Все началось из-за некоей моей тайны и стало для меня самым главным делом. Я ткал паутину историй, чтобы спасти женщину, которую любил. Я и подумать не мог, что спустя пятнадцать столетий после моей смерти другая женщина, совсем не похожая на мою возлюбленную, прочтет мои слова и влюбится в меня.
Тогда, при моем пробуждении, Иша сказала, что воссоздала меня затем, чтобы я составил ей компанию в межзвездном путешествии. Она желала стать Сомадевой своего времени и собирала истории, перелетая от планеты к планете в Галактике, которую мы называем Млечным Путем. Каково было мне узнать, что существуют другие миры, населенные людьми и иными существами, и каждый из этих миров кишит своими легендами и преданиями! Иша поведала мне, что мой дух заключен в кристаллическую шкатулку, вроде тех, в которых хранят драгоценности. Шкатулка снабжена длинными отростками, подобными усикам насекомых, так что я могу видеть, слышать и обонять — образно говоря, ощутить на вкус любую из посещаемых нами планет.
— И как же ты вырвала меня из объятий смерти? Восстановила мою душу по историческим хроникам? Или эта волшебная шкатулка — просто моя очередная реинкарнация?
Она покачала головой.
— Это не магия, Сомадева. Боюсь, я не смогу этого объяснить. Но скажи… мне просто необходимо это знать. Почему ты не вписал самого себя в «Катхасаритсагару»? И кто он на самом деле, этот твой рассказчик, Гунадхья?[25] Я чувствую — здесь какая-то загадка…
Она все время задавала мне вопросы. Когда она наедине со мной, то часто бывает взволнована. Мое сердце тянется к ней, к этому потерянному ребенку отдаленной эпохи.
Гунадхья — главный рассказчик «Катхасаритсагары», создание, в чем-то схожее с европейскими гоблинами. Согласно легенде, он был любимцем самого Шивы, а на Земле родился из-за некоего проклятия. Его предназначением было поведать миру великую историю, называемую «Брхат-катха», ничтожной частью которой является «Катхасарит-сагара». Но ему запрещено было говорить или писать на санскрите и на любом другом человеческом языке. Странствуя однажды по лесу, Гунадхья наткнулся на стаю пожирателей плоти пишачей[26]. Гунадхья затаился и, слушая их разговоры, выучил этот странный язык. Со временем он создал великую книгу «Брхат-катха» на языке пишачей. Написана она была на древесной коре его собственной кровью.
Говорят, что его принудили сжечь рукопись и только в самый последний миг некий ученик Гунадхьи успел выхватить из огня одну часть. Я годами прослеживал судьбу этой уцелевшей части, но смог найти лишь несколько разрозненных страниц и записать обрывочные воспоминания тех, кто видел подлинник или кому рассказывали связанные с ним истории. Из этого немногого я и воссоздал то, что назвал «Катхасаритсагара». В своей работе я следовал нашей древней традиции, по которой автор составляет, соединяет и приукрашивает разные истории — как записанные, так и устные. Он наделяет своим сознанием множество персонажей-рассказчиков, чтобы направлять их повествование.
В наиболее древних работах автор идет еще дальше: он сам включается в действие, уподобляясь выходящему на сцену актеру.
В этом единственном пункте я отошел от традиции. Я не участвую ни в одной из историй «Катхасаритсагары». И вот Иша хочет знать почему.
Временами я ощущаю своего рассказчика Гунадхью, как человек может ощутить стоящее рядом привидение. Гунадхья имеет со мной какую-то связь, природа которой мне не ясна. Все эти годы он являлся мне во снах, заполнял пробелы в моих повествованиях, отвергая и опровергая уже записанное. Он шепот в моих ушах; мой язык то и дело повинуется его приказам. Он постоянно что-то утаивает, терзает меня тишиной между словами. Возможно, он ждет подходящего момента.
— Я не знаю, — отвечаю я Ише. — Мне неизвестно, почему я не вставил самого себя в повествование. Понимаешь, я думал этого будет достаточно: сплести паутину из слов, чтобы поймать в нее свою царицу. Чтобы спасти ее от смерти…
— Расскажи мне про нее, — просит Иша. Она знает все про Сурьявати, но хочет услышать это от меня. Снова и снова.
Я вспоминаю…
Высокий балкон, открытый, незарешеченный. Горный воздух пьянит как вино. Во внутреннем дворе под нами сушатся на солнце большие оранжевые кучи абрикосов. За стенами двора слышатся голоса и лязг оружия — солдаты упражняются в своем смертоносном ремесле. Царь готовится к сражению с собственным сыном, не желающим терпеливо дожидаться его смерти и жаждущим захватить трон. Но я здесь не из-за этого, а ради царицы. Она стоит на балконе у огромной каменной вазы, поливая священный базилик — тулси. На ней длинная юбка глубокого красного цвета и зеленая шаль поверх изысканно расшитой туники. Ее тонкие пальцы дрожат, ее взгляд, когда она поднимает на меня глаза, полон боли. Служанки суетятся вокруг, но они не в силах облегчить ее терзания. Наконец она садится, натягивая на лицо край тонкой шелковой вуали. Легкий жест кистью руки. Знак, что я должен начать рассказ, который на какое-то время сумеет прогнать тревожные складки с прекрасного чела.
