И эти картины, о существовании которых я не подозревал, развертывались подобно медленному жуткому кошмару, ибо мы продвигались неспешно, как ленивые боги, а ландшафт открывался под нами со странной завершенностью.
На окраинах все еще бушевала война, и прежде чем мы добрались до императора, я увидел свои создания, сгрудившиеся над вражескими войсками, сеявшие дождем МОИ бомбы на крошечные фигурки-палочки, истекавшие кровью, вопившие, умиравшие, покалеченные, разорванные на куски… и все это, как в немом кино.
Взрывы оглушали нас, а все остальное сводилось к далекой пантомиме, прерываемой только мрачным весельем наших пилотов.
Детская голова на камне. Тело, превратившееся в красную тень. Город в развалинах. Мужчина с оторванными конечностями. Везде одно и то же.
К тому времени, как я добрался до императора, получил его благословение и меч в награду, мне было нечего ответить. Я был молчаливее любого пленника. Покорным орудием. А когда вернулся, когда понял, что едва способен выносить самого себя, нашел способ сбежать из своей клетки.
Только чтобы меня выбросило на берег. На другом конце света.
Выбравшись из волн, а потом из песка, промокший до костей, полумертвый, я смотрю на них снизу вверх, в неярком утреннем свете, заслонившись рукой от первых лучей солнца, и гадаю: меня сейчас то ли убьют, то ли бросят обратно в море.
Леди Солт мрачна, словно в чем-то сомневается. Но широкое лицо Блейка расплывается в улыбке.
— Добро пожаловать, незнакомец, — произносит он и протягивает руку.
Я с облегчением пожимаю ее. В этот момент нет ни Гановера, ни боли, ни печали. Только крепкое пожатие. Только рука, поднимающая меня с песка.
Они приходят на рассвете, гораздо быстрее, чем я предполагал: десять золотистых воздушных кораблей. Гул их пропеллеров перекрывает шум прибоя. Из-за решетки я наблюдаю их смертоносное, прекрасное приближение на фоне свинцово-серого неба и темно-синих волн. Все так, словно ко мне возвращаются мои дети. Если они не наделены милосердием, то лишь потому, что я ни разу не подумал о милосердии, когда создавал для них корпус, гондолу, топливо и шестерни.
Несколько часов спустя я сижу в главной каюте воздушного корабля «Вечный триумф». Каюта обставлена столами и стульями красного дерева. Блюдо с фруктами на возвышении. Телескоп на треножнике. Глобус. Запах нюхательного табака. Мы сидим у окна: леди Солт и я. За нашими спинами слегка поднимаются и опускаются прямоугольные окна, за которыми проплывают скалы, холмы и небо. Я не смотрю вниз.
Капитан Эванс пытается поддерживать с нами светскую беседу. Ему пятьдесят. Тощий как палка. Глаза полуприкрыты веками, что придает ему скорбный вид. Я не совсем понимаю, что он говорит: не могу сосредоточиться. Я как будто окоченел. Ощущение такое, словно я нахожусь совсем не здесь.
Блейк настаивал на битве, в которой невозможно победить. Его поддержали почти все. Стоя у окна, я наблюдал, как сначала появились бомбы, а потом — войска. Не видел, но слышал, как умирал Блейк. Он проклинал их. Вопил непристойности. Его уход был нелегким. Подстреленный в ногу Шайвер со стонами уполз. Не знаю, удалось ли ему спастись.
Я вынуждал себя слушать.
У них был приказ брать меня живым. Приказ они выполнили. Нашли леди Солт с мясницким ножом в руках, но отвели на корабль, когда я сказал капитану, что не буду сопротивляться и сделаю все, как велено, если ей подарят жизнь.
Ее присутствие в каюте кажется чем-то неожиданным и ужасающим. Что она может испытывать? Думает ли, что я мог бы спасти Блейка, но не захотел?
Ее глаза сухи.
Она смотрит вперед.
В пустоту.
И не слышит, как капитан рассыпается в объяснениях, лести и угрозах.
— Ребекка, — зову я. — Ребекка.
Ответный шепот леди Солт включает в себя все, что мог ожидать главный инженер:
— Когда-нибудь я убью тебя и сбегу в море.
Я устало киваю и вновь прислушиваюсь к капитану, пытаясь понять смысл его слов.
Подо мной горит деревня. Как горят все деревни. Повсюду. Во времени и пространстве.
Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА
© Jeff VanderMeer. Fixing Hanover. 2008. Печатается с разрешения автора.
НЭНСИ КРЕССНЕКСУС ЭРДМАННА
Ошибки, как сор, плывут по волне,
А жемчуг ищут на глубине.
Корабль, который в глазах Генри Эрдманна выглядел бы чем угодно, только не кораблем, мчался меж звезд, двигаясь по упорядоченной схеме событийных флюктуаций вакуума. В области пространства протяженностью в несколько световых лет спонтанно возникала субатомная частица, существовала в течение каких-то наносекунд и исчезала. Фазовые переходы разрывали космос, а затем перестраивали его по мере продвижения корабля. Генри, доведись ему каким-то образом оказаться в ледяных глубинах пространства, на пути следования корабля, мгновенно умер бы от регулярных, сложно структурированных вспышек мощного излучения, не успев насладиться их мерцающей красотой.
