— Я видел их.
— Ладно, — бросает он нетерпеливо, — во что вы их оцениваете?
Я молчу достаточно долго, чтобы раздражение его выросло еще больше, и ответ мой не рассчитан на улучшение его настроения:
— Мне кажется, правильно вопрос будет сформулировать следующим образом: во что вы их оцениваете?
Он снова хмурится и качает головой:
— Я задал вам вопрос, отвечайте на него.
— Ответа у меня нет. Вы связались с нами, сообщили, что у вас есть люди-заключенные, и предложили переговоры об их безопасности. На основании этого мы пришли к выводу, что вы наверняка держите в голове определенную цену за них. И вот я здесь, чтобы решить, стоит ли ее платить.
Вольф не привык, чтобы его слову и делу перечили, и ему не нравятся мои позиция и ответы. Он скалится.
— Это место принадлежит мне. Правила здесь устанавливаю я. На моей земле и на этих переговорах.
— Тогда установите правила для стоимости людей. Если они чего-то стоят.
— Чего-то? Да они очень дорого стоят!
— Неужто? — качаю я головой. — Это больше не их мир, и места для них в нем уже нет. Их недостаточно, чтобы расплодиться и создать жизнеспособную популяцию. В лучшем случае, их можно выставлять диковинками. Экспонатами. Лабораторными образцами. Пока мы превосходно обходились и без них.
Вольф вцепляется в ручки кресла, глаза его округляются от возмущения, вызванного подобной пренебрежительной оценкой.
— Но это же люди!
Мы созданы охотиться, выслеживать добычу и вцепляться в малейшую слабость. По одному лишь этому слову, по тому, как он произносит его, по его осанке и запаху я вижу и понимаю все, что мне нужно. Я словно превратился в ищейку-бладхаунда, и вот теперь след прямо перед моим носом, светящийся и ощутимый.
— Вы никогда не подходили к ним, так ведь? — спрашиваю я насмешливо и в то же время с удивлением. — Просто заперли их, с глаз долой.
Его поза — воплощенное негодование.
— С какой стати?
— Потому что вы боитесь их. — Вот это одновременно и вызов, и обвинение.
— Не смешите, — рычит Вольф, но его отрицание звучит столь фальшиво, что даже охранники начинают тревожно переминаться с ноги на ногу.
— Тогда вы не будете возражать, если я попрошу одного из них присоединиться к нашей беседе.
— Не вижу необходимости в этом.
— Зато я вижу. Мы обсуждаем их стоимость. И нам следует услышать, что один из них думает о собственной цене. — Я поворачиваюсь к Хлое: — Пожалуйста, попроси Виолу Спунер зайти сюда.
Она немного хмурится, гадая, что же у меня на уме, но начинает подниматься. Ее нерешительность как раз то, что мне нужно.
— Все будет хорошо, — говорю я ей. — Если госпожа Спунер боится, объясни ей, что хуже того, чем закончился наш пролет над Топикой, не будет.
Она не дает явно понять, что уловила мои скрытые инструкции.
— А не надо быть такой тряпкой, как вы, — заявляет она.
Я смотрю на Вольфа:
— Вы, конечно же, ручаетесь за ее безопасность.
Вожак бунтовщиков выглядит так, словно ткнулся носом во что-то мерзкое.
— Я по-прежнему не вижу в этом необходимости.
— Вы хотите заключить сделку. Это и будет частью торга, или же мы возвращаемся в Вашингтон.
— С пустыми руками.
Я пожимаю плечами.
— Именно так мы и явились. Вы предлагаете такое, без чего мы пока прекрасно обходились. Это вам что-то нужно за этих заключенных. Может, мы и хотели бы их заполучить, но необходимости в них не испытываем.
Он ничего на это не отвечает, и я киваю Хлое. Она идет за Виолой Спунер.
— Дела действительно идут весьма неплохо, — говорю я, снова обращаясь к Вольфу. — Поначалу было очень трудно, понятное дело, но с каждым днем мы все более организованы. Продовольствия более чем достаточно. Даже обычные граждане легко могут найти и позволить себе за вполне разумную цену такое удовольствие, как свежая говядина. И даже вырезку.
Стоит мне произнести это волшебное слово, и в глазах всех трех охранников Вольфа появляется мука. Один даже облизывается.
— Есть пиво, — продолжаю я, рассевшись. — И мороженое тоже. В большинстве населенных пунктов свой собственный медицинский центр. А еще сходят с ума по кошкам, даже выставки устраивают.
На протяжении всего этого повествования Вольф, не отрываясь, таращится на меня.
— Зачем вы рассказываете мне все это дерьмо? — угрюмо спрашивает он.
— Просто убить время. Мне неизвестно, какие новости до вас доходят.
Вольф хочет что-то сказать, но качает головой.
— Хватит. У меня есть вопросы, и хочу получить на них ответы.
Я устраиваюсь поудобнее.
— Спрашивайте.
Он наклоняется вперед, словно пытаясь пришпилить меня взглядом.
— Почему сюда послали именно вас?
Я смеюсь.
— Очень просто. Я оказался под рукой.
На его лице нет и следа улыбки.
— Не несите ерунду. Вы, несомненно, входите в близкое окружение Билла. В ответ на ваш предыдущий вопрос: я слежу за тем, что вы называете новостями. Вы в них не упоминаетесь.
Я снова смеюсь.
— Я не делаю ничего, достойного упоминания.
