Когда Иша услышала это предание, ее глаза засверкали. Она сказала людям киха, что у этой легенды есть скрытый смысл, в ней содержится секрет того, как горят звезды. Киха вежливо выслушали объяснение и поблагодарили Ишу. Она хотела узнать, где они впервые услышали эту сказку, но вопрос казался им бессмысленным. Позже Иша сказала мне, что, несмотря на свой образ жизни, киха наверняка когда-то были обитателями неба.
Эту историю киха рассказали Ише в благодарность за принесенные дары. Поэтому, когда она объяснила суть и смысл их собственного предания, им пришлось рассказать еще одну легенду, чтобы сравнять счет. Делали они это с явной неохотой, поскольку древнее предание не тот подарок, которым легко одаривают чужака.
Вот эта вторая история.
В начале всего было лишь одно-единственное существо по имени Тот-У-Которого-Нет-Имени. Безымянный был громаден, бесформен и неразличим, он покоился в неподвижности и ждал. В месте его обитания не было тьмы, потому что не было и света.
Постепенно Безымянный устал от такого существования. Он спросил, обращаясь в никуда: «Кто я такой?». Но ответа не последовало, поскольку не было никого другого, кроме него самого. Тогда он сказал самому себе: «Одиночество — тяжкое бремя. Я разделюсь на части и создам себе товарищей».
И тогда Безымянный собрался с силами, сжался, а потом яростно распростерся по всем направлениям, истончаясь по мере растяжения. Это был самый великий взрыв из всех известных: из разлетевшихся в разные стороны осколков зародились люди, и животные, и звезды.
И теперь, когда свет падает на гладь вод, или когда человек пускает стрелу в другого человека, или мать поднимает на руки ребенка, это Тот-Кто-Был-Некогда-Безымянным задает мелкую частичку своего великого вопроса: «Кто я такой?».
Тем не менее Некогда-Безымянный продолжает расширяться, стремясь за горизонты того, что мы знаем, и того, чего не знаем, дробя себя на все более мелкие части, подобно тому, как разлетаются брызги от волн, разбивающихся о прибрежные скалы. Чего он ищет? Куда стремится? Кто скажет?
И от этой истории Иша тоже пришла в восторг. Она хотела рассказать киха, что на самом деле это второе предание повествует о рождении Вселенной, но я ее отговорил. Для киха совершенно не важно, что реально, а что нет. Для них существуют лишь легенды и предания, а во Вселенной достаточно места, чтобы вместить их все.
Позже Иша спросила меня:
— Как могло случиться, что киха забыли о том, как некогда они странствовали среди звезд? Эти два предания содержат суть всех наук, это такие замаскированные виджьян-шастры[27]. Неужели память так ненадежна и недолговечна?
Она прикусила губу, и я понял, что она думает о своем собственном утраченном прошлом. В истории моей жизни тоже есть провалы, которые мне нечем заполнить.
Истории, из которых составлена «Катхасаритсагара», не похожи на сказки киха. У царицы Сурьявати всегда было серьезное выражение лица, она проводила много времени в размышлениях о природе Господа Шивы. Чтобы хоть как-то облегчить ее участь, я собирал рассказы об обычных, несовершенных смертных и о высших существах: о сплетничающих женах, об обитающих в небе видьядхарах, способных менять свое обличье, об опасных и добрых зверях, населяющих великие леса. Предание гласит, что впервые их поведал миру сам Шива. Они совершенно не похожи на сказки киха.
Ише еще предстояло многому научиться! Как и Сурьявати, она скрытная женщина. Она изо всех сил скрывает от мира свою боль. Ее отношения с киха безличны, она соблюдает дистанцию, чтобы не сказать — держится отстраненно. На ее месте я бы погостил в их жилищах, пожил бы с ними одной жизнью, послушал бы их разговоры и сплетни. Выяснил бы, кто кого любит, какие радости и горести принес очередной сезон, есть ли вражда между кланами. Меня мало занимали космические драмы о богах и героях.
Однако третье предание киха не похоже на два первых. И мне непонятен его смысл.
Однажды во мраке брел человек и вышел на берег, где горел огонь. Он подошел поближе и увидел другого — весь как будто из света, он вертелся вокруг себя, как пьяный. Первый, согревшись возле огненного человека, хотел заговорить с ним, но огненный его не замечал. Он продолжал вертеться на месте, а первый, чтобы видеть его лицо, вынужден был, выкрикивая свои вопросы, бегать вокруг огненного. А еще там были три маленькие кусачие мошки, которые не осмеливались потревожить огненного человека, но зато хотели покусать щеки другого, и поэтому они кружили вокруг его головы, а он все отмахивался от них, но они от него не отставали и следовали за ним, пока человек не забыл про них, и тогда они смогли его ужалить.
Что дальше?
А дальше ничего. Все они, все пятеро, по-прежнему еще находятся на темном берегу и продолжают свой танец.
Иша считает это довольно поздней историей о происхождении племени. Она полагает, что предки народа киха явились с планеты, у которой было три луны. То был мир, долгое время летевший в одиночестве сквозь космический мрак, пока не попал в объятия какой-то звезды. Я слышал истории про такие миры — бродячие планеты, у которых нет своего светила-пастыря. Вполне возможно, одна из них прибилась к какому-то солнцу. Эту сказку Ише по секрету рассказала какая-то девочка, когда мы уже готовились к отлету. Она хотела сделать нам какой-нибудь подарок, а это все, что у нее было.
