Ах да. Подозреваю, что забыл сказать.
Я путешествую во времени.
Оказывается (сюрприз, сюрприз!), человек — не просто сумма заключенной в нем информации. Не просто побочный продукт тех или иных исторических обстоятельств, если угодно называть все своими именами.
Люди суть односторонние функции. Или, лучше сказать, в нас заложена односторонность функций. В базовую схему человека внедрена действующая по принципу необратимости внеалгоритмическая компонента. Нельзя сложить показания часовой и минутной стрелок, и точно так же нельзя разъять на составляющие то, что мы есть, что действительно представляем собой как мыслящие существа.
А, черт! Не буду ходить вокруг да около, скажу прямо: у людей есть души.
Не те бессмертные, непостижимые души, что даровал Господь. Может, у нас и такие в наличии. Не знаю. Я толкую о другом. О «циферблатной» арифметике. 9 + х = 2. Пустяк, да? Ответ — пять. Тогда вот вам еще: 3х = 1.
Оказывается, в основе человеческой психики (насколько можно догадываться, это распространяется на любые наделенные самосознанием живые существа) лежит модулярная математика. Каждый индивидуум представляет собой однонаправленный процесс.
Когда все сказано и сделано, человека невозможно записать в виде алгоритма.
Вот, собственно, почему, обзаводясь детьми, я теряю способность путешествовать во времени. Однако стоит ее утерять, и немедленно получится, что такого путешественника никогда не было. И если упомянутый путешественник — вы — уже переместился в определенный временной промежуток…
Шпок! Поминай как звали.
И все, что вами сделано или не сделано, тоже.
Понятно теперь, почему путешествующие во времени, пожалуй, с некоторой излишней придирчивостью выбирают презервативы?
Звездные россыпи за окном моего кабинета исчезли: проектная станция, вращаясь, поворачивается боком к внешнему космосу, потом к черному сердцу всего этого. К Стрельцу А.[14]
Вид на галактическое ядро означает: скоро обед. Я заказываю греческий салат и — гулять так гулять — прошу доставить его из знакомого ресторанчика с Альфы Ц, как вдруг…
О-хо-хо.
Без предварительной договоренности нагрянули два сутулых представителя профсоюза наладчиков. Сутулость среди наладчиков явление повальное (не хочешь, чтобы в червоточинах тебе снесло башку, научишься гнуться), так что, даже если у этих двоих с хребтом все в порядке, ради победы на выборах им поневоле пришлось бы притвориться сутулыми. Сутулого-Раз я вижу впервые. Похоже, какой-то юрист. Сутулый-Два — Реберк Дакуба, председатель профсоюза. Собственной персоной.
— Приветствую, Реб. Чем могу?..
Реб шаркает, мнется, глядит в сторону. Это все напускное. Я замечаю хищный блеск его глаз и то, как Реб потирает руки, словно сушит ладони, готовясь надежнее ухватить нож.
— Мы решили вчинить иск, Уилл, — сообщает он. — Жаль, что именно я к вам с такой новостью…
Я не показываю, что злюсь. Этой радости я ему не доставлю. Отвечаю:
— Жаль, что именно с такой.
— На всякий пожарный… вдруг суд не поможет… мне предоставили перекрестную авторизацию сервера, куда сдают на хранение свои копии каптированные наладчики и свободные граждане… Мы объявим забастовку, Уилл.
Забастовка чревата крупномасштабной катастрофой и застопорит строительство Собора. Возможно, на десятки лет. Мы оба понимаем это. Но где-то там Реба ждут отчаявшиеся наладчики, которым нечего терять, и, может статься, он охотно отважится на подобный риск. В конце концов, ему и самому нечего терять. Видите ли, его подлинное «я» пропало.
— Можно как-нибудь уговорить вас передумать?
— Объясните, что нас ждет.
— Не могу, Реб, вы же в курсе. С отсылкой в прошлое эти знания изгладились из памяти.
— Тогда велите компании вернуть нам воспоминания. С барышом.
Отвечаю:
— Реб, искренне сочувствую. Мы с вами, если смотреть в корень, в одной лодке.
Он кивает. Это не первая наша встреча. Далеко не первая. О некоторых не знает даже он.
— Я надеялся, исполнительный совет рассмотрит нашу последнюю попытку договориться, — сознается Реб. — Думаю, пора ознакомить их с нашим предложением.
Киваю:
— Выкладывайте. С удовольствием поставлю вопрос перед советом.
Ради возможности провести это совещание я мысленно (и в реале) передвигаю пару встреч: одну — на завтра, другую — на следующую неделю.
Реб не сгущает краски касательно пропажи воспоминаний и порожденной ею сумятицы чувств. «Братство наладчиков, проходчиков, проектировщиков сетей, пространственно-временной техпомощи и разнорабочих», короче — профсоюз наладчиков, столкнулось с банкротством пенсионного фонда. Когда первое поколение преобразованных в архетипы наладчиков услали за горизонт событий, их былые отличительные черты поместили в банк. Беда в том, что нельзя, сохранив копию личности, взять и выйти из этого «я», а потом, когда будешь готов вернуться к частному существованию, залезть обратно. Личность и архетип утратят совместимость.