— Или же ничего, что просачивается в прессу.
— Вы переоцениваете мою важность. Меня послали, потому что я бросовый, большей частью я лишь историк. Во избежание ошибок прошлого и всякое такое.
Вольф качает головой, не веря мне.
— Я не дурак. Билли посылает здоровую, упрямую, дерзкую немецкую овчарку, и я должен поверить, что это какой-то дармоед? Если б вы были бросовым, вы бы оказались чихуахуа.
Я грожу ему пальцем.
— Да вы борец за породу, — выражаюсь я мягко.
— Избавьте меня от вашей душещипательной требухи, — раздраженно клацает Вольф. — Лучше быть большим, крепким и породистым, чем какой-то маленькой и слабой дворняжкой.
Я улыбаюсь.
— Мне понятно, на чем вы основывались, когда строили свое утопическое общество.
Уши у доберманов встают торчком, когда возвращается Хлоя вместе с Виолой Спунер. При виде человека их уши обвисают. Ноздри Вольфа расширяются, и он тревожно ерзает в своем кресле.
Я поднимаюсь, чтобы поприветствовать человека, и гостеприимно ей улыбаюсь.
— Спасибо, что присоединились к нам, госпожа Спунер.
Она нервно кивает:
— Не за что.
Я обращаю ее внимание на нашего хозяина.
— Представляю вам генерала Вольфа. Он ваш владелец de facto и, кажется, считает вас весьма ценным товаром.
Она откашливается, потом спрашивает:
— Наше мнение будет как-то учитываться?
— Нет, вероятно.
Она обращается к Вольфу:
— Я надеюсь, у вас хватит духу освободить нас из этого бессовестного заключения.
Он смотрит на нее — морда бесстрастна, тело напряжено.
— Вас не подвергают жестокому обращению.
— Не считая избиения, когда нас схватили. — Она касается рукой перекошенного лица. — Но с нами не обращаются надлежащим образом. Скверная пища, ограничение свободы, отсутствие медицинского ухода. Один из нас уже умер, а состояние остальных оставляет желать лучшего. Вы не имеете права так обращаться с нами.
Вольф щурится:
— Не имею права? В этом месте правлю я, и это единственное право, которое мне требуется. Я мог бы всех вас вывести наружу, расстрелять и оставить на корм стервятникам. И мой приказ будет выполнен немедленно, потому что слово мое — закон.
— Чувак, стервятников уже не осталось, — услужливо подсказывает Хлоя. — Вы их всех сожрали. Что до меня, то я предпочитаю жареную курицу. Ела вот две ночи назад, такую хрустящую, да еще с печеньем и спаржей. — Она качает головой. — Штука в том, что спаржу я люблю почти так же, как и курицу. Чудно, правда?
— Заткнись, — рычит Вольф, разозленный, что его угроза была столь искусно сведена на нет поразительной способностью Хлои применять свою непочтительность в качестве особого боевого искусства. — Я убью их, если не получу того, что хочу.
Я смотрю на него и развожу руками:
— Тогда мы вернулись к самому началу, так ведь? Вы до сих пор не сказали мне, чего хотите. Перестаньте тратить время на угрозы и назовите вашу цену.
Прежде чем заговорить, Вольф обдумывает свои слова, шевеля при этом челюстями, словно обгладывая кость. В его прикрытых глазах я вижу жадность, питающую его расчеты. И я уже догадываюсь, что он собирается потребовать — его желания продиктованы его положением, точно так же, как провалившийся в глубокую яму наверняка попросит веревку или лестницу.
— Я хочу… много чего. Я хочу, чтобы эмбарго было отменено и начались регулярные поставки продовольствия. Я знаю, что на моей границе концентрируются войска… — Тяжелый взгляд в мою сторону. — Я хочу, чтобы их отозвали и был подписан пакт о ненападении. Я хочу, чтобы отремонтировали сотовую связь. Это только начало списка.
— Я понимаю, — говорю я, тщательно отмеряя в словах сарказм. — Вам необходимы средства, чтобы удержать ваш дешевый аттракцион по образцу Талибана от падения.
Ему требуется видимое усилие, чтобы не ответить на мое оскорбление.
— Называйте, как хотите, — произносит он наконец. — Я получаю, что мне нужно, вы получаете людей. Если я не получаю, чего хочу, — они покойники.
Я даю угрозе повисеть миг-другой, а затем начинаю усиливать нажим:
— Вы не сделаете этого. Прекратите нести чушь.
Глаза его вспыхивают.
— Сделаю!
Я качаю головой.
— Нет, ладно еще казнить того, кто пугает вас или не соглашается с вами, но подобную позу приберегите для своей игрушечной армии. Я не куплюсь на это.
— Не вынуждайте меня! Я предупреждаю!
— Так я и поверил! Я не из тех легковерных болванов, которыми ты себя окружил. Так что вытряхни дерьмо изо рта, старая ты баба, и говори как есть.
Вольф вскакивает на ноги, губы его оттопыриваются в рычании.
— Я убью их лично! Я предупреждаю!
Я смеюсь ему в лицо.
— Не надо ля-ля, старое кастрированное трепло!
Вольфа буквально трясет от ярости. Его телохранители неуверенно дергаются. Никогда прежде у них на глазах с их хозяином не обращались подобным образом, и теперь они понятия не имеют, как поступить. Хлоя таращится на меня, не понимая, зачем я дразню чудовище. В углу Бадди тихонечко скулит от страха.