Джилли словно прочла мои мысли:
— Девочка в безопасности и на полпути к своей первой степени бакалавра.
— Но она одинока! — вырвалось у Эйлис. — Разве вы не видите? Ведь деньги-то есть! Взгляните на этот дом! Наймите людей, пусть о ней заботятся они, а не роботы.
Джилли долго на нас смотрела, потом закрыла глаза и забормотала. Я не увидел микрофона у ее уха, но седые кудри были достаточно густыми, чтобы его спрятать. Несомненно, она с кем-то разговаривала. Тем временем мы стояли неподвижно, шевелились только Бэр, который пытался уследить за всем одновременно, и робоохранники, старавшиеся наблюдать за Бэром, за периметром и за нами. Спустя несколько минут, показавшихся вечностью, Джилли обратилась к нам:
— До недавнего времени с ней жила учительница. Два года назад девочка переросла ее возможности, и… ситуация… осложнилась. Каролина исключительно одаренный ребенок, а в теперешних обстоятельствах развивается успешнее, нежели в предыдущих.
Старуха говорила абсолютно убежденно.
Мы молчали. Думаю, Эйлис, как и я, потеряла дар речи.
— Каролина уже дотянулась до того уровня физики и математики, который под силу лишь профессорам. Она делает большие успехи под наблюдением учителей-машин.
— У нее нет друзей! — взорвалась Эйлис. — Оставьте ей хотя бы Руби.
Джилли стояла и смотрела на нас, робоохранники возбужденно выписывали круги, поднимались и опускались, точно нервничали. Но по крайней мере перестали раскрашивать красным поводок.
Лицо Каролины было прижато к окну второго этажа, она смотрела на всех нас. Она снова плакала, буравила взглядом машину. Она прижимала к себе игрушку, которую сшила ей Эйлис. Лица Эйлис я не видел, но надеялся, что ей видны девочка с собачкой.
— Когда вы в последний раз меняли ее надзирателей?
— Думаю, вам пора уйти, — изрекла Джилли.
Слова она сопроводила сигналами, повинуясь которым, роботы подобрались так близко, что Бэр зарычал и залаял. Мы отступили, но я ненавидел каждый шаг. Ситуация обернулась странной ловушкой: для Каролины — безусловно, но и, возможно, для нас. Мы стояли у подъездной дорожки, давая длинному черному лимузину спокойно уехать.
— Ох, а я-то думала, что ненавижу происходящее, — сказала Эйлис. Она не плакала, только стала тихой и гневной.
— Ты видела Каролину с собакой? Думаю, игрушка ей понравилась,
— Надо было зашить в нее ножовку.
— Возможно. По крайней мере, теперь у нас больше информации. Пойдем, не будем лишать Бэра привычной прогулки.
Так мы и сделали. Ушли. Чуть печальные. На обратном пути посмотрели на дом Каролины, но девочки у окна уже не было. Робоохранники постарались попасться нам на глаза, зависли у границы участка, такие же угрожающие, как в тот первый раз, когда мы с ними столкнулись. Я волочил ноги, а прекрасная Эйлис казалась скорее безумной, чем одухотворенной. Наконец мы добрались домой.
До сумерек оставалось еще несколько часов, но мы бессознательно выбрали застекленную веранду, а там, завернувшись во флисовые одеяла, смотрели, как легкий ветер мягко раскачивает ветки. Время животных еще не пришло, и мы видели только птиц: двух ворон и сойку. Бэр дремал, свернувшись калачиком, а я гладил волосы Эйлис, жалея, что мы вообще сюда переехали, увидели роботову девочку, попали в ситуацию, разрешить которую совершенно бессильны. Некоторое время спустя Эйлис встала и приготовила пахучий черный чай, а еще через полчаса Бэр стал проситься наружу. Мы выпустили его, но вернулся он очень быстро: олени пугали его. Эйлис приласкала пса, прижала к себе.
— Я тоже ненавижу роботов.
— Может, запрограммировать их, чтобы они завтра сходили к девочке?
Эйлис рассмеялась — чуть печально.
— Грустно будет, если их уничтожат злобные охранники.
Мы сидели и смотрели, как день соскальзывает во тьму, не шевелились, пока из-за темноты уже не видели выражения лиц друг друга, а Бэр не начал потявкивать, спрашивая, будет ли ужин.
На кухне я по привычке навел камеры Франкенбота на роботов дом. Потом хотел уже выключить, когда вдруг заметил кое-что.
— Эйлис! Иди сюда!
Она очутилась подле меня в мгновение ока.
Окно кухни было заклеено большим квадратом чего-то белого — может, оберточной бумаги или картона. На нем — выведенные от руки слова: МОЖЕТЕ ТЕПЕРЬ СИДЕТЬ НА СВОЕМ БАЛКОНЕ!
Она говорила, что теперь мы можем пользоваться балконом потому, что заклеила окно? Или что-то другое?
А вот Эйлис как будто переполняла уверенность. Она отнесла наверх бутылку шираза и два бокала. Дверь спальни беззвучно скользнула в сторону при нашем приближении, мы сели рядом с Франкенботом — вдвоем на свободный стул. Эйлис налила по полбокала. Свой она чуть приподняла в тосте.
