Последовала долгая пауза.
— Говард, — произнес я.
— Да, мальчик мой.
— А это больно?
— Прошу прощенья?
— Когда тебя записывают. Перемещают в компьютер. Ты чувствуешь боль?
— Не совсем.
— А что?
— Это невозможно описать.
— Даже не попытаешься?
— Попытался бы, но это тебя лишь смутит. А впрочем, ладно. Представь, будто ты лег спать, а когда проснулся, обнаружил, что тело твое стало огромным и у тебя выросла сотня новых рук, глаз и ртов… к такому непросто привыкнуть. Но это не больно.
— Скоро нам, наверное, придется записывать Тэб?
— Нет. Она заставила меня поклясться, что я не сделаю этого. Она боится, что из-за этого ее душа не попадет к Иисусу.
— Но тебя же она записала…
— О, это совсем другой случай. И поверь мне, она допустила это лишь потому, что боялась остаться одна куда сильнее, чем опасалась за мою бессмертную душу. Думаю, в итоге она перестала обо мне беспокоиться. Но насчет себя продолжает настаивать: когда время придет, ничто ее не остановит.
— Она и вправду верит, что попадет в рай?
— Ты и сам знаешь, Мирек.
— А ты? Ты в это веришь?
Молчание.
— Хочу верить. Но не знаю, зачтется ли это…
Пятнадцать лет спустя после того, как мы покинули Юпитер, произошла катастрофа.
Мы столкнулись с облаком углеродных микрометеоритов, оказавшихся слишком черными и слишком маленькими, чтобы мы засекли их радаром или увидели в телескоп. Я помогал Тэб одеться, когда обсерватория вдруг задрожала, а по коридору прокатился звук, похожий на шум дождя.
— Говард, что происходит? — вскрикнула Тэб.
Когда нам никто не ответил, мы переглянулись и бросились в коридор.
С потолка сыпались искры, на пол падали тонкие лучики света. Космическая пыль, двигавшаяся относительно нас со скоростью десятков тысяч километров в минуту, проникла сквозь сталь и поликарбонатовые пластины. Тэб вцепилась в меня, и я остался стоять на пороге, не смея пошевелиться до тех пор, пока зловещее световое шоу не прекратилось. Тогда я бросился к ближайшему терминалу и запросил отчет о статусе станции.
Отчет меня не порадовал. Половина обсерватории оказалась отключена, другая переведена на резервные батареи. Хуже того, компьютер лишился связи с Говардом и работал лишь на локальном софте. Давление постепенно падало, хотя и не успело еще достигнуть критической отметки.
Мы с Тэб пролетели несколько сотен метров по коридору, до люка, ведущего в подвал, к главным компьютерам. Я заметил, что крышка испещрена крошечными, почти незаметными дырочками, а потом забрался туда, где разум и, возможно, сама душа Говарда жили на протяжении последних десятилетий.
База данных превратилась в кашу. Целые массивы вышли из строя. Разработчики защитили компьютерный центр от радиации и солнечных вспышек, но на такое они не рассчитывали. Я кинулся отыскивать уцелевшие резервные копии, а Тэб вцепилась в поручень и безудержно плакала, повторяя:
— Говард… о, Говард…
Ситуация складывалась ужасная. Мы потеряли слишком много оборудования. Даже если бы мне удалось запустить восстановление, постоянное взаимодействие между банками данных, необходимое для существования Говарда Маршалла, — его уже не вернуть. Если и удастся что-нибудь завести, это будет уже не Говард.
Тэб поняла все без слов.
Она смотрела на массивы, мигавшие красными огоньками, и продолжала повторять имя мужа.
В тот день она легла рано. Тысячи микроскопических отверстий, из-за которых мы продолжали терять воздух, ее, похоже, не волновали. Не волновало ее и поврежденное оборудование, ремонт которого без помощи Говарда практически не представлялся возможным. До этого момента я не осознавал, насколько же мы зависели от него.
Я запустил множество программ на обычных компьютерах и серверах, чтобы жизнеобеспечение не отключилось. Следующие три дня ушли на то, чтобы обезопасить гидропонные фермы, систему переработки отходов и прочие жизненно важные модули, без которых нам грозила неминуемая смерть.
Тэб оставалась ко всему безучастной.
Я заходил к ней не единожды, и с каждым разом она выглядела все хуже. В последний раз она парила в невесомости над кроватью, прижимая к груди старую фотографию Говарда. Она тихонько напевала тот самый гимн, который исполнила в день нашей первой встречи.
Мне пришлось почти закричать, чтобы хоть как-то привлечь ее внимание.
— Все это уже не имеет значения, Мирек. Господь забрал Говарда, и теперь настал мой черед.
— Ты не можешь просто уйти! — крикнул я. — Ты же сама говорила, что Бог будет судить нас по тому, как мы справляемся со своей болью, разве не так?
Эти слова привели ее в чувство — пусть ненадолго, но этого хватило, чтобы Тэб ударила меня по лицу. Впервые за все эти годы она подняла на меня руку. Я даже не смог разозлиться, настолько меня это удивило.
— Не цитируй Господа, мальчик! — с горечью произнесла Тэб. — Я отдавала все силы, чтобы открыть твое сердце Христу. Но ты отверг Его, а вместе с ним часть меня. А теперь уходи. Я все равно слишком стара и не сумею тебе помочь.
