едавно клонированные, были подвержены разложению, а потому нуждались в постоянном обновлении и замене. Отрабатывая свои оклады, няньки отдавали не просто несколько лет своей жизни. Накаченные иммунодепрессантами, они должны были регулярно поставлять хозяевам жидкости и ткани своего тела. Многие даже отращивали зобовидные поросли новых органов на замену. Фрэнк елозил на койке. Фрэнк вертелся с боку на бок. Фрэнк видел пульсирующие трубки (наполовину резина, наполовину плоть), которые тянулись из невообразимых отверстий. Потом он ощутил движение воды под гигантским днищем «Славного странника», тяжело бороздившего Средиземное море. И увидел, как Дотти встает в сияющей наготе из волн — подобно новой морской богине.
Пока «Славный странник» шел зигзагом по Эгейскому морю от средневековой цитадели Родоса до святого острова Патмоса, Фрэнк Оньонс то и дело видел Дотти Хастингс… даже там, где ее не было. Блеск ее волос среди побрякушек в переулочках Скироса. Мелькание загорелых ног на золотых дюнах Эвбеи. Он чувствовал себя, как кот в гоне, как ангел на наркоте. Он чувствовал себя так, словно оказался в древних временах, которых никогда не существовало.
Узнать про Уоррена Хастингса оказалось нетрудно, когда Фрэнк перелопатил базу данных «Славного странника». Первое свое состояние он сделал на петельках, которые когда-то крепились по верху занавесок для душа. Второе пришло от копирайта на часть цепочки ДНК какого-то промышленного биохимиката. Уоррен Хастингс очень и очень богат. Такие деньги зарабатывают, не заправляя виртуальной поп-группой или изобретая лекарство от меланхолии, а делая нечто столь ординарное, что никто даже не знает, да и знать не хочет, что это. Во что бы ни обходились ему лучшие «Ультра-люкс красные императорские апартаменты», им с Дотти по праву следовало бы бороздить океаны на собственном лайнере, жить на частном острове или парить в собственном отсеке космического корабля.
Возможно, им нравилось общество простых смертных. А может, они просто любили трущобы.
Чем больше Фрэнк размышлял, тем больше накапливалось вопросов. И самым главным из них оставалась сама Дотти. Он испытал шок (а ведь он десятки раз видел, как они с Уорреном проявляют все признаки нежности), обнаружив, что она вышла за него десять лет назад (тогда он еще даже не умер!) в ходе маленькой частной церемонии на Новом Бали. Вот она стоит в девственно белом под аркой из цветов, а рядом — Уоррен, который выглядит гораздо лучше, чем сейчас. Относительно того, когда именно он решил умереть, сведения становились путанными и противоречивыми, но он, наверное, начал приходить в упадок задолго до их встречи, а Дотти тем временем, прекрасная и улыбающаяся, возникла в разделах светской хроники рангом повыше (что уж никак не назовешь жизнью Уоррена). Здесь чувствовалась какая-то загадка.
В кои-то веки Фрэнк обрадовался пункту в своем контракте, который требовал проводить определенное число часов в обществе пассажиров. Он обретался в коктейльный час в баре «Вайкики» и разыгрывал интерес к самым разным занятиям пассажиров, до которых ему не было ни малейшего дела, пока не разобрался, какие светские мероприятия посещают Хастингсы, а после и сам на них зачастил.
На пути к острову Хиос с его византийским монастырем и прекрасными мозаиками осенние волны становились беспокойнее, а Фрэнк втерся туда, что можно было бы, вероятно, назвать окружением Хастингсов. Сидя под моросью их разговоров, пока Уоррен в инсектоидных очках на сломанной переносице под Майкла Джексона обожающе смотрел на Дотти, Фрэнк мог лишь вновь и вновь удивляться ее красоте и недоумевать: как, скажите на милость, она согласилась стать тем, чем являлась теперь. По опыту Фрэнк знал, что большинство нянек мало чем отличалось от тех зомби, уход за которыми им оплачивали. Они на время практически прекращали собственную жизнь. Они ненавидели все, что было связано с их нынешним положением. Даже на пике оргазма он всегда чувствовал, что их тела словно бы принадлежали кому-то другому.
Но Дотти, кажется, не питает ненависти к такой жизни, решил Фрэнк, в который раз наблюдая, как она с обычной своей нежностью стирает слюну с подбородка мужа, а Уоррен с равной нежностью воркует в ответ. Ему даже пришла в голову мысль, что они прекрасная пара. Но он до конца в это не верил. Что-то странное чувствовалось в Дотти, когда она поворачивалась посмотреть в панорамное окно на голубой простор Средиземноморья, предлагая созерцать свой прекрасный и гордый профиль. Что-то сродни отчаянию. Если бы ее золотые глаза не смотрели так твердо, он подумал бы, что она готова разрыдаться.
Наконец ему представился шанс после дневной экскурсии на крошечный островок Делос. Хастингсы решили посетить эту экскурсию, хотя, пока Фрэнк тарабанил привычное про делосцев и их фаллические памятники, держались в задних рядах, словно Дотти старалась его избегать. Суматоха с Уорреном приключилась, когда прибыл катер, чтобы отвезти группу назад на «Славный странник». Семейная размолвка, понадеялся Фрэнк, но оказалось, что произошел какой-то сбой, потребовавший немедленных мер, едва они вернулись на борт.
