На этой волне в начале «нулевых» в моду вошел и антропный принцип. В слабой форме он говорит о том, что Вселенная познаваема и состоит из частей с различными свойствами, а мы живем в той ее части, где наша жизнь возможна, поэтому любое обсуждение изменений массы электрона совершенно бессмысленно. А в сильной форме антропный принцип утверждает, что Вселенная и не могла бы возникнуть другой, в противном случае в ней было бы невозможно наше существование. В общем, голая метафизика, как ни крути. И долгое время серьезные ученые старательно избегали применения антропного принципа в своих теоретических изысканиях. Но после признания инфляционной теории происхождения Вселенной физическое сообщество развернулось на сто восемьдесят градусов. Все вдруг согласились, что именно антропный принцип может сделать космологические построения несколько более связными. И такой крутой разворот, на мой взгляд, совершенно верно указывает нам направление, в котором задействуются ресурсы Суперкомпьютера.
И в этом направлении ему еще работать и работать, кстати. Пока связность новой картины мира у физиков получается весьма условной. Взрывной креатив они так и не наработали. Инфляционная теория, которая стала почти базовой для современной космологии, — это лишь одна из модификаций уже привычной модели Большого взрыва. Отличие лишь в том, что, согласно новой теории, наша Вселенная возникла не в результате мгновенного расширения из состояния бесконечной плотности (сингулярности), а в результате квантовой флуктуации из крошечного пузырька бесконечно легкой пространственно-временной пены, после чего наша Вселенная за ничтожно малый промежуток времени (десять в минус тридцать четвертой степени секунды) смогла растянуться до космических размеров (четырнадцать миллиардов световых лет). Причем, как уверяют физики, процесс инфляции во Вселенной продолжается. И мы, по их мнению, живем лишь в одном из бесчисленного множества миров, которые постоянно образуются друг из друга методом почкования.
С одной стороны, все это кажется каким-то уж очень знакомым. Вся теория словно бы спрыгнула к нам со страниц фантастических романов прошлого века. Не об этом ли мы читали в книгах Герберта Уэллса, Карела Чапека, Станислава Лема и братьев Стругацких? С другой стороны, ну и что? Если идея красивая, так она и в Африке красивая. Почему бы ей не прийти в голову сначала писателям, а только потом — ученым? Наш Петрович тоже недавно такой кульбит совершил, что впору и ему Нобелевскую премию вручать. Провел, так сказать, на себе эксперимент по объединению сознания с пространством-временем. Решили мы месяц назад на квадроциклах покататься. Пока на мотодроме по пересеченной местности крутились, все было нормально. Но Петровичу захотелось за кефиром в Горячий Ключ сгонять. Сейчас, говорит, быстро обернусь. Вылетел на асфальт и рванул. А там резкий поворот есть, напротив стелы с победой коммунизма. На этом повороте при скорости в семьдесят километров в час он и слетает к (неразборчиво. — Прим. ред.) с трассы.
Летит Петрович прямиком в бетонную плиту забора, который фирма «Мостовик» вокруг своей территории установила, и в этот критический момент зависает в воздухе и совершенно четко начинает понимать, что его сознание существует как бы само по себе и его уже не волнует вопрос пространства. Пространство свернулось, время остановилось, перед глазами Петровича прошла вся его недолгая жизнь, и когда он совсем растекся, подобно гравитационным волнам по плоскости Вселенной, то совершенно четко осознал: пора спрыгивать с «квадрика». И спрыгнул. А минуты через две и мы подъехали. Видим — тапочки на заборе и «квадрик» вверх колесами. Весь передок у него, понятное дело, всмятку. А Петрович держится за расцарапанный подбородок и любуется на свои большие пальцы, которые в разные стороны смотрят. Но это мелочи, понятно. Там же, в Горячем Ключе, ему на пальцы гипс и наложили. Отделался, как говорят, легким испугом. Месяц дома посидел, а вчера уже на участок прихромал. Не могу, говорит, без вас. Пообещал больше не проводить физических экспериментов по расширению пространства элементов сознания. Не хочет отбирать хлеб у физиков. Такие дела…
Кстати, прошу считать этот текст научной публикацией.
ДЖЕФФРИ ЛЭНДИСДЕВУШКА И ПИРАТ
Между Венерой и Землей со скоростью двадцать километров в секунду дрейфовал предмет, являвшийся, наверное, самым тщательно охраняемым секретом в Солнечной системе: необычайно плоский диск из листового стекла диаметром девять метров при толщине всего лишь в несколько сантиметров. Тонкий слой алюминия, напыленного на поверхность, делал его почти идеальным зеркалом.