Если Иша права, то киха рассказали нам эти истории не в том порядке. Надо их так расположить: рождение Вселенной, возникновение их солнца и появление около него их собственной планеты.
Однако все эти старые истории имеют столько же значений и смыслов, сколько звезд на небе. Пришпиливать к любой из них единственное объяснение — значит, совершать ошибку. Возьмем второе сказание. С тем же успехом можно рассудить, что в нем под видом космологической теории передаются некоторые философские идеи из древних индийских книг, называемых «Упанишадами». В другой своей жизни я был знатоком санскрита.
А еще важно то, что мы извлекаем из этих историй — какой смысл мы там видим, какое значение. Мы похожи на бродяг на морском берегу, которые находят здесь одну раковину, там — другую, дальше еще и еще и в конечном счете создают из них цепочку собственного изготовления.
Вот завязка истории, которую я сложил, объединив все три предания киха.
В начале Иша создала мир. Желая познать саму себя, она разорвала себя на части. Одна из таких частей — это я, Сомадева, поэт и бродяга. И мы вечно кружимся подле — создатель и создание…
Иногда я думаю, что я сам создал ее, точно в той же мере, в какой она слепила меня. И спрашиваю себя: не являемся ли мы письменными произведениями друг друга, не придаем ли материальность, всего лишь сочиняя сюжеты, каждый из которых ссылается на сюжет другого?
Возможно, киха правы: истории создают наш мир.
Я просыпаюсь и обнаруживаю себя на знакомом высоком каменном балконе. Царица глядит на меня. Между нами в глиняном сосуде горит небольшой костерок — ангити. Над ним на железной подвеске болтается черный котелок с парящим зельем.
— Не слишком ли далеко тебя занесло, мой поэт? — озабоченно спрашивает царица. — Ты говорил мне о далеких мирах и невозможных вещах. Ты произносил слова, которых я не могла понять. Это все, конечно, очень любопытно, но я всего лишь хотела узнать, что произойдет в ближайшие дни, а не то, что будет спустя целые эпохи. Я хотела…
Я в замешательстве. Открыв глаза, я подумал, что вижу Ишу. Я полагал, что нахожусь на космическом корабле и рассказываю Ише про Сурьявати. Иша любила слушать старинные сказания. Сама при этом лежала на койке и рассеянно поглаживала лоб пальцами. Я мог только жалеть, что это не мои пальцы.
Так каким же образом я оказался здесь и вдыхаю насыщенный запахом сосен воздух Гималаев? И почему ощущаю во рту сложное послевкусие, относительно которого не могу точно сказать, чем оно вызвано. Но, кажется, оно имеет какое-то отношение к травяному отвару, дымящемуся в котелке. Мой язык слегка онемел — это действие содержащегося в зелье яда.
А может, рассказывая Ише историю своей жизни, я настолько глубоко погрузился в повествование, что оно стало для меня реальным?
Темные глаза царицы полны слез.
— Могу ли я попросить тебя сделать еще одну попытку, мой поэт? Не рискнешь ли ты жизнью и здравым рассудком еще раз, чтобы рассказать мне, что ты увидишь? Нужно просто перешагнуть границы этого мига и перенестись на несколько дней вперед. Кто победит в этой войне?..
Не могу же я ей сообщить, будто действительно видел то, что она хочет узнать. Я знаю, что написано в исторических хрониках про это сражение. Принц, ее сын, отберет у отца трон, а самого обречет на гибель. А царица…
Я не могу этого вынести.
И пытаюсь рассказать ей историю, героем которой являюсь сам. Если у меня будет возможность влиять на последовательность событий, возможно, я смогу спасти ее. Я не способен воздействовать на царя или его сына, они для меня недосягаемы. Но Сурьявати? Она восприимчива к словам. А что если в любви Сомадевы — героя повествования — к Ише она распознает невысказанную, мучительную любовь настоящего Сомадевы… и, быть может, еще сумеет отступить от края пропасти, вырваться из плена писаной истории…
Я ужасаюсь тому, что если события пойдут, как описано в хрониках, я потеряю мою Сурьявати. Не окажусь ли я тогда в компании Иши, странствующей меж звезд в поисках преданий? Или просто умру здесь, на Земле, в тени дворцовых стен, в эпоху, когда ночное небо было лишь покровом сновидений? Кто выживет — реальный Сомадева или его литературное воплощение? И кто есть кто из этих двоих?
Все, что я могу сделать, это отвлекать Сурьявати и удерживать ее при жизни своими невероятными историями… и надеяться.
— Не знаю, как далеко в будущее забросит меня зелье, — говорю я царице. — Но ради своей повелительницы я выпью еще.
Я делаю глоточек.
И снова на корабле. Иша спит, спутанные волосы закрывают лицо. Во сне ее лицо расслаблено и безмятежно, если не считать привычной морщинки между бровями. Когда она хмурится, то больше похожа на ребенка, чем на взрослую женщину. Я гадаю — может, во сне к ней возвращается утраченная память?