Альберт КоудриМозгокрут
— Привет, мистер Рубрик, — сказал Браун, приподнимаясь для рукопожатия.
Вместо ответа Мило принялся приглаживать растрепанные черные волосы — ни дать, ни взять молодой шахматист, проигравший важный турнир. Наконец он переспросил:
— Кто?
— Вы. Теперь вы Мило Рубрик, помните?
— Ах. Да. Да. — Первое «да» он сказал по-русски.
Браун вздохнул. Он пытался увильнуть от того, чтобы нянчиться с этим Мило и (не слишком, впрочем, напористо) возражал шефу, заместителю начальника штаба по оперативным вопросам:
— Но это будет меня отвлекать. Охота на Мандрагору…
— У тебя есть новые зацепки?
— Вообще-то, нет, но…
— Тогда займись хоть чем-нибудь полезным, черт возьми! Уладь с Рубриком, а к Мандрагоре вернешься, как только что-нибудь появится.
Кабинет Брауна был совершенно безликим: металлический стеллаж, типовой стол, два кресла (то, на котором сидел Браун, вращалось, другое — нет), и он указал Мило на кресло перед собой. Пытаясь изобразить приветливость, предложил растворимый кофе, от которого Мило благоразумно отказался, и они приступили к делу.
— Меня назначили ответственным за ваше исчезновение, — объяснил Браун. Мило побледнел еще больше, и собеседник быстро добавил: — Нет-нет, не в этом смысле. Дать вам новую жизнь. Там, где никто не будет знать, кто вы такой.
— Ах, да, — снова проговорил Мило, и его исхудалое землистое лицо слегка порозовело.
— Будете заниматься антиквариатом в тихом городке на холмах. Внизу автострада, и заезжих покупателей хватит, чтобы поддерживать иллюзию, будто этим вы зарабатываете на жизнь. Ежемесячно мы станем выплачивать вам небольшое жалованье, оно внебюджетное, так что лишних вопросов не возникнет. Звучит приемлемо?
— Пожалуй, — согласился Мило. Лицо его заметно оживилось. — А лес для прогулок?
— Насколько хватает взгляда. И даже больше. Еще, как я слышал, там неплохая охота.
— Я не охочусь. За мной самим, как вы говорите, идут по следу. Есть такое выражение?
— Да, есть.
— Так я не хочу охотиться. Но все остальное чудесно… пока меня не найдут.
— Вас не найдут.
Мило вздохнул и пробурчал что-то, похожее на «полный».
— Что? — переспросил Браун.
— Полоний. Полоний-22, если быть точным. Им отравили того парня в Лондоне. А украинского президента травили диоксином. Оба эти способа весьма мучительны. Надеюсь, со мной они разделаются побыстрее.
— Мило, вас не убьют.
Рубрик яростно затряс головой, и его космы заметались туда-сюда:
— Убийство — их работа, и они ее сделают… Можно мне чаю вместо кофе?
Значит, новый подопечный — любитель чая, как и он сам. Браун наполнил кипятком из. забулькавшего чайника два пластиковых стаканчика и вручил Мило пакетик «пеко». Тот опустил его в стаканчик и продолжил:
— Лишь бы быстро и безболезненно. С этими парнями только на это и можно уповать.
— Ваше здоровье, — провозгласил Браун, подняв стаканчик.
— Что?
— Ваше здоровье, — повторил он. На лице Мило появилась печальная предсмертная улыбка.
— Ах, да. Ваше здоровье.
Городок, выбранный в качестве укрытия, назывался Мокасин-Гэп; подразумевало его название гадюку или же индейскую обувь — этого Браун не знал[36].
Дорога заняла два часа, и первую половину оба молчали. Мило смотрел в окошко на весенний лес, на покрывающиеся зеленью пастбища да домишки с огромными телевизионными тарелками. Затем завязался разговор — в осторожной манере новых знакомых. Несмотря на то и дело возникавшие затруднения с артиклями, которым в русском нет эквивалентов, Мило говорил довольно бегло, к немалому облегчению Брауна, который по американскому обыкновению не очень дружил с языками. Он поинтересовался, почему прежние наниматели Мило теперь хотят его ликвидировать.
— Я работал в Московском цирке. Телепатом. И меня наняли читать мысли.
Брауну было известно, что Агентство экспериментировало с экстрасенсорным восприятием еще в 1950-х годах, однако он впервые слышал, будто русские коллеги тоже повелись на это.
— Чьи мысли?
— Президента. Не вашего, а нашего. То есть когда он еще был президентом.
— Вы шпионили за собственным президентом?
— Конечно. А разве Агентство не следит за Обамой?
— Без комментариев. Так почему же вам пришлось бежать?
— Президент обнаружил, чем я занимаюсь.
— Упс.
— Вот именно. Он заполучил мои отчеты, прочитал, что я о нем наговорил, и это ему не понравилось. Я докладывал, что он склонен к нарциссизму и немного к садизму — не потому что убивает людей, это ведь входит, как у вас говорят, в его должностные обязанности. Но это доставляет ему удовольствие, ему нравится причинять людям страдания. Я написал, что такой синдром типичен для диктаторов. Ему это не понравилось.
