Казалось, путешествие на грузовике подходит к концу. Солнце играло бликами на полотняном потолке, и голоса весело переговаривались тут и там. Кто-то выругался: Флёр не знала таких слов, но поняла по тону — и почувствовала себя виноватой за свои ночные горшки.
— Этот тоже грязный, вот здесь, с краю, — пророкотал мужской голос, и ковчег Флёр накренился так сильно, что куски сыра покатились к ней в кровать и на одежду.
— Кому это?
— Месье и мадам Перро, в «Тополях». Хрупкое.
— Будто здесь вокруг полно деревьев! — брезгливо фыркнул второй мужчина. — Я тоже не знаю никаких Перро. Спросим у нашего старожила.
Ящик несколько раз тряхнуло в такт шагам, и Флёр услышала хриплый голос:
— Перро? Да, до войны здесь жили Перро, в «Тополях».
— А теперь?
— Нету, — прокашлял голос. — Ни тополей, ни Перро…
— Очередной таинственный груз в хранилище, — вздохнул первый мужчина.
Флёр с ужасом ожидала лязганья захлопывающихся железных засовов, обрекающего ее на голодную смерть, но раздавшийся звук был обычным глухим стуком деревянной двери. Громыхающие шаги затихли вдали, и уши Флёр заломило от тишины, первой настоящей тишины за последние дни, скорее — недели, как могла бы поклясться путешественница. Она откинулась на спину и позабыла свои страхи, горе, гнев на мать — всё на свете, наслаждаясь тишиной, как теплой ванной. Ах, как же она по ней соскучилась! И вскоре она уже крепко спала.
Когда девочка проснулась, было уже темно, и все ее опасения вернулись. Неужели мать послала ящик по неверному адресу, и теперь Флёр осталась одна взаперти, возможно, в полном одиночестве, и никто не наставит ее на верный путь. Она всецело предалась греху уныния, хорошенько проплакалась, потом встряхнулась и попыталась оценить ситуацию.
У нее оставались две почти полные банки воды и достаточно много не слишком свежих крекеров. Сыр только чуть-чуть подернулся плесенью с одного края. Она может оставаться здесь, пока не кончится еда… Подобная мысль оказалась невыносимой. Флёр поела в последний раз. Затем, осторожно двигаясь почти в полной темноте, она разделась, тщательно вымылась из банки с водой с запахом чабреца и растерлась до красноты, счистив с себя и пот, и слезы, и сыр. Она срезала банку с веревок и опрокинула ее, чтобы вылить все до капельки, еще раз ополоснула голову и последней влагой умыла лицо.
Она вытерлась лоскутом кисеи и надела белое струящееся платье, которое сшила сама и в котором надеялась предстать перед бабушкой и дедушкой. Это была ее единственная чистая одежда. Она причесала и завязала лентой волосы, запаковала зеркальце и гребешок в грубоватую сумочку, куда поместила также последние спички, адрес из маминого письма и банкноты, свернутые в небольшой рулончик. Когда она была готова выходить, вдоволь напилась воды из другой банки — со вкусом мяты. Затем, прорезав плотный холст, с грузом на плече и перочинным ножиком в руке Флёр вылезла из ящика.
Она успела сделать всего три шага, когда упругая поверхность выскользнула из-под ног, и девочка с криком полетела по масляному бумажному склону. По счастью, она крепко вцепилась в ножик и не отпускала его, и как только внизу показался твердый пол хранилища, вонзила его в ближайшую упаковку, сумев затормозить падение. Сумка пролетела мимо и со звоном стукнулась об пол. Очень осторожно Флёр подыскала подходящие опоры для ног и рук, сложила нож и спустилась вниз с минимальными потерями: несколько ушибов и разорванная накидка. Она подняла сумочку, перекинула свой скудный скарб через плечо и обследовала окружающий мир.
Мир оказался комнатой много большей, чем весь коттедж ее матери, все стены здесь были расчерчены полками, а на полу громоздились ящики. Деревянная келейка Флёр помещалась на самой верхушке одной из этих пирамид около двери. Девочка тут же направилась прямо к выходу, но не смогла покинуть помещение. В щелку под дверью ей удалось свободно просунуть только руку. Она стучала в дверь в течение нескольких минут и представляла, как умрет от голода прямо здесь, а ее косточки будут похожи на скелетик мыши.
И словно в ответ на ее мысли, а может, на ее стук в дверь, раздался топоток когтистых лап и змеиный шорох волочащегося по дощатому полу хвоста. Не мышь. Крыса. Существо в длину было таким же, как сама Флёр в высоту, и тучным благодаря щедрым трофеям — многочисленным коробкам недоставленной почты. Замешкавшись и неловко нащупывая на поясе ножик, Флёр отступала назад, поскольку заметила, что на полу прямо под ногами животного лежит прямоугольник лунного света.
Да, прямоугольник: значит, на складе есть окно! Флёр побежала в ту сторону, чудовище не отставало. Около стены с полками она повернулась и махнула ножом в сторону крысы, прочертив засочившуюся красным линию на уже приоткрытой зубастой морде. Крыса отскочила, и Флёр прыгнула, зацепившись за полку, подтянулась и уже не оглядывалась.
