ет крышку капота, ставит ее на упор. Откручивает клеммы. Все действия Бентона сопровождаются неразборчивой руганью и иногда сдавленными всхлипами. С криком «Ублюдки!» Бентон рывком выдергивает разряженный аккумулятор и отшвыривает его в сугроб. Заталкивает на место новый. Прикручивает клеммы. Закрывает капот. Идет к багажнику, небрежно бросает в него гаечный ключ, захлопывает дверь. Садится в машину. Долго глядит на приборную доску. Наконец поворачивает ключ.
На приборной доске загораются лампочки. Бентон не столько глядит на них, сколько к чему-то прислушивается. Желтая лампочка гаснет, из-под капота доносится щелчок. Бентон тут же выключает зажигание.
– Гребаные дилетанты! – произносит он с презрением и ненавистью. – Сопляки.
– Зато все живы, – говорит Боулз. И добавляет: – Кажется.
Бентон сидит неподвижно примерно с полминуты. Снова включает зажигание. И опять возвращает ключ назад после щелчка.
– Чего не крутишь? – спрашивает Боулз.
– Представляешь, как там все заплевано соляркой?
– Да, ты прав, – соглашается Боулз. – Боже, как холодно.
– Только благодаря холоду мы с машиной. Летом эти двое завелись бы и укатили.
– Они бы потом очухались и вернулись за нами.
– Черта с два. Они бы рванули за подмогой. Гребаное новое поколение. Им с детства вбивали в головы, что проявлять инициативу опасно, а надо звать на помощь. Вертолет пришел бы через полдня, мы бы к этому моменту замерзли. Уковыляли бы с перепугу далеко в поле. Нам просто не хватило бы сил вернуться к лесу, чтобы развести костер.
– Подальше от леса… – шепчет Боулз. – И поскорее.
Бентон снова берется за ключ.
– Молись, дружище, – говорит он.
Боулз шевелит губами. Он и правда молится.
На этот раз, когда гаснет желтая лампочка, Бентон поворачивает ключ еще на одно деление. Включается стартер.
Первое впечатление такое, будто под капотом что-то взорвалось. Джип заметно подпрыгивает. Из выхлопной трубы летят плотные сгустки черного дыма. Двигатель взревывает и молотит, словно тракторный, но через несколько секунд успокаивается и начинает ровно тарахтеть.
Бентон сидит за рулем и тупо глядит на приборную доску. Лицо у него каменное.
– Повезло… – стонет на заднем сиденье Боулз. – По-вез-ло-о…
Бентон молчит.
– Рычаг холодного пуска вытягивал? – спрашивает Боулз заинтересованно.
– Ты, раненый! – прикрикивает Бентон.
– Забыл сказать, что при таком раскладе лучше не надо.
– Не учи ученого. Я его даже не трогал.
Боулз возится на заднем сиденье и тихонько охает.
– Лучше полежу, – говорит он. – Неужели нет перелома? Очень мне не хочется перелома. Боже, что это было, что это было?.. Что это было, а?
– Как бы медведь, – говорит Бентон. Он закуривает. Выдвигает пепельницу. Включает печку. К тарахтению двигателя добавляется гул вентилятора.
– Просто медведь?
– Не просто. Не знаю!
– В машине есть оружие?
Бентон страдальчески морщится, кладет сигарету в пепельницу и лезет под рулевую колонку. Рычит от боли. Засовывает руку по локоть, потом еще глубже. Дыша сквозь зубы, распрямляется и демонстрирует Боулзу большой черный пистолет.
– На.
– Спасибо, – Боулз осматривает пистолет и бережно прижимает оружие к груди.
– Он не придет сюда, – говорит Бентон. И добавляет: – Мне так кажется. Он уже… Не придет, в общем. Ладно, тронулись. Я окно приоткрою, а то запотело всё.
Бентон выходит из машины, отдирает от лобового стекла примерзшие щетки стеклоочистителей. Глядит в лес. Пыхтя и постанывая, лезет в сугроб за выброшенным аккумулятором. Относит его к багажнику, кладет внутрь.
– Вот так, – говорит он удовлетворенно. И садится за руль. Джип медленно, в три приема, разворачивается. Встает в неглубокую колею. И катит по бескрайнему снежному полю.
– Почему он?.. – спрашивает Боулз еле слышно.
– Что?! – кричит Бентон.
– Почему он нас отпустил?!
– Может, он не медведь, – говорит Бентон негромко. – Или не совсем медведь. Или совсем не.
– Что?!
– Не знаю! Отпустил! Захотел!
В колее, нахохлившись, сидит Мейсиус.
Бентон притормаживает, дергает рычаг раздаточной коробки и пускает машину в объезд Мейсиуса по целине. Джип зарывается в снег по брюхо и плывет, словно корабль. Бентон опускает стекло.
– Ублюдок! – орет он Мейсиусу.
Мейсиус очень медленно поворачивает голову вслед машине. Бентон возвращает машину в колею.
– А вон и второй, – говорит он, указывая вперед. Где-то на краю видимости маячит черная точка.
Бентон проезжает еще сотню метров, останавливает машину и жмет на клаксон. Над полем разносится оглушительный паровозный гудок.
Мейсиус ложится в колее на живот и ползет к машине.
– Ублюдки… – произносит Бентон, глядя на Мейсиуса в зеркало. – Гребаные маменькины сынки, не умеющие завести старый дизель зимой. Вы же нас чуть не угробили.
