В трубке раздался звук, словно что-то мягкое ударяет во что-то твердое: возможно, кулак Джерри по столу. Или по лбу.
— Черт!
— Не думаю, что ты смог бы найти способ представить подопытного человека без разглашения его личности. Или можешь? — спросил Мэнни.
— Чего?
— Ну, из того, что Нельсон мне наговорил, я понял: Ишикава хочет убедиться в надежности твоей технологии, и ей подойдет любой удачный эксперимент, даже если он… ну, скажем, не полностью доведен до сведения Комиссии…
— Шутишь? И мы должны верить таким ее заявлениям? Это все равно что дать шантажисту почитать свой дневник.
— Похоже, она чертовски хочет эту модификацию. Возможно, нам удастся заставить ее подписать соглашение о конфиденциальности.
— Ну, тогда я дико извиняюсь, но такого пациента у меня нет. Я был хорошим мальчиком и не связывался с экспериментами на людях без того, чтобы сильные мира сего дали отмашку.
— Даже с заявлением о добровольном согласии?
— Мэнни!
— Ну ладно. Я просто попытался. Похоже, нам светит судебное разбирательство.
— И среди присяжных будет не слишком много пластических хирургов…
— Определенно.
Повесив трубку, Мэнни лениво подумал: а был бы Джерри счастлив в другой стране и в другой профессии? Вероятно, нет.
Он поднял голову и увидел свою помощницу, стоявшую в дверном проеме, словно светоч добродетели.
— Ты нашел какой-нибудь способ не обманывать Тину Бельтран? — вопросила она.
— Я тоже рад тебя видеть, Эльза. Я ее не обманываю.
Эльза принялась загибать пальцы:
— Ни единого способа избежать свидетельства полной правды. Ни единого способа дать отвод присяжным. Ни единого способа основываться на законе, без того чтобы пустить клиента по миру. Продолжать?
— Я что-нибудь придумаю, малышка.
— Не называй меня малышкой! Верно, ты что-нибудь придумаешь. Ты имеешь наглость брать у этой женщины деньги, не давая взамен ничего. Она достойна большего, чем вкладывать свои надежды в одну из твоих галлюцинаций!
Мэнни замер, перестав дышать. Он взглянул на Эльзу, словно видел ее впервые.
— Повтори.
— Я сказала, что она достойна большего, чем вкладывать свои надежды в одну из…
— Эльза, я тебя люблю! — воскликнул он, непристойно осклабившись.
— Я расскажу Феликсу, — предупредила она.
— Валяй! Я заплачу за тебя достойную цену. Как ты думаешь, сколько он запросит?
— Хочешь, чтобы я опять тыкала в тебя пальцем?
Но Мэнни торжествовал:
— Послушай, Эльза, послушай! Если бы у меня появился реальный шанс победить этот «Всемирный», ты бы мне помогла?
— Конечно.
— Невзирая на методы?
Она сложила руки на груди и приподняла бровь:
— Что ты замышляешь?
Дитер Альторен, закусив губу, наблюдал в окно, как зловещий маленький автомобильчик отъезжает через январские сугробы, пока не убедился, что он больше не вернется.
Родители его об этом предупреждали. «Не соглашайся, не поддавайся им, — говорил папенька. — Ты не знаешь, что с тобой случится. Что ты будешь делать, если они испортят тебя?» Но ему так нужны были деньги, и эта работа была его последней надеждой. А врачи — они такие уверенные, внушающие доверие; они сказали, что процент неудач так низок… Он попытался сглотнуть, но в горле было сухо, он ощутил слабость и позволил себе прилечь на кушетку.
Что делать? Рассказать Эду Феримонду о произошедшем — так Дитер тут же потеряет работу, и ни адвокат, ни врачи, вообще никто не станет ему помогать. «Вы же подписали разрешение, — скажут они. — Мы рассказали вам о рисках, и вы согласились их принять. Вот тут написано: «Освобождаются от ответственности…», видите?» Уроды! Ладно-ладно, он не собирается ничего рассказывать Феримонду или кому-нибудь еще. Когда он снова увидится с этим сукиным сыном — не раньше апреля, для подготовки к глупым слушаниям, — то скажет «полную правду и ничего, кроме правды», и можете быть уверены, с этими проклятыми жучками в голове он не сумеет сказать ничего другого. Но он не обязан говорить того, о чем его не спрашивают.
На отборе присяжных Мэнни вел себя точно так, как Эдвард Феримонд и ожидал. Он опросил каждого, знает ли тот что-либо об Акте о пересмотре защиты интеллектуальной собственности, сокращенно АПЗИС: как он был разработан, кто его спонсировал и кто лоббировал. Он упоминал название «Всемирного» так часто, как это было возможно. Феримонд, обладавший грацией, очарованием и высокомерием абиссинского кота, постоянно выражал протесты, лениво уличая Мэнни в попытке склонить заседателей на свою сторону и превращении рядового гражданского дела в политическое судилище. Судья Рэкхем, казалось, устала и от вопросов Мэнни, и от возражений Феримонда: несколько протестов она приняла, но большинство отклонила, когда мнение присяжных об АПЗИС стало потенциальным источником предвзятости.