Она не знала, умеют ли крысы взбираться и насколько хорошо, поэтому продолжала карабкаться все выше и выше, обдирая коленки о винные ящики и продвигая сумку вперед по едва отесанным деревянным полкам. Флёр привыкла к спокойной жизни, никогда не бегала наперегонки, не участвовала в подвижных играх, только видела их из окна, однако освоила и преуспела в одной физкультурной дисциплине — альпинизме по мебели. Сейчас она использовала весь свой опыт и всю накопленную силу, и этого оказалось достаточно. Она добралась до финишной черты подоконника, толкнула единственную раму, и та со скрипом сдвинулась на ржавеющих петлях. Девочка ступила на ветки грушевого дерева с еще не опавшими желтыми листьями, оставив на стекле кровавые отпечатки двух маленьких ладошек.
Флёр спустилась на землю и вдохнула вечерний воздух: потрясающе свежий, богатый запахами почвы и прелой листвы. Она вышла на середину нового дорожного полотна; яркая полная луна равнодушно оставила девочку бесцветной и словно вырезанной барельефом на теле мира. Ветер хлестал по ногам тонкими полами платья, и Флёр осознала, насколько одинока, открыта всем ветрам судьбы и… как же она замерзла! Одежды потеплее у нее не было, да и вообще больше никакой одежды. Она тоскливо вспомнила о подбитых кроличьим мехом перчатках, оставленных на растерзание крысам и времени, но тут уж ничем не поможешь. Флёр опустила голову и побежала к смутным очертаниям строений.
Девочка никогда не видела городок с высоты своего роста; по правде говоря, она не видела ни одного города, кроме своего собственного, поэтому ей было очень трудно сориентироваться. В месте, похожем, по ее мнению, на городскую площадь, она нашла большую каменную плиту, окруженную свежепосаженными растениями, и с этого выгодного места сумела разглядеть церковь.
«Не препятствуйте детям приходить ко мне, — подумала Флёр, потирая холодными ладошками покрытые гусиной кожей плечи. — А ребенка меньше меня и быть не может». Она тяжело спрыгнула на асфальт, чтобы отважиться на новое рискованное путешествие — по направлению к церкви.
Ноги Флёр болели от непривычной нагрузки, холод обжигал кожу, и как же далеко до огромной церковной двери, а сдвинуть ее совершенно невозможно. Девочка барабанила по деревянной панели, пока занемевшие руки не заболели. Почему-то ей представилось, что вот сейчас появится ее духовный отец и впустит в теплый дом Божий.
Но никто не вышел. Флёр легла на землю, чтобы заглянуть под дверь, и не увидела ни единого огонька — ни лампочки, ни свечки. Она почувствовала запах краски, а когда поднялась, то обнаружила, что вся перепачкалась в строительной пыли.
Флёр села на широкую ступеньку и обратилась к небесам:
— Господи, что мне делать? Господи, я в руках Твоих, как и всегда пребывала…
Она вспомнила ладони своей матери — теплые, исколотые иголками, которые охватывали ее теплым объятием, таким нежным и таким надежным, и бережно качали, баюкая, поддерживали с самого раннего детства и всегда… Голос девочки задрожал и затих.
Возможно, Флёр осталась бы здесь до утра, коротая промозглую октябрьскую ночь на крыльце церкви, если бы не почувствовала чей-то пристальный взгляд. Она открыла глаза и увидела кошачью морду среди листьев куста бирючины, отражавшего лунный свет позади нее. Девочка могла бы пожаловаться, что слишком устала даже просто стоять, но не успела подумать об этом, так как оказалась на ногах и уже бежала, тяжело прыгая по ступенькам церкви. Она не слышала кошку за собственным топотом и стуком бешено бьющегося сердца.
Флёр ободрала лодыжку, оступилась, снова побежала. Перочинный ножик она потеряла, а болтающаяся сумка била ее по боку. Холодный воздух резал горло. Измученные ноги были тяжелыми и казались чужими.
Почувствовав сильный толчок в спину, Флёр упала в траву, успев свернуться калачиком. Над ней возвышалась кошка и дышала ей в лицо съеденным мясом. Зверюга снова толкнула лапой свою жертву и даже не вздрогнула от крика девочки. Кошка схватила добычу зубами, и Флёр поняла, что ей пришел конец.
— Белоснежка! — раздался мужской голос в нескольких метрах. — Белоснежка!
Флёр висела на клыках твари, зацепившись платьем. Она почувствовала, что звериная походка сменилась на тряскую рысцу, и поняла: должно быть, это кошмарное чудовище и есть Белоснежка, ведь животное действительно было белым. Она отчаянно извернулась, разорвав платье, и тяжело упала в жухлую траву. Кошка издала удивленный мяв, и Флёр попыталась отползти прочь. Она услышала, как мужской голос сказал:
— Вот ты где, вредная животина. Кто будет чесать тебе пузико, если ты всю ночь бродишь по улицам?
Шаги стихли, захлопнулась дверь, и Флёр взглянула вверх, на освещенные окна коттеджа.
За последние часы это был единственный огонек, кроме луны, который она видела, и уставшая девочка заковыляла к теплому, желтому свету, который привносил цвета в холодный, страшный и неприветливый сад: зеленый стебель тут, красный лист там… Она взобралась на цветочный ящик под окном и прижала лицо к стеклу. Здесь, в пустой комнате, были церковь и цветочный ларек, булочная и бакалейная лавка, и табачный магазинчик, и магазин игрушек, и ателье — целая деревня не более полуметра высотой…