.
Ей вдруг захотелось домой. Она мечтала об этой поездке, но сбывшаяся мечта оказалась бледной и пресной. С ней всегда так было.
Человечек всплеснул пухлыми ручками, уронил табличку и заторопился к ним, смешно загребая остроносыми ботинками.
— Что же вы! — приговаривал он на ходу укоризненно. — Я же волнуюсь, вас нет и нет. Все есть, а вас нет. Как же это можно!
Говорил он с чуть заметным акцентом, немного шепелявя, отчего походил на большого обиженного ребенка.
— Это безобразие, — отец чувствовал себя слегка виноватым, оттого что не заметил встречающего, и напирал особенно энергично. — Мы уже час здесь болтаемся!
— Но я встречал, — оправдывался человечек, — я же стоял вот тут! И все стояли вот тут! Мы вас так ждали! Я даже объявление дал.
Он кивнул на табло, где вместо расписания самолетов теперь светилась красным их фамилия — семью приглашали подойти к стойке турагентства. Она готова была поклясться, что этого объявления миг назад еще не было.
— Я им так и сказал, — он энергично кивнул круглой головой, — без вас мы никуда не едем!
Отец смягчился.
— Смотрите клиентов не растеряйте с таким-то сервисом, — сказал он назидательно и, демонстративно кряхтя, покатил чемодан к выходу. Мать заторопилась следом, держа за руку Пасика. Пасик не вырывался — вот чудо-то!
Человечек забежал вперед, словно хотел услужливо распахнуть перед ними двери. Однако двери распахнулись сами, и запах мокрой горьковатой зелени и белых цветов маленького дерева обнял ее, как будто она вошла в теплую, прозрачную, дрожащую зеленую воду.
На освещенном двумя сонными фонарями пятачке остался всего один автобус; дорога уходила во тьму, вдалеке, на фоне зеленоватого, усыпанного крупными чистыми звездами неба просматривалась линия гор — на гребне самой высокой горы горел желтый огонек; еще несколько стекали в лощину, словно кто-то бросил в складки мягкой ткани горсть фосфоресцирующих бусин. Цикады трещали так, что воздух, казалось, шел мелкой рябью, отчего очертания гор и присевших в их тени огней дрожали и расплывались в окружающей бархатистой тьме.
Волоча тяжелый рюкзак, она на минуту остановилась, чтобы в одиночку приветствовать чужой, незнакомый мир.
Дерево вздрогнуло и уронило ей в руку белый цветок.
На повороте она оглянулась: освещенный изнутри аэропорт походил на аквариум, где плавали диковинные рыбы. Потом он вдруг померк, а после и вовсе погас, словно в нем вдруг выключили подсветку. Под колесами автобуса разматывалась мокрая темная дорога, отблеск фар плясал по ней, как свет на реке; на очередном повороте столб света упирался в стену низких деревьев со светлыми стволами и темными листьями. Иногда навстречу выплывали, точно нахальные привидения, фосфоресцирующие дорожные знаки.
Мать с отцом впереди ехали молча: темные головы синхронно покачиваются, точно у манекенов. Как только автобус установится у гостиницы, они снова оживут и побегут к багажнику выгружать чемоданы.
На каком-то особенно резком повороте заложило уши, и она поняла, что они поднимаются в гору. Пасик сидел рядом с ней, сложив руки на коленях и глядя в темноту.
— Сглотни, — посоветовала она, — а то уши заложит.
Пасик послушно сглотнул.
— Я боюсь, — сказал он шепотом.
— Брось, они тут всю жизнь туристов возят.
— Не, я просто боюсь. Какое-то все не такое… Ты их видела?
— Кого?
— Этих. Думаешь, их нет, а они есть. И смотрят.
Он схватил ее пальцы, ладошка у него была мокрая, но она не отняла руки. Вообще-то Пасик был лапушка, хотя и какой-то чудной: днем он большей частью молчал, но по ночам садился на постели и разговаривал сам с собой на незнакомом языке, а потом вставал с кровати и начинал бродить по квартире… Тогда приходила мать, обнимала его и уговаривала лечь, иногда он начинал отбиваться, иногда покорно ложился и засыпал; между веками у него светлела полоска глазного яблока, и ей становилось страшно. Матери тоже было страшно: она знала, один раз даже слышала, как та тихонько плачет на кухне, а отец обозвал мать курицей и сказал, что, мол, с пацаном все в порядке, это возрастное, пройдет…
Отец ужас как хотел сына и до сих пор не мог простить ей, что она имела наглость родиться первой. Как будто это от нее зависело.
— Опять выдумываешь, — сказала она и улыбнулась.
Самое странное, что она все-таки его любит, Пасика. Чудно: вроде бы должна ненавидеть. Ну, ревновать. Иногда ей казалось, что только она одна его и любит — мать так боится за него, что на любовь уже времени не остается, а отец видит не настоящего Пасика, а какого-то придуманного правильного сына.
— Я никогда не выдумываю, — серьезно ответил Пасик. — А вот ты все время выдумываешь. Себя все время придумываешь. А потом расстраиваешься.
— И вовсе ничего похожего, — сердито возразила она. — Как можно придумывать себя?
— Как в кино. Когда кажется, что надо так, а на самом деле все не так. Потому что никогда не получается как в кино.