В тени зеркала, в маленькой капсуле размером чуть побольше гроба, молчаливо плыл Доминго Бонавентура. Он дрейфовал уже тридцать дней, время от времени слегка изменяя угол наклона листа, чтобы тот прикрывал капсулу от наблюдения с Земли и со множества станций и обитаемых регионов по эту сторону планеты, а также от некоей точно выверенной точки в космическом пространстве. Любому наблюдателю в системе Земля — Луна, случись ему направить телескоп в эту сторону, открылась бы лишь отраженная зеркалом пустота. Его инфракрасное излучение было пренебрежимо мало, и лишь чрезвычайно чувствительный детектор мог бы показать здесь что-либо, кроме пустоты. То же относилось и к радарам — если бы кто-то начал прощупывать космос радиоволнами, луч бы отражался в пространство.
Доминго выставил антенны наружу, чтобы ловить сигналы радаров и радиоизлучение. Из динамиков доносился умеренный радиощебет, исходивший из той точки пространства, к которой направлялся Бонавентура: главным образом это были сигналы навигационных маяков, а также редкие потоки данных — скорее всего, обновления состояния технических систем. Голосов пока слышно не было, а ведь он уже подобрался достаточно близко, чтобы уловить избыточный сигнал с узконаправленной антенны, если бы таковой имелся. Это радовало.
Доминго внес небольшую поправку в наклон зеркала, проверил угол, затем перепроверил, проверил еще раз. Оставалось немногим более двух часов. Заняться было нечем, но Доминго жил в космосе уже двадцать лет и умел ждать. Он скрестил ноги, положил руки на колени ладонями вверх и принялся парить в пустоте, очистив ум от всяких мыслей.
С какой стороны ни посмотри, Доминго Бонавентура практически невидим. Он именно этого и добивался.
Доминго Бонавентура был высок и худ, с темными внимательными глазами. Его лицо чисто выбрито, за исключением небольших аккуратных усиков — но это вполне естественно для человека, живущего и работающего в космосе; более пышная растительность может попасть в затвор аварийной кислородной маски. Единственной непривычной чертой его внешности были длинные волосы, пряди которых плавали вокруг его головы, словно щупальца актинии, слегка покачиваясь в слабых потоках воздуха из рециркулятора. Воздух был спертым — Доминго слишком долго пребывал в помещении, и весь крошечный жилой отсек пропитался его запахом. Впрочем, он давно перестал это замечать и придавать значение подобной малости. Безмолвный, он плавал в невесомости, ожидая, когда законы физики доставят его к месту назначения.
Два часа прошло. Доминго открыл глаза. Пора. Двигаясь медленно и экономно, он проверил радиоспектр своей жертвы: никаких изменений радиосигнала, никаких попыток прощупать его радаром. И то, и другое успокаивало. Судя по всему, он еще оставался невидимым.
Он отважился на визуальное наблюдение, высунув из-за зеркала перископический объектив. Его жертва представляла собой сверкающий белый шар двадцати пяти метров в диаметре. Приблизив изображение, Доминго увидел прикрепленные к шару алюминиевые сферы значительно меньшего размера — топливные баки, а под ними — жилой модуль.
Модуль также был сферическим, с четырьмя иллюминаторами, равномерно размещенными вдоль экватора, и тепловыми излучателями, похожими на развернутые плавники, по одному с каждой стороны. Эту модель он знал: на обоих концах модуля должны быть слепые пятна, да и излучатели частично блокируют обзор.
Но Бонавентуру интересовал не жилой модуль, а груз. Десять тысяч тонн кометной воды переправлялись в земные орбитальные колонии транзитом через Венеру. На самом грузовом судне имелся только небольшой двигатель, которого хватало, пока судно шло порожняком, но слишком маломощный для полной загрузки — тут он едва мог развить ускорение больше чем в несколько тысячных «g». Судно не могло спастись бегством, даже будь оно предупреждено. Не считая незначительных поправок курса, оно двигалось по тщательно выверенной траектории, которая вела к околоземному орбитальному хлысту — обращающейся вокруг Земли станции в сотню километров длиной. Хлыст представлял собой всего лишь управляемый трос, но он вращался достаточно быстро, чтобы его конец мог сравняться по скорости с приближающимся судном, подхватить его и закинуть по точно заданной дуге. Груз оказывался на нужной околоземной орбите, а энергия от первоначальной скорости судна добавлялась к орбитальной энергии хлыста, где могла быть использована для заброски следующего груза в направлении внешнего пояса.
Десять тысяч тонн воды — огромное богатство. Во внутренних колониях, для которых предназначалась вода, ее могли использовать в целях жизнеобеспечения и для бытовых нужд, полива растений в тепличных модулях или изготовления топлива посредством электролиза. Во внешних колониях даже малая толика такого количества живительной влаги могла оказаться единственным, что стояло между выживанием колонии и голодной смертью.
Расстояние быстро сокращалось. Бонавентура осуществил несколько коротких толчков рулевыми двигателями — он использовал холодный выхлоп, рассчитанный так, чтобы не оставлять почти никаких следов в инфракрасном спектре. Этим он скорректировал свою траекторию, подводя капсулу ближе к цели и одновременно выводя ее на такой курс, где громада груза полностью скрыла бы ее из поля зрения жилого модуля.