— Да уж, странно, если бы понравилось.
— Так что дело стало личным. Он уже не президент, но все еще могущественный человек в России, и он объявил мне вендетту. А теперь посмотрите, что происходит с людьми, которых он не то чтобы ненавидит, а просто с теми, кто вызвал досаду или неудовольствие: он травит их посреди Лондона или Киева, расстреливает в центре Москвы средь ясного дня.
— Средь бела дня.
— Белого, ясного, какая разница? Главное для него — огласить послание. Поэтому он и убивает явно, а не тайно, как мог бы делать, если б захотел. Это как та сцена из «Крестного отца», когда приносят дохлую рыбину, завернутую в пуленепробиваемый жилет, что означает: «Тот человек спит среди рыб». Вот так и поступает наш джентльмен: передает жителям России послание, всегда одно и то же. «Пойдете против меня — и вот что с вами произойдет». — Он обернулся, провожая взглядом мелькнувший за окном цветущий кизил. — Я лишь надеюсь, что для меня они припасли пулю. Яд — паршивое дело.
В Мокасин-Гэпе Браун без труда нашел пресловутую лавку — сельский коттедж близ местной шоссейки, украшенный тележным колесом и вывеской «Антиквариат из глубинки». Он припарковался на гравийной площадке перед домом, отпер дверь, которая приветствовала их звяканьем колокольчика, и они вошли. На первом этаже размещалась собственно лавка со всяческими objets de junque[37], плюс кухонька с убогими ложками-вилками, щербатыми тарелками, тарахтящим холодильником и газовой плитой. Этажом выше располагались кое-как обставленная спальня да ванная комната с четвероногой ванной. Для житья более чем скромно, однако в качестве укрытия, решил Браун, лучшего и не придумаешь.
Мило покинул Москву впопыхах, поэтому пожитки его тоже были скромными: две картонные коробки с одеждой, две пары туфель и томик рассказов Чехова. Так что вселение заняло минут двадцать, да и на закупку провизии в местном «Уол-марте» и загрузку холодильника ушло немногим больше. Затем они прогулялись по весеннему лесу, наслаждаясь прохладным ветерком, пением птиц и мелькавшими повсюду белыми и розовыми цветочками. Вскоре Мило уже улыбался, а при расставании и вовсе обнял Брауна, очень по-русски, не решившись, впрочем, на поцелуй.
— Спасибо за все, — сказал он. — Я всегда буду помнить вашу доброту.
Это несколько смутило Брауна, поскольку никакой доброты в его хлопотах не было и в помине. На обратном пути Браун прикидывал, как скоро он снова займется Мандрагорой, не догадываясь, что ответом на этот вопрос было — завтра.
Конечно же, когда работаешь на Агентство, каждый день приносит сюрпризы. И все же Браун пребывал в некотором изумлении, оказавшись ни свет ни заря на борту коммерческого авиалайнера, державшего курс на Джорджию — ту, что у Черного моря, а не у Атлантического океана. Глава тбилисского отделения Агентства был уверен, что Мандрагора снова нанес удар. Прибыв на место, Браун понял, что коллега, скорее всего, не ошибся. Этот почерк был ему знаком.
По кавказской традиции, охрана политика по фамилии Дашвили состояла из профессиональных преступников и близких родственников. Ночью, когда тот спал с неизменной «береттой» под подушкой, некто проник в спальню, прострелил ему мозги из его же собственного пистолета и был таков.
Всех телохранителей, конечно же, задержали. Следователи пытались выяснить, что могло послужить мотивом убийства — какая-то старая междоусобица или, возможно, недавняя ссора, отбрасывая разные мелкие трения, неизбежные между людьми, успевшими намозолить друг другу глаза. К тому же Дашвили весьма неблагоразумно обещал охранникам включить их в свое завещание — действенный способ заставить их задуматься о выгоде от его смерти.
Естественно, все они наотрез отрицали какую-либо причастность к убийству, никого из них не смогли уличить во лжи и испытания на полиграфе.
— Классический Мандрагора, — устало сказал Браун грузинскому чиновнику с большущими усами. После десятичасового перелета он ощущал себя выжатым лимоном. — Подобраться к жертве через окружение защитников: семьи, друзей, телохранителей — его специальность. Он это делает — непонятно как, но делает.
— Вряд ли, — отозвался грузин, хмуря густые брови, смахивавшие на две корчащиеся волосатые гусеницы. — Это один из телохранителей. Если только вы не верите в привидения, которые нажимают на спусковой крючок.
— Все телохранители прошли детектор лжи.
— Полиграф не обнаруживает ложь. Он выявляет всего лишь стресс. Может, убийца псих. Они почти неуязвимы для этой штуковины.
— Это невозможно. Все они не ангелы, да. Но все прилежные прихожане и семьянины.
— А кое-кто и серийные убийцы, насколько я знаю.
Грузин поинтересовался, почему он называет убийцу Мандрагорой. Браун объяснил, что некий служащий Агентства, надписывая дело, вспомнил о старом комиксе под названием «Чародей Мандрагора»[38]