Он шел со стороны моря. Тихий-тихий.
Если бы она шла быстро, то, наверное, и не заметила бы.
Было похоже, что плакал ребенок; в деревне любили петь жалобные песни о выброшенных после крушения на берег младенчиках, к которым никто не пришел, потому что бедные рыбацкие вдовы принимали их плач за вопли чаек или вскрики ветра. Элька, слушая эти песни, очень переживала и уж точно не хотела такого камня на совести: она поставила ведро и, оскальзываясь, заспешила к берегу. Каменная насыпь, над которой высилась гостиница, обледенела, и Элька пару раз приложилась задом к холодным булыжникам. Под насыпью лежала полоса темного песка и ближе к морю — такого же темного льда, разве что в нем отражались крупные страшные звезды, висящие в зеленоватом небе. В этом искрящемся льду было черное пятно. Слишком большое, чтобы обернуться младенчиком.
Она все же подошла, сдерживая дыхание. В кухонном окне кто-то раздернул занавеску, и на лед упал квадрат света.
Тюлень лежал на льду и сопел, выкатив круглые карие глаза, в каждом — по крохотному освещенному окошку. Элька подумала, что он нечаянно выбросился на берег и не может уползти обратно в море. То, что тюлени по суше худо-бедно способны передвигаться, от неожиданности не пришло ей в голову.
Секунду она колебалась, потом решила поступить, как подобает благородной пани. Она подошла к тюленю и пнула его ногой. Нога была обута в валенок, а пнула тюленя Элька, чтобы откатить к воде, тюленю было не больно, но обидно, он раскрыл рот с мелкими зубами и гавкнул, точно собака. Однако не двинулся с места; Элька разглядела, что тюлень как бы погрузился в лед, и теперь со всех сторон был прихвачен черной коркой. Корка была черная, потому что на боках тюленя виднелись глубокие порезы.
Тюлень сопел и смотрел на нее круглыми глазами.
— Ох, ты, горе ты мое, — сказала Элька по-взрослому. — И что мне с тобой делать?
Она вытерла нос рукавом и задумалась.
Один раз она видела, как рыбаки убивали выброшенного на берег тюленя, и это зрелище ей не понравилось. Элька вообще тяжело переживала чужую боль, пускай даже и всякой животины.
— Сичас, — сказала Элька и, загребая валенками, чтобы не поскользнуться, побежала обратно на пригорок, к оставленному ведру.
Ведро с теплыми помоями стояло и дымилось на морозе. Элька взялась за остывшую ручку, зашипела, но осторожно подняла ведро и снесла его вниз, к воде. Здесь, широко размахнувшись, она выплеснула его под тюленью круглую тушу. Еще раз подтолкнула тюленя ногой, а потом, нагнувшись, обхватила руками и, когда подтаявший лед подался, потащила к воде. Тюлень упирался. По льду тянулся кровавый след, далеко же он уполз. Ума нет, что возьмешь с твари.
До волнолома было далеко, идти по льду страшно, и Элька надеялась, что тюлень сообразит и дальше поползет сам.
— Идиотка, — сказал тюлень.
— Сам дурак, — огрызнулась Элька пыхтя. — Опять примерзнешь же!
— На смерть ведь тащишь, — тюлень упирался, помогая себе ластами. — Там косатки. Я еле ушел.
Элька вздрогнула и выпустила тюленя, отчего он тяжело плюхнулся на лед. Ей почудились снующие подо льдом темные тени — косатки способны проломить лед ударами головы, это всем известно.
— И чего делать? — спросила она тоненько.
— Тащи обратно, — велел тюлень.
— Убьют же, — честно сказала Элька. — Наши мужики и убьют.
— А ты меня спрячь. — Тюлень посмотрел на нее большими карими глазами, и Эльке, несмотря на всю наглость зверя, сделалось его жалко.
— Найдут, — Элька тем не менее наклонилась, подхватила тюленя под ласты и потащила обратно, каждый миг ожидая, что лед под ногами треснет и в проломе появится гладкая черная голова с острющими зубами.
— Это ненадолго, — успокоил ее тюлень. — Не сегодня-завтра косатки на юг уйдут. Рыба уходит и косатки с ней.
Что рыба уходит, Элька знала. После осеннего солнцестояния рыбаки выходили в море все реже, и к декабрю ставили суденышки на прикол, даже если море не замерзало.
Наконец она добрела до песка, чуть присыпанного снегом, и устало распрямила спину. Тюлень лежал на боку и тяжело дышал. Вот же наказание!
В отблесках сверкающих небесных занавесок Элька осмотрелась. Лед на берегу громоздился торосами.
— Лезь сюда, — велела Элька.
— Идиотка, — повторил тюлень. — Дура! Как я тут спрячусь, у меня хвост наружу торчать будет! Чайки утром увидят, соберутся, начнут орать…
— Погоди тут, — сказала Элька. — Я скоро.
Купальни смутно белели в сосновой роще. Одно окошко светилось. Самое маленькое, самое подслеповатое — в сторожке у входа.
— Ты чего, дева? — спросил дед. Он был в очках, значит, читал «Уездный вестник» — аэроплан раз в неделю сбрасывал газеты и другую почту и, покружившись, улетал в другие поселки, рассыпанные вдоль побережья. А пан Йожеф, человек культурный, выписывал газеты и потом, прочитанные, отдавал деду.
— Дед, а дед! — Элька искательно заглянула ему в глаза. — Возьми мешок старый, одевайся и пошли, а?
— Куда, коза? — ворчал дед. — Куда ты меня тащишь на ночь глядя?