Когда вечером Дотти наконец пришла в бар «Вайкики», на этот раз одна, на ней был все тот же белый топ, что и днем, но теперь его пачкало небольшое пятнышко на левой груди. Ее волосы уже не казались обычным чудом витого золота, и левый уголок рта оттягивала вниз складочка. Вид у нее был усталый и озабоченный. Впрочем, остальные — все эти мертвые агенты по недвижимости и консультанты по программному обеспечению — едва заметили, когда она села. Они даже не потрудились спросить, оправился ли Уоррен. К сбою органов мертвые относились приблизительно так же, как водители былых времен к спущенной шине: досадное происшествие, но нечего волноваться, пока у тебя есть запаска. Бессвязный разговор о годовых ставках продолжался без перерыва. Напряженные линии вокруг глаз Дотти залегли глубже, она сплетала и расплетала на коленях пальцы. Наконец она встала и пробралась через коралловую поросль ног-спичек на палубе.
Фрэнк пошел за ней. Была темная тихая ночь, и звезды словно бы парили вокруг Дотти светлячками.
— С Уорреном все в порядке?
— Я за ним ухаживаю. Конечно, с ним все в порядке.
— А как же ты?
— Я? Со мной все нормально. Это ведь не я…
— Я не то имел в виду, Дотти. Я хотел сказать…
— Я знаю, что ты хотел сказать. — Она пожала плечами, вздохнула. — Когда люди видят нас вдвоем, когда замечают, как предан мне Уоррен…
— То недоумевают?
— Наверное, да, — Она снова пожала плечами. — Я просто была девушкой, которая хотела лучшей жизни. У меня хорошо получалось в спорте. Я отличная пловчиха и мечтала, как поеду на Олимпиаду и завоюю медаль. Но к тому времени, когда выросла, олимпийцы уже не использовали собственные конечности, и в венах у них уже не было ничего, похожего на нормальную человеческую кровь. Поэтому со временем я обнаружила, что лучший способ найти постоянную работу — устроиться на подобный корабль. Я прыгала с трамплина. Я следила за бассейнами в спасжилете. Я учила мертвых и живых плавать — во всяком случае, барахтаться и не тонуть. Сам знаешь, каково это, Фрэнк. Не такая ужасная жизнь, пока можешь мириться с крошечными койками-трубами и бесчисленными коктейлями под бумажными зонтиками.
— На каких кораблях ты плавала?
— Ну… — Она смотрела на убегающую воду. — По большей части я работала на «Умелой Мэри».
— Это не тот, где половину экипажа убило, когда загорелся реактор?
— Его побратим. А однажды появился Уоррен. Тогда он выглядел гораздо лучше. Нам постоянно твердят, что технологии вот-вот сделают следующий шаг, но смерть была не слишком добра к нему.
— Ты хочешь сказать, что находила его привлекательным в ту пору?
— Нет, не совсем. Я, скорее… — Она замолчала. Небольшое устройство у нее на запястье запищало. — Мне надо идти к нему. Ты бывал в каюте вроде нашей, Фрэнк? Хочешь пойти со мной?
— Ух ты!
Золото. Стекло. Бархат. Все либо ослепительно твердое, так что боишься порезаться, либо такое мягкое, что проваливаешься. Фрэнк все это видел раньше, но сейчас не время говорить об этом. Выбивался из стиля только большой белый аппарат, тяжело расположившийся и гудевший подле заваленной подушками и подушечками кровати.
— Мне надо только проверить…
Выглядело так, словно Дотти изучает содержимое гигантского холодильника, когда она открыла одну из хромированно-эмалевых дверец и наклонилась внутрь. Пахнуло изнутри остро — холодком тухнущего мяса. Оттуда даже хлынул тот же безликий аквариумный свет, а еще Фрэнк мельком увидел что-то вроде судков с говядиной и цветных пакетов сока, хотя самым большим предметом на полках был сам Уоррен. Голый, он лежал, раскинувшись так, что Фрэнку хорошо были видны худые серые ступни, безволосые, в голубоватых венах ноги, живот в щербинах и шрамах, гениталии, как скукожившийся по зиме плод. Он выглядел не столько мертвым, сколько высосанным досуха. Но гораздо больше пугало пустое место на полке рядом с ним, явно сконструированное под еще одно тело.
— Порядок, — с той же усталой нежностью прошептала Дотти.
Она коснулась одной штуковины, другой — судя по виду, это были трубки капельниц. Что-то вспыхивало, что-то пикало. Потом раздался плюх, и хотя Фрэнк не смог бы определить, что именно его издало, но невольно отвел взгляд. Он услышал, как дверца захлопнулась.
— К утру будет как новенький.
— Ты ведь не ложишься к нему туда?
— Я его жена.
— Но… Господи, Дотти. Ты красавица!
Теперь или никогда. Он сделал шаг к ней.
— Ты не можешь так растрачивать свою жизнь…
На мгновение показалось, что эта чересчур прямолинейная уловка действительно сработает. Дотти не отступила, и взгляд ее золотых глаз был далеко не враждебным. Потом, когда он потянулся к ее щеке, она слабо взвизгнула и скорчилась на длинноворсовом ковре, потирая место, которого его пальцы даже не коснулись. Ее словно бы ужалила пчела.