Именно ради нее я сплетаю паутину повествований. Каждый раз это помогает царице забыть про свое отчаяние и прожить еще один день. Всякий раз она оказывается пойманной в мою паутину и очаровывается ею все больше и больше. Но бывают дни, когда сжигающая ее тревога пересиливает и разбивает заклятие повествования, и тогда я нужен царице для другого дела. Ради любви к ней я должен принимать участие в древнем и опасном ритуале. Но сегодня, этим днем, о котором я рассказываю Ише, Сурьявати просто хочет послушать историю.
Думаю, я допустил ошибку — тогда, пятнадцать веков назад. Если бы я вписал самого себя в «Катхасаритсагару», возможно, Сурьявати поняла бы, как сильно я хотел, чтобы она осталась в живых. В конце концов, Вьяса, записавший бессмертную «Махабхарату», в той же степени был участником событий, как и их летописцем. Да и Вальмики, сочинивший «Рамаяну», тоже стал одним из ее персонажей.
Что ж, впишу-ка я самого себя вот в это повествование. Может, в этом спрятан секрет, как управлять событиями. И я сам, в конце концов, постигну смысл происходящего.
Призрак Гунадхьи рядом со мной молчаливо кивает в знак согласия.
Иша сидит в отсеке корабля, пальцами теребит волосы, ее взгляд озабочен. Она всегда выглядит обеспокоенной. Она уже много поведала мне о себе, но я могу только гадать, чего же она на самом деле добивается, составляя своды легенд и мифов обитаемых миров. Когда я странствую по лабиринту историй, созданному мной же, я, в конце концов, надеюсь найти свою Ишу, свою Сурьявати.
Ишу, насколько я успел понять, особенно занимают истории о происхождении, отыскании предков. Думаю, это потому, что она ничего не знает о собственной семье, о своем прошлом. В молодости она стала жертвой похитителей прошлого. Налетчики забрали всю ее память. И теперь ее воспоминания разбросаны по представлениям балаганных актеров, беседам чужаков, фальшивой памяти людей, пожирающих чужие личности и чужие жизни. Ее самосознание было уничтожено полностью, начисто, так что теперь она не признает эти воспоминания за свои, даже если когда-нибудь на них натолкнется. Что за ужасная и поразительная эпоха, в которой возможны такие вещи!
В своих странствиях Иша до сих пор так и не смогла узнать, к какому народу принадлежала. Единственная зацепка, ниточка, связывающая ее с прошлым, — это почти два десятка потрепанных древних книг. 18 томов «Катхасаритсагары». Видимо, они принадлежали ее семье, и это все, что у нее осталось после того налета. Страницы пожелтели и стали ломкими, текст выцвел. В юности Иша провела много времени, заново осваивая утраченное искусство чтения, изучая утерянные рукописи, написанные на мертвых языках. Под обложкой первого тома можно различить бледную надпись: имя — Вандана. На полях в разных местах текста есть замечания, сделанные той же рукой. «Это какой-то мой предок», — думает Иша.
Вот почему Ишу так захватывают истории о происхождении. Она надеется, внимая рассказам, откуда кто родом, когда-нибудь отыскать что-нибудь и о самой себе.
Все это я узнал во время нашего первого путешествия. После того как она вернула меня к жизни (если это можно так назвать), мы отправились на планету, именуемую Джесанли, на поверхности которой располагалось всего несколько городов-государств, и все они были с нами неприветливы. Никто не захотел нас принять, кроме племени пустынных кочевников киха, имевших давние обычаи гостеприимства. Жители этой планеты не продвинулись хоть сколь-нибудь значительно в искусствах, инженерном деле или науке. Но у киха имелись странные поэтические предания. Вот первое из них.
Некогда наши предки жили в горячем и перенаселенном месте почти в полной темноте. Они были не похожи на нас. Не мужчины и женщины, а какие-то другие сущности. Полуслепые предки жили в постоянном страхе, и если случалось, что один из них оказывался слишком близко к другому, они тут же в ужасе отпрыгивали друг от друга, как будто боялись напороться на чужака, а то и врага, стремящегося ворваться в их личное пространство. Представьте себе множество людей, лишенных дара речи и вынужденных жить в тесной и темной пещере, где ужасно каждое случайное столкновение во мраке — вот каков был образ жизни наших предков. Всегдашний страх стал их сущностью, стал чем-то вроде тяжелого груза в душе.
Но время от времени двое из них, а то и больше, сходились достаточно тесно, чтобы суметь смутно разглядеть друг друга своими почти бесполезными глазами. И тогда они получали возможность узнать самих себя в других, они могли коснуться другого, привлечь его к себе. Со временем у них появились небольшие, но прочные семьи. И теперь им уже не было нужды таскать в себе бремя своего страха, который, будучи отпущен на волю, превращался в свет.
Да-да. Вы правильно услышали. Хотя они и продолжали жить в своем похожем на топку мире, все в той же чудовищной тесноте, но то, что от них вопреки всему исходило, было светом.