Эльке сегодня на ладони было написано всех куда-то тащить.
— Тюлень там, — сказала она шепотом, — раненый.
— Надо же, — равнодушно удивился дед, — давно я их не видел!
— Идем, деда, идем. — Элька подпрыгивала на месте отчасти от нетерпения, отчасти от холода, она ведь выскочила во двор в валенках на босу ногу, и теперь мороз больно щипал ее за коленки. — А то найдут его.
— В бассейн его, конечно, можно, — согласился дед. — Воду напустить, и пусть сидит. Вода целебная там. А зимой кто сюда ходит? Никто сюда не ходит.
Говоря так, он натягивал тулуп и оборачивал ноги толстыми портянками. Элька знала: дед, хотя и ворчал, что мир катится в пропасть, а молодежь стала и вовсе безмозглая и неуважительная к старшим, на деле был добрым.
Тут ей, Эльке, повезло — случалось, то одна, то другая из ее подруг, ну не подруг, так, приходила в класс с опухшей, как бы заспанной щекой и синяком под глазом. А Эльку бить было некому — отец (если это, конечно, ее настоящий отец, говорила себе Элька) утонул в море, когда ей только исполнилось пять, а дед, хотя и ворчал, никогда ее пальцем не тронул. Мать могла приложить, конечно, но это же не считается.
Тюлень по-прежнему лежал в ледяной пещерке, он свернулся клубком и подтянул под себя хвост, и Элька еле разглядела его в темноте. Так, еще одна тень, и все.
Когда его начали перетаскивать на мешковину, он жалобно тявкнул.
— Терпи, зверюга, — проворчал дед.
Почти волоком они потащили тюленя по снегу к купальням. В небе колыхались алые и зеленые занавески, а в домах на гребне холма постепенно гасли огоньки. Лишь купальни, сложенные из белого кружевного камня, чуть заметно светились во мраке зеленым и алым, ловя и отбрасывая небесные огни. В темноте не было видно ни трещин, ни зеленой плесени — купальни казались волшебным дворцом, не удивительно, что герцог…
— Куда ступаешь, дева, ошалела совсем? — прикрикнул дед.
В бассейне, куда дед напустил теплую, тухлыми яйцами пахнущую воду, тюленю полегчало. Он распластался на мозаичном дне, среди нарисованных водорослей и рыбок, и положил круглую голову на ступеньку. Раны на боках чуть дымились темной кровью.
— Рыбы тебе завтра с комбината принесу, — сказал дед, — мороженой.
Тюлень моргнул и закрыл глаза.
— За что убивают их, деда? — спросила Элька уже на крыльце.
— За рыбу и убивают, дева. Когда-то морской народ с нами дружил, помогал загонять рыбу в сети. Это, дева, называется взаимовыгодное сотрудничество. Только оно плохо кончилось. Такие сотрудничества вообще плохо кончаются.
— Почему?
— Тебя что, в школе не учили? Вот я скажу пани Ониклее… Похолодание наступило, вот почему. Снег до солнцестояния не сошел, что на нынешний момент есть зарегистрированный повторяющийся феномен. Посевы вымерзли. Рыбы стали вдесятеро против прежнего выбирать, есть-то хочется. И не в сезон. Молодь ловить стали. Понятно, что противозаконно, но ведь с голоду помирать хуже. Тюлени сначала отказались помогать, прислали петицию. Потом ультиматум. А потом потопили несколько лодок: у них ведь тоже голод начался, когда рыбу переловили всю. И люди с лодок начали бить тюленей острогами. А раньше дружили, — повторил дед задумчиво. — Они жили на красных скалах, вон там… Семьями жили, большими. В поселок заглядывали. Сидит в кавярне «Под синей лампой» господин, пьет каву, а как начнет расплачиваться, понятно, что тюлень.
— Почему понятно?
— Потому что старым золотом, — пояснил дед, — со дна поднятым.
— И что?
— Ничего, золото же. Раньше, говорят, тут вообще народу полным-полно было. Даже зимой. И купальни не простаивали. И дороги были открыты. Сюда, дева, кто только не приезжал. Кто только в кавярне «Под синей лампой» не сидел! Кто только у вас в гостинице не жил!
— А господин герцог? — спросила Элька с замиранием сердца.
— А что господин герцог? Ты, дева, помешалась на этом герцоге.
Он оглядел Эльку подслеповатыми глазами и спохватился:
— С ума сошла! Ты ж босиком, считай!
— Да я на минуту выскочила, — оправдывалась Элька, — помои только вылить. А тут этот.
— Беги домой, дура, — велел дед. — Замерзнешь ведь.
И Элька побежала домой. Коленки щипал мороз, а уши, хотя она и накинула капюшон парки, ничего не чувствовали.
Мать уже стояла на крыльце: она накинула на плечи тулуп и, похоже, собиралась бежать, искать ее, Эльку, только не знала куда.
Она с ходу отвесила Эльке оплеуху, потом схватила за плечи и втащила в дом.
— Горе ты мое, — причитала она, растирая Эльке уши, — отморозишь ведь! Кому нужна безухая девка, вот скажи на милость? Ты куда это бегала? Совсем из ума выжила. Чем это ты парку так заляпала?
Элька, пока бежала, напряженно думала, что бы такое соврать, но мать не давала ей вставить слова, а продолжала жаловаться сырым грязноватым стенам, как трудно одной воспитывать взрослую девку, и если бы был отец, то он бы врезал, а она, мать, конечно, тоже врежет, да что то