— Если бы я мог подняться сам, — вздохнул он.
— Невозможно. Даже на четырех милях мы живем взаймы. Вы — в особенности.
— Грин и Раш сумели.
— Ненадолго. И едва спаслись.
— Но все-таки выжили.
— Потому что поспешили спуститься. Люди должны постепенно свыкаться с очень большой высотой. Монтаньяры, с которыми я разговаривал, рассказывали, что на это уходят недели.
— Найдите способ. Я оплачу все ваши расходы. И двести фунтов сверху.
— Я много читал о природе воздуха, сэр… Вы, возможно, слышали про эксперименты со стеклянными сосудами и свечами. Зажгите в одном свечу, и она погаснет, когда закончится кислород. Поместите в этот истощенный воздух мышь, и она вскоре задохнется.
— Продолжайте.
— Меня как воздухоплавателя интересует феномен удушья. Я поставил такой эксперимент, потом подал в сосуд с истощенным воздухом немного чистого кислорода. Мышь ожила.
Лорд Гейнсли некоторое время раздумывал, потом радостно улыбнулся.
— Насколько тяжелым будет механизм для подачи кислорода? — наконец спросил он.
— Только бак, несколько трубок, вентилей и перекрываемый спускной желоб.
— Так постройте его! Работу и материалы я оплачу.
— И премия в двести фунтов?
— Она ваша.
Проблема, как выжить на экстремальной высоте, отняла у меня все последующие дни. Кислород — ключевой компонент воздуха, дающего нам жизнь, но занимает он только одну из пяти частей объема. Придумайте, откуда взять воздух, который на пять частей состоял бы из кислорода, — и подняться на восемь миль, возможно, удастся. Я нанес визит в «Пневматические системы Даркингтона и сыновья» и в «Шеффилдские вентили». Джереми Даркингтон был одних лет с лордом Гейнсли, но одевался как мастеровой и говорил на смеси кокни и йокширского. Он был умелым слесарем, составившим состояние на том, что поставлял вентили для паровозов.
Он сидел за своим столом, пока я распаковывал химикаты. Откупорив бутыль, налил в склянку немного жидкости, потом открыл пузырек с темно-пурпурными кристаллами. Уронил один в стакан, где тот начал обильно пузыриться.
— Перманганат углекислого калия, если его добавить к перекиси водорода, высвобождает кислород, — объяснил я, пока у нас на глазах реакция превращала жидкость в зеленовато-пурпурную пену.
— Эту реакцию я знаю, — ответил он.
Тогда я разложил перед ним чертежи.
— Мне нужен аппарат для его производства. Перекись будет поступать вот сюда, квасцы калия — сюда. Когда они вступят в реакцию, кислород поступит через трубку, а когда химикаты израсходуются, раствор будет сливаться через вот этот кран, прежде чем загрузятся свежие ингредиенты для производства нового кислорода.
Он изучил чертежи, почесывая время от времени в затылке, потом кивнул.
— Построить можно, но какой толк? Кислород-то повсюду.
— У меня есть устройство, которое требует чистого кислорода.
— Сколько будет стоить аппарат и сколько времени потребуется на его изготовление?
— Работенки сейчас немало… тридцать фунтов. Как раз надо делать клапаны для новой партии паровых котлов мистера Стефенсона… Ну, две недели…
— Идет! Пришлите мне счета.
В теории мой аппарат казался вполне работоспособным, однако единственной возможностью испытать его станет полет. Рискованное дело. Но все же оно того стоит.
У моего отца было два присловья, которыми я руководствовался. Первое: удача — это распознанный шанс. Звучало достаточно здраво, вот только шанс, как правило, от меня ускользал. Второе: то, что слишком хорошо, чтобы быть правдой, никогда правдой не бывает. Звучало не столь оптимистично, зато во многих случаях уберегало меня от беды. Лорд Гейнсли и его прожекты казались слишком хорошими, чтобы быть правдой, однако платил он достаточно щедро.
Я возвращался из Шеффилда, и до поместья лорда Гейнсли оставалось миль десять, когда внезапно разразилась гроза. Поскольку день клонился к вечеру, я решил заночевать в маленькой гостинице на краю деревушки. Я как раз отведал пирога со свининой, когда ко мне подошел бородатый мужчина. Вроде бы сезонный рабочий, но стоило ему открыть рот, как иллюзия развеялась.
— Так значит, вы последний воздухоплаватель Гейнсли, — сказал он с французским акцентом тихим, почти заговорщицким голосом.
— Мы не знакомы, сэр, — ответил я настороженно.
— Моя фамилия Норвен, и я знаю, что вы Гарольд Паркс.
Я жестом указал на стул.
— Вы назвали меня последним воздухоплавателем лорда Гейнсли, а ведь барон не летал, пока я не взял его с собой.
— У него было четыре воздухоплавателя. Первый — Роутли, он погиб на загадочной дуэли в тысяча восемьсот тридцать первом. Сэндерсон умер от пищевого отравления два года спустя. Элдерс выпал из вагона поезда в тридцать седьмом, его нашли возле путей с переломанной шеей. Готов прозакладывать последний фунт, она была сломана до того, как он упал.
Укол тревоги… но незнакомец не проявлял ни тени враждебности.
