «Если» мы уже опубликовали статью о вероятностном развитии жанра в условиях кризиса. Но то был взгляд критика и экономиста. Совсем другое дело – прогноз писателя, для которого изменения литературного и экономического ландшафтов есть возможность поделиться наболевшим. Итак, вопрос известной писательницы был сформулирован следующим образом: «Сейчас фантастика составляет не менее четверти объема всей книжной продукции. Какую часть рынка она сохранит через десять лет?».
Ответы распределились следующим образом:
Все останется по-прежнему, потому что количество людей, которым нужна фантастика, более или менее постоянно – 60 %;
Фантастика потеряет существенную часть своего рынка, потому что любители с головой уйдут в компьютерные игры – 7 %;