Взвыли пожарные сирены, установленные на телеграфных столбах по всей Марумско-Виллидж.
Должно быть, в сером доме внизу родители Алана Берка оцепенело всматривались в экран старенького черно-белого телевизора «Моторола», где, если им повезло, висел значок оповещения о радиационной опасности и голос за кадром вещал: «В случае объявления в стране чрезвычайного положения…».
Сам Алан, точно зная, к чему все эти сполохи, подземные толчки и сирены, наверняка прилип к окну своей спальни. Что он чувствует? Страх? Ликование?
Я поднялся. Оддни тотчас вышла из леса и остановилась у меня за спиной, прикрывая глаза ладонью.
Она сказала:
— Полагаю, это керн-атомные взрывы?
Я кивнул. Балтимор?.. Во всяком случае, севернее Вашингтона. Никто пока не знает, насколько точны советские МКБР. Может, промазали?
Что-то крепко наподдало мне в подошвы. Я едва устоял на ногах и испуганно отпрянул от нестерпимо яркой сине-лиловой вспышки в небе, а когда опять посмотрел, из-за горизонта поднимался пухлый шар клубящегося оранжевого огня. За ним тянулся столб красного дыма, и этот дым уже принимал форму грибовидного облака.
Мы без единого слова развернулись и припустили в лес, к биваку. Мир был объят тишиной, но я вдруг расслышал вкрадчивый шорох: поднимался ветер. Далеко? Как это будет? Как в учебных лентах, которые показывали в школе, и в рассекреченных фильмах, которые я видел много позже: деревья согнутся, резко хлестнут обратно и, ломаясь, полягут на землю, а нас расплющит ударной волной?
Добраться до шатра не удалось. Мы пробегали мимо полянки, над которой когда-то открылась гипердверь, и внезапно в воздухе возникло мельтешение, словно что-то появлялось и исчезало.
Налетел губительный ветер, дохнул над нами, деревья со стоном заходили ходуном, однако довольно далеко.
Оддни повернулась ко мне и сказала:
— Керн-атомные взрывы создают гравитационные и электромагнитные возмущения во всех частях эфира.
По меньшей мере, гравитационные и электрослабые.
— А двери неперемещаемы.
— Нет, если семя посеяно.
Земля жахнула по ногам, лучи ярчайшего белого света прошили голову, в животе ворохнулись колючие мурашки. Мне нечего бояться. Почти. Но Оддни… никакими челоящерскими лекарствами ее не…
Деревья вокруг нас принялись трещать и гнуться. В воздухе отверзлась дверь, словно разинуло зубастую пасть кусачее чудище из комикса ужасов.
Я схватил Оддни за руку (или она меня), мы шагнули в проем — и оступились, обо что-то споткнувшись. Выпустив Оддни, я, раскинув руки, рухнул на зеленый дерн. Перевернулся, загородился ладонью от неба, где разливалось желто-белое резкое сияние, и оглянулся на гипердверь.
Она зияла, непристойно раззявленная, как порнографические губы, а за ней в мире, объятом воющим ужасом, рушились деревья, буйствовало алое пламя, и я подумал: Алан. Алан Берк. Чучело-Беркучело. Погиб. Как пить дать погиб… Гипердверь с тихим бульканьем захлопнулась, будто сглотнула, превратилась в клочок синего дыма и испарилась.
Наверху ослепительное небо было просто светлым, ярким, васильково-синим; высокая, мягкая трава подо мной — изумрудной; вокруг деревья, шелест ласкового ветерка, негромкая птичья перекличка: трели, щебет, и кто-то один изредка вставляет не в лад звучное «чирик».
Оддни стояла подбоченясь и то озиралась по сторонам, то с изумлением оглядывала небо.
Я поднялся и спросил:
— Все еще на Земле?
— Полагаю, да, — сказала она, — но где? И когда? И, кстати, в каком «когда»?
— Будем надеяться, за следующим холмом не рыщет стая аллозавров…
— Водятся ли аллозавры в мире, где есть птицы и трава? Нет. В юре птицы, пожалуй, уже могли быть, но не певчие. А трава появилась не раньше мелового периода.
— И пахнет здесь как-то чудно. Не горелым белком, а как-то… неестественно.
Я потянул носом. Слабо веет… чем? Черт, не знаю. Электричеством? Озоном?
— Можно побродить по округе. По крайней мере, на этот раз мы в башмаках. — Украсть ботинки не составило труда. Тип, у которого я их отобрал, так перетрусил, что, стоило ткнуть в обувку пальцем, скинул ее и, всхлипывая, босой задал стрекача. За туфлями для Оддни пришлось вломиться в обувной магазин. К счастью, охранную сигнализацию почти нигде еще не устанавливали.
И все же заметка в «Потомак ньюс» насчет «обезображенного грабителя» дала мне понять, что наше время здесь истекает. В каком бы «там» это «здесь» ни оказалось.
Лес кончился раньше, чем я ожидал, в километре от точки нашего перехода, не больше. Мы вновь очутились на вершине обширного склона. От изумления я аж присвистнул, тихо, протяжно. На многие гектары — море зеленой травы, а на траве повсюду отдыхающие на ярких пледах. Пикники. Стайки резвящейся детворы. Кое-где молодежь обоего пола играла в бейсбол, клянусь! Большой черный пес с радостным лаем гонялся за красной тарелочкой фрисби.