Я не нашел, что ответить, и потому просто ушел, а после забылся на несколько часов тревожным сном.
Когда я вернулся в комнату Тэб, ее тело свешивалось с кровати. Белая сорочка, рот слегка приоткрыт, и никаких признаков дыхания. В холодной руке — свернутая бумажка.
Дрожа всем телом, я развернул ее и прочитал: «У тебя добрая душа, Мирек. Спасибо, что позволил мне считать тебя своим сыном».
Я лишился способности думать. Только серьезность сложившейся ситуации заставляла меня двигаться дальше. Мой разум охватила пустота, такая же глубокая, как космос, через который продолжала лететь наша обсерватория.
Я поместил тело Тэбиты в склеп, рядом с ее мужем. Никакой церемонии, никаких речей. Я попрощался с ней так же, как с папой и мамой, а позже — с Иренкой. Любые слова, тем более о чем-то духовном, казались мне богохульством. Тэб все-таки не ошиблась. Мое сердце осталось глухо к гласу Божьему. Если, конечно, Бог все же есть. Глядя на дверь, за которой остались лежать мои вторые родители, я здорово в этом сомневался. Существовала лишь суетная и жестокая жизнь, а за ней — тишина смерти, приходящая внезапно и без предупреждения, в первую очередь к тем, кто меньше всего этого заслужил.
На целый месяц я погрузился в чисто механическую и абсолютно бессмысленную работу. Микрометеоритный шторм уничтожил слишком многое. Без Говарда, способного быть везде, видеть все и думать обо всем сразу, у меня не осталось ни единого шанса справиться в одиночку.
Локального софта какое-то время хватало, но спустя три месяца стало ясно: гидропоника и система переработки отходов скоро откажут. Даже с запасами, припрятанными в многочисленных погребах, вырытых в скале, через пару лет у меня закончатся и еда, и воздух.
Вернувшись к центральному компьютеру, я прикинул возможные варианты. Уцелевшего оборудования хватило бы для сборки новой программы с оставшимися на дисках заводскими настройками, но весь мой опыт работы с компьютерами ограничивался тем, что удалось почерпнуть от Говарда и Тэб. Явно недостаточно для подобных экспериментов.
Впрочем, я все равно попытался и создал редкостного имбецила, которого сразу же удалил.
Я и не думал прикасаться к тому, что осталось от Говарда. Его массивы я изолировал, надеясь когда-нибудь извлечь из них нечто полезное.
Скитаясь по опустевшей обсерватории в полном одиночестве, я размышлял о бессмысленности своей жизни и о том, стоит ли вообще продлевать столь жалкое существование.
И вдруг приборы засекли очередной маяк. Очень слабый, как и все остальные, он зазывал меня в недра пояса Койпера, как сирены взывают к одинокому моряку.
Сжигая куда больше антиматерии, чем следовало, я гнал обсерваторию все дальше и дальше, не боясь новых штормов. Если во всем этом путешествии и имелась какая-то цель, хоть что-то, способное придать смысл смертям Говарда и Тэбиты, я должен добраться до маяка, сигнал которого день ото дня становился сильнее.
Несколько недель спустя я нашел буй, первый образчик технологий Бродяг, попавший мне в руки. Невероятно маленький, работающий, очевидно, на антиматерии — а ведь первые Бродяги ею не обладали, — он весело попискивал, призывая меня. Сблизившись с ним, я выровнял скорость и курс с помощью ускорителей. Затем поймал радиопередачу и несколько минут настраивал тарелки: Говарду, уверен, хватило бы на это мгновения. Наконец канал ожил, и я увидел записанное сообщение.
Девушка на фоне голубого экрана. В ее лице угадывались восточные черты, а на транскоме она говорила с акцентом, который я счел китайским.
— Если вы слышите это сообщение, — говорила она, — вы на полпути к нам. Мы знаем и о войне, и о том, что вы не забрались бы так далеко, если бы не искали убежища. Наш Кворум принял решение предоставить защиту всем беженцам с Земли, со спутников, независимых колоний и юпитерианских поселений, если только они сумеют добраться до нас. К сожалению, сейчас мы не можем ни оказать вам помощь, ни дать точных координат, но если вы уже рядом, то поймете, куда двигаться дальше. Удачи.
Затем сообщение повторилось. Я испытывал радость и отчаяние одновременно.
Так далеко… я забрался уже так далеко… Тэб и Говард отдали свои жизни. И это — только половина пути?
Я вернулся к своим расчетам касательно запасов и умирающей гидропоники. Получалось, что мне никак не протянуть еще пятнадцать лет. Даже если за это время я не сойду с ума. Даже если я потрачу все запасы антиматерии на один мощный толчок, у меня не останется топлива для торможения, когда я приближусь к цели.
Оставаясь у буя, я тщательно обдумывал свое положение.
Сообщение, очевидно, предназначалось беженцам, двигавшимся по траектории «Пионера-10». Необходимость придерживаться прежнего курса усложняла задачу. Как проделать столь долгий путь и остаться в живых — отдельный вопрос.
Три дня я размышлял и взвешивал варианты, пока в голове не родилась пугающая идея, больше смахивающая не на план, а на самоубийство.