Пасик порой проявлял пугающую проницательность.
— А на самом деле ты и так хорошая. Правда.
— Спасибо, Паська, — сказала она серьезно. Она вовсе не чувствовала себя хорошей. Если честно, она себя ненавидела. Так ненавидела, что, если случайно видела себя в зеркале, торопливо отворачивалась — только чтобы не видеть этой фигуры, этого лица, этих ужасных волос. Ну почему, почему у нее такие волосы?
Пятнышко теплого света приблизилось, потом рассыпалось на несколько отдельных огоньков. Они проезжали крохотную деревушку в долине, затерявшуюся в зарослях жасмина и шиповника; освещенные веранды густо оплетены виноградом, и не видно, сидит на них кто или нет… Ей на миг захотелось оказаться там, сидеть на веранде, пить, что там они пьют, слушать музыку, смотреть на проезжающий автобус и гадать, что там за люди, куда они едут. Может, тогда бы ей захотелось оказаться в этом автобусе, в темноте, в пути, в конце которого будет ждать что-то новое, совсем не то, что было прежде.
Но деревушка осталась позади, и автобус, вильнув задом, миновал два крутых дорожных поворота, прошел впритирку к светящемуся полосатому столбику, а затем, перебравшись через перевал, съехал вниз и остановился, выпустив облако синего дыма, растворившегося в темном нежном воздухе.
Маленький сопровождающий слез со своего сиденья рядом с водителем и широко развел ручки, точно распахнул объятия.
— Приехали! — он подпрыгнул от нетерпения, словно им вот-вот предстояло оказаться в лучшем месте на Земле. — Приехали! Добро пожаловать в «Лесной приют».
Трехэтажный, оплетенный плющом дом стоял на асфальтированном пятачке, его со всех сторон обступал лес. Обычный гостиничный корпус с балконами, тянущимися вдоль фасада… Чего еще ждать от места с таким банальным названием?
В холле вокруг чемоданов суетились давешние пакистанцы — как это они так быстро добрались?
Сонная красивая девушка вручила им ключи.
— Второй этаж по коридору и налево, — сказала она и отвернулась к другому гостю, но отец остановил ее.
— Вай-фай у вас, надеюсь, входит в стоимость номера?
— Что? — переспросила девушка, недоуменно моргнув, — но у нас нет вай-фая.
— Кабель? — отец был обескуражен, но не слишком: — Подключиться можно?
— У нас вообще нет электронной связи, — сказала девушка терпеливо, — никакой.
У нее был чистый русский, гораздо лучше, чем у представителя турфирмы.
— Я хочу видеть управляющего, — сказал отец железным голосом.
О, подумала она, началось.
Скандалы, которые закатывал отец, были бурными, неуправляемыми и всегда заканчивались одинаково — его поражением.
Управляющий оказался высоким смуглым человеком, до того красивым, что на него было даже неприятно смотреть. Представитель турфирмы, суетившийся рядом, расстроенно сжимая пухлые ручки, по сравнению с ним казался смешным уродцем. Впрочем, смешным уродцем по сравнению с ним казался и отец.
— Интернета нет, — сказал управляющий равнодушно. — Законодательно запрещено.
— Как же вы находите клиентов? — отец даже растерялся. — У вас туризм — основная статья дохода. Я читал.
— У нас представительства, — пояснил управляющий. — А почта работает. Старая добрая почта.
Отец извлек мобильник и уставился на него. Она заглянула через плечо: сигнала не было. Хотела достать свой мобильник, чтобы окончательно в этом убедиться, но передумала. Следить за препирательствами было гораздо интереснее.
— Но у меня контракт срывается, — отец все еще полагал, что это досадное недоразумение как-то можно уладить, — переговоры…
— Мне очень жаль, — сказал управляющий, и по голосу было понятно, что ему совершенно ничего не жаль.
— Я в суд подам… — отец начал багроветь, краска пошла с висков и залила лоб и щеки, — упущенная выгода… ваш сервис… это никуда…
Представитель турфирмы так и стоял, прижав к груди пухлые ручки, когда отец обернулся к нему, он в испуге отскочил, но управляющий остался равнодушен.
— Вы же подписывали визовое обращение, — сказал он терпеливо. — Там сказано, что вы обязуетесь не пользоваться современными средствами связи во время пребывания здесь.
— Где это сказано? — отец не умел проигрывать и потому продолжал упираться.
— Внизу. В самом конце.
— Кто же читает все, что там мелким шрифтом…
Управляющий пожал плечами.
— Тогда мы улетаем, — отец поднял голову и скрестил на груди руки. Он хотел выглядеть решительным и жестким, а вместо этого казался смешным; ей стало стыдно: все, кто еще остался в холле маленькой гостиницы, смотрели на них. Девушка за конторкой, человечек в подтяжках, управляющий — с профессиональным терпением, остальные — с любопытством. Только пакистанцы не обращали внимания — они деловито затаскивали тюки наверх по витой лестнице с резными перилами. Лифта тут тоже не было.
— Завтра же. Поменяйте нам билеты на завтра. Это, надеюсь, возможно?
— Вряд ли, — управляющий был терпелив как врач-психиатр. — У вас чартерный рейс. Вы, конечно, можете отказаться от билета и купить новый. Это вам обойдется… — он назвал сумму.