Поворачивается к Боулзу. Тот по-прежнему лежит, свернувшись калачиком. В правой руке у него пистолет.
– Больно?
– Немного легче. Почему он нас отпустил?
Бентон задумчиво крутит в пальцах сигарету.
– Он сначала разогнал нас по лесу, – говорит Боулз. – А потом ловил по одному. Ловил и… отпускал. Медведь. Настоящий медведь. Я чуть не умер от страха. Я, наверное, седой теперь.
Бентон протягивает руку и осторожно приподнимает на Боулзе шапку. Нахлобучивает ее обратно.
– Ну не молчи! – просит Боулз.
– Ты рыжий, – говорит Бентон. – Типичный рыжий британец.
– Почему он нас отпустил?
Бентон снова закуривает.
– Помнишь, – говорит он в перерывах между затяжками, – мы весной ездили на чемпионат по рыбной ловле? И что ты делал с форелью, которую ловил?
– Я… Я ее отпускал. Так положено.
Бентон отворачивается и смотрит в зеркало. Потом вперед.
– Ползут ублюдки, – говорит он. Стряхивает пепел. Рука у него сильно дрожит.
– Не может быть… – шепчет Боулз. – Не может быть…
Точка на горизонте постепенно увеличивается в размерах.
2009 г.
Марина и Сергей ДяченкоЛИХОРАДКА
На перевале автобусы двигались медленно: казалось, они переставляют колеса, будто ноги, нащупывая дорогу. Девчонки зажмуривались и слегка визжали. Парни, наоборот, липли к окнам; Руслан сидел с правой стороны, ближе к пропасти, и тоже поглядывал, хотя его тошнило. Смотреть было не на что – пустота, туман, временами липкий дождь, превращавший мутное стекло в фасеточный глаз. Автобусы витали в киселе, едва угадывая камни шипастой резиной покрышек. Потом вдруг туман разошелся, открылись дальние склоны, белые и серые; казалось, в этом месте землю кромсали огромные челюсти, и она встала дыбом. Руслан никогда не видел таких холодных, злобных гор.
– Прошли перевал, – в микрофон сказала руководительница группы, и голос ее дрогнул от волнения. – Через несколько дней он закроется на всю зиму. А мы его уже прошли. Сядьте на места! Запрещено вставать! Пристегните ремни…
Из душнрй глубины салона прилетел комок жеваной бумаги. Загоготал хрипловатый голос – Джек, кто же еще. Руслан поежился.
– Джек, немедленно сядь! – рявкнула воспитательница в микрофон. – Мы проходим опасный участок трассы!
Дождь за окном сменился снегом. Мокрые снежинки бились о стекло, как медузы о набережную; Руслан откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
Водитель включил музыку – по несчастному совпадению, это оказался саундтрек из фильма «Arizona Dream». Меньше всего Руслан хотел бы слышать это сейчас. Потому что ему сразу вспомнилось: машина, лето, он сидит на заднем сиденье, в центре, и через плечи родителей смотрит на дорогу. Видит ленту асфальта, помеченную пунктиром, тополя и цветущие липы на обочинах, чуть оттопыренное ухо отца, профиль мамы – она повернула голову и что-тo говорит. Отец кивает и ставит вот эту мелодию…
A howling wind is whistling in the night
My dog is growling in the dar
Something's pulling me outside
To ride around in circles…
Автобус повело на повороте. Завизжали девчонки, а Джек громко крикнул: «Упс!». Автобус выправился и покатил дальше, кто-то захохотал, как на аттракционе в парке, а песня в динамиках звучала, как ни в чем не бывало.
Автобус шел, все еще притормаживая, но двигаясь куда увереннее, чем минуту назад. Они в дороге четыре часа, и не меньше часа впереди. Так говорили: от перевала час езды, по плохой дороге полтора. В сетчатом кармане, пришитом к спинке кресла перед Русланом, болтались на дне пластиковой бутылки несколько глотков воды.
Он хотел, чтобы дорога закончилась и чтобы она не заканчивалась никогда. Часы, проведенные в душном и тесном салоне, были передышкой, безвременьем, с которым можно смириться. А там, в санатории, придется признать, что ты приехал и дальше некуда бежать. Ты «дома».
– Вот мы и дома!
Четыре автобуса выстроились на площадке перед двухэтажным корпусом. Здание казалось серым, как горы, и таким же старым.
– Всем сидеть! Выйдете из автобуса по команде! Джек, сидеть, я сказала! Порядок будет такой: первым делом берем из багажного отделения свои вещи. Потом складываем их под крыльцом, где укажет комендант. Потом отправляемся на обед и только потом… Артур, ты меня слышишь? Потом заселяемся в комнаты по шесть человек. Нет, не кто с кем хочет, а как укажет воспитатель! Выходим!
Руслан спустился по лесенке одним из последних. Перед корпусом собралась группа взрослых, их лица не понравились Руслану. Комендант – щекастый увалень, две поварихи с масляными улыбками, врач в неприятном белом халате, техник – мужичонка в синем комбинезоне. Воспитатели шумно работали – быстро и властно строили новоприбывших. Это были опытные люди с ухватками дрессировщиков, они прекрасно понимали, как «надо себя поставить». Начальник стоял в расстегнутом пальто, чтобы виден был костюм с галстуком. Может, он искренне считал, что костюм и в особенности галстук добавят ему авторитета. А может, человеку, надевшему партикулярное платье, нечего бояться мировых потрясений.