Поэтому придумали давать жизни в кредит. Поначалу решение казалось беспроигрышным. Затем, когда наладчиков, развязавшихся наконец со своими двусторонними соглашениями на срок от килогода, вновь подвергли обработке и воссоздали в прежнем виде, каждый трудяга рассчитывал в итоге получить более богатую, насыщенную жизнь. Большинство и получило. Побывав в аренде у различных искусственных интеллектов, которым, чтобы правильно функционировать, требовалось наличие тех или иных качеств, индивидуальности вернулись к прежним хозяевам, щедро наделенные той интеллигентностью чувств, какую способно взрастить тысячелетие умственной деятельности, поступков и переживаний.
Но примерно для двадцати процентов наладчиков дело обернулось иначе. Кого-то в банке сбережений осенила блестящая мысль сделать ставку на более сомнительные ссуды — в расчете на рост прибылей от вложений. Каждая пятая такая авантюра с треском провалилась. Либо личность не «подцеплялась» к ИИ, либо сам ИИ, работая в опасной среде, не имел возможности регулярно сохранять резервные копии и периодически обрушивался. Какова бы ни была причина, фонд эмоционального развития накрылся вместе со всеми воспоминаниями. Восстанавливаясь наконец в правах на свои — его или ее — личные данные, архетип получал душу, напрочь лишенную своеобразия, которое позволило бы ей привиться. Мягко говоря, неприятно.
На сегодняшний день в «типах», как мы их зовем, засиделось тысяч десять отставных наладчиков; снова стать прежними — или хотя бы вернуться к реальной жизни — они не могут.
Ладно, возможно, на сторонний взгляд нет ничего страшного в приговоре провести вторую половину жизни, по большому счету, полубогом. Это ведь не то, что вконец ополоуметь и превратиться в слюнявого дурачка. Напротив, вы резко умнеете. Но!.. Во-первых, отношения с окружающими летят в тартарары. Семьи распадаются. У Реба распалась. И, во-вторых, пресловутому «типу» людская жизнь иногда кажется адски скучной, особенно, если с трудом припоминаешь, кем был до того, как тысячу лет мотался меж планет, звезд и по собственно пространству-времени за счет силы мысли.
Оттого-то Реб, как и положено достойному главе профсоюза, старается всеми правдами и неправдами свалить вину на администрацию. С другой стороны, именно его шурин, подпевала из банковского совета, утвердил неудачные вложения.
Мы совещаемся. И выносим резолюцию: каждый остается при своих. Я выйду с предложением Братства в совет.
Я мог бы еще порассказать про свой день. Вы поняли.
Эта часть моей работы посвящена вопросам наследия и разрешимым в конечном итоге спорам. Маета, но не беспросветная. Скрепить оборванные нити. Подобрать «хвосты». С точки зрения топографии, откуда ни глянь — из прошлого или из будущего, — в том же и суть проекта в целом: вывязав простой крепежный узел, сберечь всю значимость, всю устремленность к целесообразности, какими человечество напичкало нашу среду обитания. Не дать им разлезться, как разлезается по швам дешевый костюм. Само собой, нашим пещерным предкам это было не по плечу: тут и скрытые пружины, и тайные взаимосвязи, и паучьи сети обетов и посулов, протянутые из недр прошлого, куда вмурованы наглухо, в наши дни и дальше; тут тронь одно — и все всколыхнется. Но доберись до сердцевины и наткнешься на алгоритм. Методологию. А мы, люди, корифеи метода. Затягиваем узел даже в беседе. Что, можно сказать, приятно разнообразит мои послеобеденные часы.
Я провожу их на площадке.
Нет, не поймите меня неправильно, — совещания продолжаются. Но это летучки с бригадирами и подрядчиками. Отчеты о ходе строительства. Оценка завершенности объекта. Я осуществляю общее руководство: тасую поставщиков и материалы, жонглирую сроками и очередностью действий (за что браться раньше, за что позже и когда) — всем тем, что составляет костяк любого строительства… со времен цезарей, прах побери. Вот это — мое любимое.
Собор слегка смахивает на яйцо.
Ну, хорошо — на яйцо несколько тысяч световых лет в поперечнике. Внедренное в многомерную поверхность горизонта событий Стрельца А, черной дыры посреди Млечного Пути, как татуировка, нанесенная двухмиллионнозвездной порцией квантовой нестабильности, двумя десятыми процента вещества Галактики. Мы взяли его, отбуксировали сюда и не намерены возвращать. Затея по любым меркам титаническая.
Короче, снаружи Собор напоминает яйцо.
Внутри яйца — внутри храма — законы природы неприменимы. Или, скорее, применимы избирательно. Феноменология покоряется телеологии. Сущность — долженствованию. В стенах Собора нельзя навредить невинным детям, как ни старайся. Невозможно сманивать их на панель, швырять в гулаги за то, что родные им дороже государства, соблазнять, растлевать и губить лживыми пророчествами и откровениями, насиловать за алтарем, угонять в колхозное рабство, пожирать. Невозможно никого побить камнями. За все холокосты воздалось сторицей — так в свой срок приносят прибыль великое множество облигаций, великое множество накопительных счетов. С ураганами, землетрясениями и иными ведущими к вымиранию бедствиями, какие приходилось терпеливо сносить нашему биологическому виду, произведен окончательный расчет: переписанные в кэш, они послужат к процветанию. В стенах Собора козырь совесть, а не власть. Сила — на стороне правды.