Еще дальше к окутанному дымкой горизонту уходил замысловатый городской пейзаж, мозаика белых, охряных и красных кирпичных зданий. Мы развернулись и двинулись вдоль края леса, и, чем дольше шли, тем больше видов склона и города открывалось перед нами, разных, но неизменно вариаций на тему, что вкупе слагало однообразие.
В конце концов я сказал:
— Что ж, определенно не северные штаты. Не Трантор и даже не столичная планета из уродских «Звездных войн», как ее…
Оддни откликнулась:
— Ильва обожала это кино. И телесериал, и комиксы, и книги по фильмам. И игрушки, и альтернативную историю…
Мы спустились с пологого холма в собственно город. Несложно было приблизительно угадать, где мы и в каком времени. Бесспорно на Земле, и…
М-да. Все здесь лакомились на свежем воздухе. И выглядели более или менее по-человечески. Одни — люди как люди, другие — ящероватые, вроде меня. Кто в одежде, кто нагишом, и, похоже, никого не волновали чужие предпочтения. Пожилой чешуйчатый челоящер с бисеринками глаз, которого сопровождала роскошная блондинка в старинной, середины двадцатого века, мешковатой робе с чужого плеча, конечно же, не привлек внимания. Между отдыхающими кое-где попадались девчушки — маленькие, похожие на мальчиков, странно одинаковые.
Уже в городе, шагая по длинному, широкому проспекту, я сказал:
— Здесь чертовски тихо.
Слабо посвистывает, огибая углы зданий, свежий ветерок. Клейко прошуршат по мостовой пружинящие шины случайного автомобиля. Однако не слышно ни рычания двигателей, ни жужжания электромоторов, как у гибридов начала двадцать первого века, ни лязга поршней пневматики, как в более поздних моделях.
Шаркают ноги сотен людей, идущих по той же улице. Изредка кто-нибудь чихнет или высморкается.
Я спросил:
— Почему все молчат?
Одна из мальчикодевочек рядом со мной немедленно обернулась, окинула меня странным взглядом, отвернулась к такой же девчушке и пожала плечами; обе прыснули, с веселым изумлением переглянулись и пошли дальше.
Оддни сказала:
— Максимально усиливая сигнал, мне удается перехватывать значительную часть радиообмена, но ничего, что я могла бы дешифровать. — Быстрый затравленный взгляд. — От этого я еще острее чувствую свою… потерянность.
Там, в нашей реальности, у нее было хоть одно утешение — постоянная связь с Ильвой. Обещание вечности в грядущем мире, пусть жизнь Оддни мало отличалась от жизни механического приспособления, устройства для вычерчивания проекций бытия мертвой особы, которой хотелось видеть свою дублершу преимущественно моей постельной игрушкой.
Оддни зримо стряхнула неведомые мне чувства и сказала:
— Не знаю, по чистому везению или нет, но мы, кажется, попали в какую-то разновидность эры Челоматов. Если и существует вероятностная нить, где мы могли бы отыскать помощь, это она.
Везение? Чертовски сомнительно!
Но я сказал:
— Возможно… У меня кишки свело. Давай посмотрим, нельзя ли где перекусить.
Мы двинулись дальше, и в зловещем молчании масс я начал приглядываться к макушкам горожан, гадая, не увижу ли рано или поздно какие-нибудь золотистые щупики.
Опознать ресторан удалось без особых усилий. Перед ним на тротуаре стояли кофейные столики, распахнутую дверь перегораживала завеса мерцания, давшего о себе знать, когда мы прошли насквозь, лишь эфемерным покалыванием.
Я помнил это из миллиона книжек. Силовое поле. Воспетый старой фантастикой великий технологический прорыв из тех, которым вещественный мир отказал в праве на существование ввиду их умозрительности. Что есть силовое поле, в конце-то концов? Межмолекулярные или межатомные взаимодействия внутри материи, сохраненные в отсутствие материи?
Миллион раз самопровозглашенные гении с презрением объясняли мне, почему это возможно, вы поймите, только… правильно. Никаких треклятых силовых полей в треклятом реальном мире, присно и вовеки.
В ресторанчике мы постояли и подождали, наблюдая, как люди за столиками безмолвно общаются за трапезой. Ладно: ножи, вилки, ложки — стало быть, едят здесь, обходясь без телекинеза. Однако ни официантов, ни роботов, ни маленьких подъемников, которые доставляли бы заказ прямо из столешницы. Просто кто-то уходил, кто-то приходил, а стоило на секунду отвлечься, и они уже потребляли другую пищу из другой посуды.
Телепортация?
Хорошо бы увидеть, по крайней мере, как тарелка с объедками исчезает, уступая место дымящимся горкам новой еды. Значит… что? Какая-то разновидность эффекта наблюдателя, местный антропный принцип? «Пока я смотрю, ничего произойти не может»?
Я скосил глаза на Оддни: не заметила ли она чего-нибудь необычного? Нет? Я вздохнул и сказал:
— Чувствую себя кроманьонцем в «Макдональдсе».
Она взглянула на меня и улыбнулась:
— Тогда кто я, неандерталец?
Опять продолжительный осмотр зала, полного едоков.
— Надо думать, братцы ящеры — это Челоматы, а девочки-худышки — первые Бессмертные, но немало и нормальных людей. Если бы только кто-нибудь что-нибудь сказал… — Дудки. За столиками ели, жестикулировали, строили выразительные мины. Н