Внезапно корабль прекратил продвижение.
Вспышки излучения усилились, их рисунок стал еще более сложным. Затем корабль резко изменил направление. Он ускорялся, преобразуя в своем поступательном движении и пространство, и время, а затем заглаживая искажения в фарватерном следе. Необходимость гнала корабль вперед.
Где-то очень далеко нечто отчаянно боролось за то, чтобы родиться.
Генри Эрдманн стоял перед зеркалом в своей крошечной спальне, пытаясь завязать галстук одной рукой. Другой он судорожно цеплялся за перекладину ходунков. Ходунки — штука не шибко устойчивая, и узел вышел корявым. Генри распустил его и начал процесс заново. Керри скоро придет.
Он всегда повязывал галстук, отправляясь в колледж. Пускай студенты — и даже аспиранты — являются на занятия в драных джинсах и теннисках с непристойными рисунками и надписями, пускай они заводят на головах космы, видом своим напоминающие, что здесь кишат крысы. Даже девицы. Студенты — это студенты, и Генри никогда не считал их неопрятность выражением неуважения, как это делали многие другие обитатели Дома престарелых Святого Себастьяна. Временами Генри это даже забавляло, хотя веселье мешалось с печалью. Неужели эти будущие физики, интеллигентные и одаренные, не понимали, насколько эфемерны их красота и молодость? Зачем они стараются выглядеть столь отталкивающе, если скоро, очень скоро настанут времена, когда для этого не надо будет прилагать никаких усилий и у них не останется никакого другого выбора?
На этот раз он смог завязать узел. Не безукоризненно, конечно, — непростая все же операция, одной-то рукой, — но для правительственной службы сойдет. Генри улыбнулся. В свое время, когда он с коллегами работал на правительство, только безукоризненно выполненная работа считалась приемлемой. Атомную бомбу можно было создать, только так относясь к делу. У Генри до сих пор в ушах звучал голос старины Оппи[7], провозглашающего, что планы для «Айви Майк»[8] были «технически прелестными». Разумеется, это было до того, как…
Стук в дверь и свежий, юный голос Керри:
— Доктор Эрдманн! Вы готовы?
Она всегда именовала его уважительно, не забывая произнести титул. Не то что некоторые сиделки и ассистентки. «Как у нас нынче дела, Хэнк?» — так к нему вчера обратилась эта блондинка с избыточным весом. А когда он очень сдержанно ответил: «Не знаю, как у вас, мадам, но у меня все в порядке, спасибо», она лишь рассмеялась. Генри так и слышал, как она говорит какой-нибудь из этих своих ужасных коллег: «Это старичье просто помешано на формальностях — так прикольно!». Никогда в жизни никто не называл его Хэнком.
— Уже иду, Керри.
Генри ухватился за ходунки обеими руками и принялся дюйм за дюймом продвигаться вперед — цок, цок, цок. Звук был громкий и отчетливый даже на ковровом покрытии. Письменные работы его студентов лежали на столе около двери. На этой неделе Генри нагрузил своих учеников действительно трудными задачами, и один только Холдейн смог решить все. Многообещающий паренек. Гибкий, подвижный ум, но и строгий в то же время. В 52-м он вполне мог бы участвовать в «Проекте Айви», помогая Теллеру и Уламу разрабатывать водородную бомбу.
Что-то произошло в голове Генри, как раз когда он находился посреди гостиной своей крошечной квартирки в Доме престарелых Святого Себастьяна.
Он замер, пораженный. Это ощущалось, как нащупывающее прикосновение, призрачный палец внутри его мозга. Изумление тут же переросло в страх. Неужто с ним приключился удар? Когда тебе девяносто, все возможно. Но чувствовал он себя отлично, гораздо лучше, чем несколько дней назад…
— Доктор Эрдманн?
— Я здесь, — Генри проковылял к двери и открыл ее. На Керри был вишнево-красный свитер, к шляпке прицепился опавший оранжевый лист, а глаза прикрывали большие солнцезащитные очки. Приятная девушка с гладкой кожей и бронзовой шевелюрой, такая…светящаяся. А на улице моросит дождик. Генри протянул руку и осторожно снял очки с ее носа. Подбитый левый глаз Керри совершенно заплыл, так что ни радужки, ни зрачка не было видно.
— Ну, ублюдок! — с чувством произнес Генри.
«А вот Генри и Керри идут через холл к лифту», — подумала Эвелин Кренчнотид. Она помахала им, не вставая с кресла, дверь ее комнаты была, как обычно, широко раскрыта, но эти двое, занятые беседой, ее не заметили. Она попыталась подслушать разговор, но тут как раз послышался рев очередного самолета, взлетающего с летного поля аэропорта. Маршрут этих докучливых воздушных машин проходил слишком близко к Св. Себастьяну! А с другой стороны, если бы не данное обстоятельство, жилье в этом районе стоило бы гораздо дороже и Эвелин не смогла бы здесь поселиться. Надо всегда видеть светлую сторону вещей!