— За Франкенбота, за наш первый прогресс. — Она почти любовно погладила робота по чуть заржавевшей голове.
Я сомневался в наших достижениях, но все равно отхлебнул. И добавил собственный тост:
— За Роберто, Руби и безымянную садовницу.
Эйлис рассмеялась. Бумага в окне соседского дома отодвинулась, и Каролина помахала нам рукой.
Два из трех новых роботов стояли в кухне с непроницаемыми и блестящими серебристыми лицами.
Слишком далеко было, чтобы определить наверняка, но мне подумалось, что Каролина улыбается.
Перевела с английского Анна КОМАРИНЕЦ
© Brenda Cooper. The Robot's Girl. 2010. Печатается с разрешения автора.
Рассказ впервые опубликован в журнале «Analog» в 2010 году.
УИЛЬЯМ ПРЕСТОНКАК Я ПОМОГ ПОЙМАТЬ СТАРИКА
Моему отцу.
В месяцы затишья я по большей части верил, что он помнит обо мне, но пока не нуждается в моих особых способностях. Вероятно, процесс, который он определял как «Дело», продвигался, хотя мир и казался просто переполненным тревогами и несчастьями, даже несмотря на то что холодная война доползла наконец до своего скучного финала. Рассказы об этом человеке по-прежнему иногда всплывали на поверхность океана прессы, но появлялись не на первых страницах, как бывало в середине века. Его свершения затушевывались одновременным валом близняшек-новостей на популярные темы — терроризм и светская жизнь знаменитостей, которые казались мне, воспитанному на изучении человеческих культур, всего лишь превознесением все тех же смертельно скучных тщеславных ничтожеств с их верой в собственную значимость и навязчивой потребностью оставить свой след в истории.
На самом деле мне позволило жениться растущее ощущение, что Старика я попросту выдумал. Вместе мы пережили более трех десятков приключений за более чем десять лет, но зачастую я не знал своего предназначения в операции, и порой эпицентр событий оказывался на расстоянии в несколько тысяч миль от места, куда мы с другими ассистентами были привлечены. За это десятилетие мир предстал предо мной гигантским механизмом, где каждое человеческое деяние было тесно связано с каким-то другим, и за этой цепочкой действий наблюдал Старик, который, казалось, постоянно был сосредоточен на спасении от разрушения всей планеты или хотя бы ее части. По прошествии лет у меня сформировалось иное впечатление: все мною сделанное было направлено либо по касательной, либо в сторону от основной цели. Тихими одинокими вечерами передо мной яркой чередой проносились сцены из той, прежней жизни, в остальное же время навязчиво донимала нынешняя реальность. В конечном итоге, у меня не осталось никаких вещественных свидетельств тех памятных событий, кроме боли в левой ноге в ненастье да ежеквартальных дивидендов от нескольких североамериканских горнодобывающих компаний.
Любовь, душевная близость, семейные отношения оказались спасением, определяющим счастье в жизни, по крайней мере для нас с Кларой. Даже если солнце расширится и расплавит свои планеты или наш хрупкий мир со всем своим бесконечно накапливаемым вооружением сгинет в им же вызванном пламени, наши простые радости все же останутся с нами, пусть и ненадолго.
Наутро после свадьбы мы с Кларой разбирали подарки в моей бруклинской квартире. Я сидел на диване, положив ноги на кофейный столик, и составлял список подарков и дарителей, а жена диктовала. Она сидела на коленках в углу комнаты среди коробок.
— На этой нет имени, — сообщила она.
Когда-то давно, когда жизнь моя была насыщена тайнами, подобное могло заинтересовать меня, но теперь я просто сказал: «Хм», — и подождал продолжения. Оберточная бумага была серебристой, без рисунка; Клара развернула ее и приподняла повыше коричневую коробку. Открыв ее, жена заглянула внутрь:
— Что у нас тут?
— Что?
Она нахмурилась и вытащила гнутый кусок металла размером с нож для сыра. Клара повертела предмет, чтобы взглянуть на блестящую поверхность под другим углом.
— Надпись, — сказала она. — Или гравировка.
— И что там?
— Иди посмотри сам. У меня ноги занемели.
Я скривился и с кряхтением поднялся. Подумал было проворчать что-нибудь по поводу своих преклонных годков и трудностей с передвижением, но в такой день вряд ли было бы уместным напоминать о десятилетней разнице в возрасте между нами.
Она протянула мне вещицу. Я увидел, что она имела в виду: загадочная надпись — выгравированное по металлу слово «ВЕРУЙ» печатными буквами, и дата — десять лет назад. Подняв очи горе, я попытался мысленно вернуться в тот день и вспомнил фальшивое инопланетное вторжение, долженствовавшее скрыть криминальную программу торговли людьми, и летательный аппарат, сгоревший в великолепном ярком пламени, который мы взорвали (в основном для собственного удовлетворения) в пустыне за пределами территории Храма. Воистину «Веруй»!
— Почему ты улыбаешься? — спросила жена.
Я читал лекции по антропологии студентам-первогодкам в холодном помещении из бежевого кирпича. Старые окна, в большинстве своем утратившие жалюзи, охотно позволяли зиме присутствовать на занятиях: мои глаза часто слезились от яркого белого света позади сидящих полукруглыми ярусами студентов.