Но Феримонд, казалось, не нашел ничего предосудительного в нудном повторении одного и того же вопроса к каждому присяжному в отдельности.
— Могу ли я рассчитывать, — вопрошал Мэнни, — что вы будете опираться на свое личное мнение в оценке фактов, а не позволите кому-либо указывать вам, правдив свидетель, лжив или просто сумасшедший.
Естественно, все ответили утвердительно.
На досудебном разбирательстве Феримонд выглядел неподдельно оскорбленным, когда Мэнни отказался оговаривать в качестве особого условия достоверность показаний свидетеля полной правды, чего не делал никогда в жизни.
Вот поднялся Феримонд, всем своим видом показывая, сколько разных нужных и важных дел ему пришлось совершить для данного разбирательства. Он задавал вопросы доктору наук Элеоноре Монкриф, пухлой женщине в синем костюме, подчеркивающем ее достоинства и подходящем к цвету глаз, уточнив ее статус эксперта и позволив выйти на родную ей тему проведения процедуры полной правды.
— Наномеханизмы вносят изменения в связи между частями мозга, относящимися к памяти и воле, — начала доктор Монкриф удивительным контральто. — Механизмы помещаются в физиологический раствор, производят изменения в соответствующих нервных тканях и затем распадаются на микроэлементы, которые выходят из системы. От инъекции до выхода процедура занимает около 48 часов.
— И ка-ак, — Феримонд чуть заметно зевнул, — отражается результат действия этой процедуры на поведении субъекта?
— Основных результатов два. Во-первых, субъект может вспомнить абсолютно всё, случившееся с ним после процедуры. Во-вторых, он теряет способность говорить заведомую ложь.
— Сколько же длятся эти изменения в поведении индивидуума?
— Они постоянны, если не провести обратную процедуру или не произойдет разрушение коры головного мозга из-за возраста либо вследствие болезни.
— В случае Дитера Альторена, — сказал Феримонд, вроде бы слегка заинтересовавшись происходящим, — когда была проведена процедура?
— В прошлом году, 23 июня, — ответила доктор Монкриф.
— Вы лично ее проделали?
— Ну, обычную инъекцию сделал медбрат. Но если не считать этого, то да, лично.
— Известно ли вам о случаях отторжения инъекции наноботов?
— Нет, не известно.
— Итак, доктор, верно ли, что все, сказанное мистером Альтореном, относящееся к любому событию, произошедшему после 23 июня прошлого года, будет правдивым и достоверным?
— Протестую, ваша честь, — обращаясь к судье, Мэнни тем не менее смотрел на присяжных. Он преувеличенно тяжело поднялся с места и продолжил: — Адвокат истца просит свидетеля высказать свое мнение насчет степени доверия. Правдивость свидетельских показаний определяют присяжные. — Он одобрительно кивнул заседателям и медленно сел на место.
— Протест принят.
У Феримонда вырвался вздох страдания:
— Позвольте перефразировать, доктор. Проводились ли проверки надежности и достоверности прошедших процедуру полной правды последние двадцать лет?
— Десятки исследований.
— И каков процент субъектов с нормальной переносимостью, показавших совершеннейшую правдивость и точность описаний?
— Согласно обзорам в научной литературе, эта цифра составляет 97,5 плюс-минус два процента.
Феримонд был готов самодовольно ухмыльнуться, однако на Мэнни он взглянул, словно желая сказать: «Ну зачем я буду попусту тратить ваше время?». А затем произнес:
— Вопросов больше нет.
Феримонд сел, Мэнни поднялся. И обратился к свидетельнице с самым дружелюбным выражением лица:
— Доктор Монкриф, а откуда берутся эти два с половиной процента неудач?
Она улыбнулась в ответ:
— Ничтожно малая доля нервных связей не реагирует так, как положено по теоретическим расчетам. У большинства сфера действия нейронных связей столь мала, что результаты аналогичны. Но для очень немногих кумулятивный эффект сохраненных связей в итоге выдает неизмененное поведение.
— И подобные субъекты имеют либо недостоверную память, либо способность лгать? — спросил Мэнни.
— Это верно, но я должна подчеркнуть, что подобное происходит в одном случае из сорока.
Мэнни кивнул:
— Понятно. Значит, когда вы сообщаете о воспоминаниях, которые являются достоверными, вы говорите о том, что было воспринято и потому сохранилось в памяти индивидуума, верно? Я имею в виду, если зрение или слух субъекта работают недостаточно хорошо, он может вызвать в памяти образы и звуки, искаженные его органами чувств, это так?
Доктор тоже кивнула:
— Так.
Мэнни словно превратился в любознательного студента:
— А наши воспоминания обусловлены нашим же собственным отношением к фактам, не так ли? Если человек ассоциирует собак со злостью и нападением, он может припомнить, что виденная им собака собиралась напасть, хотя животное оставалось совершенно спокойным, верно?
— Да-а, — медленно ответила Монкриф. — Но в определенных рамках.
— В каких же рамках?
— Ну, если у человека есть время увидеть, что собака делает в действительности, думаю, он не станет фабриковать небывальщины. К примеру, не скажет, что с ее клыков капала кровь, если подобного не было на самом деле.