— Вы сказали, четыре воздухоплавателя…
— Я сел на рыболовецкое судно, которое якобы должно было отвезти меня домой во Францию. Когда мы на милю отошли от берега, меня приковали к куску рельса и перевалили за борт.
— Тем не менее вы здесь и живы.
— Отмычка всегда при мне. Рисковый вышел переплет: вскрывать замок в темноте, под водой, но я это сделал.
Я знал, что перечисленные им воздухоплаватели мертвы, ведь мы сообщество небольшое.
— Воздухоплаватель Эдуард Норвен был французом и ветераном наполеоновских войн. Он исчез в тридцать шестом.
— Именно так я и поступил, месье Паркс. Семнадцатого июля в час пополуночи. Такие дни не скоро забудешь. Я отрастил бороду и взял себе другое имя.
— Вы можете доказать, что тут замешан Гейнсли?
— Вы можете доказать, что у вас с Гейнсли были какие-то деловые договоренности? — спросил он в ответ.
Я поднял палец и открыл рот, собираясь ответить… но промолчал. Все суммы уплачивались наличными. Мои люди, Келли и Фелдмен, теперь жили в поместье лорда Гейнсли, и я тоже. Вероятно, краска сошла с моего лица. Норвен улыбнулся и отпил из кружки.
— У вас сны и видения, месье Паркс, — продолжал он. — Видения обрушиваются на вас, когда вы поднимаетесь с Гейнсли и Ангеликой. Они начинаются приблизительно на десяти тысячах футов, на высоте, где разум лисы чуть проясняется. Она словно выходит из пьяного ступора и бессвязно бредит.
— Но ни разу не произнесла ни слова…
— Она не такая, как мы. Она говорит мыслями; ее слова — образы мыслей. Я бы вам предложил ничего пока Гейнсли не сообщать.
— Почему?
— Вы все еще живы.
Его слова слишком походили на правду.
— Я видел ландшафты, сплошь красные и зеленые под фиолетовым небом, — продолжал Норвен. — Там раскинулись города из серебристых кристаллов, улицы которых были усеяны трупами, хотя здания уцелели. Как будто сцены чумы. Меня словно бы тащили по городу, заставляли смотреть на тела. На оставшихся в живых были шлемы и балахоны, напоминавшие костюмы для ныряния, вот только шлемы из стекла и без дыхательных трубок.
Тут я не на шутку испугался. Норвен описывал в точности то, что наблюдал я в видениях и снах. Я решился на откровенность, чтобы завоевать его доверие.
— А еще меня посещали сны, полные огромных сверкающих предметов, которые плыли в темноте на фоне незнакомых созвездий, — признался я.
Он кивнул.
— У меня были сходные видения. Расскажите о своих подробнее.
— Я не могу описать блестящие предметы, поскольку они не похожи ни на что земное. Тем не менее они двигались с величавостью огромных кораблей. Они расцветали белым огнем, который желтел, потом превращались в мерцание, затем — в блестящие облака осколков.
— Боевые корабли, возможно, сражающиеся в ночи. Я видел, как огромные толпы славят Ангелику. Произошла битва. Она была предводителем.
— Женщина-предводитель? Абсурд.
— Почему? В настоящее время молодая королева Виктория — монарх вашей огромной империи. В шестнадцатом веке вами правила королева Елизавета, и она была воительницей. У нас во Франции прославилась Жанна д'Арк.
И снова мы сидели молча. Но теперь я уже обливался холодным потом, невзирая на ревущий в очаге огонь.
— По моему мнению, Ангелика спустилась откуда-то с очень большой высоты, — рассуждал вслух Норвен. — Возможно, из Тибета, областей, которые еще не исследованы. Я изучил все карты, какие только существуют. Я читал отчеты первооткрывателей Силбрука и Уэбба. Они упоминают горы пяти миль в высоту. Думаю, наши видения — о городах в тех горах. Там территория, размером с Францию, о которой нам ничего не известно… А трупы в видениях? Что вы о них думаете?
— Эпидемия. Ангелика бежала, спасая свою жизнь. Вниз — из прохладного, чистого воздуха. В плотную, насыщенную, теплую, усыпляющую атмосферу людей. Ее мозг одурманен плотным воздухом. Возвращение в горы исцелило бы ее, ведь на моем воздушном шаре, в четырех милях над гостиницей, где мы сидим, ее разум начинает проясняться.
— Никакая это не эпидемия, — возразил Норвен. — У меня было четыре года на размышления. Ангелика не бежала от болезни, ее изгнали. Случилась война. Она была их Наполеоном и потерпела поражение.
— Чересчур уж фантастично… — начал я.
— Гейнсли надеется узнать секреты оружия народа, слушая ее бессвязный бред. Едва разум проясняется, она посылает бредовые видения в сознание всех, кто ее окружает. Вот почему он держит вас на службе. Он хочет выведать секреты, способные изменить мир. Он сделал наброски машин и оружия, которых пока не понимает, но каждый полет позволяет ему собрать все новые фрагменты ее мыслей. Его беда в том, что он всегда должен иметь при себе воздухоплавателя, поскольку в разреженном воздухе подвержен приступам дурноты. Вот почему он убил остальных. Он не хочет, чтобы кто-то другой собрал столько же видений Ангелики. А вас он презирает, поэтому не боится.
Тут я рассмеялся.