— Переправиться можно через все на свете. Ведь есть же вода под Туманной рекой, и она куда-то течет. У всех остальных рек и озер тоже где-то имеются истоки. Под Туманным океаном лежит океан воды. Плывешь-плывешь, а потом глядишь — под тобой уже она.
— Но это же разные среды, — сказал Кит. — Для тумана нужна лодка легкая, с широким дном и покрытая рыбьей кожей. А на воде не обойтись без глубокого киля.
Она кивнула.
— Хочу переделать рыбацкую лодку и сплавать, посмотреть. Кит, мне кажется, там должны быть острова. Большие острова. И крупняк. Крупняк-огромняк! А вдруг там окажется целый новый мир? Так что против имени Розали Океан я, пожалуй, возражать не стану.
— Поедешь со мной в Улей? — спросил Кит, уже зная: поедет.
И проживет с ним, быть может, месяц, а может, и год. Они будут спать в обнимку в гостинице или трактире наподобие «Рыбы» или «Суки», а когда Розали переделает лодку, она поплывет через океан. Кит останется строить мост или дорогу, а может, вернется в столицу, чтобы преподавать в университете. Либо вообще уйдет на покой.
— Поеду, — ответила она. — Только ненадолго.
И тут в его груди вдруг зажглось глубокое и сильное чувство при мысли о том, что с ними уже случилось и еще случится. О переменах в Левобережном и Правобережном, о конце паромной переправы, о смерти Вало, о будущем расставании с Розали: может быть, первой уйдет она, а может, он.
— Прости, — сказал Кит.
— Не стану. — Розали подалась к нему и поцеловала, ее губы были теплы, полны солнца и жизни. — Я ни в чем тебя не виню. Что сделано, то сделано. И сделано правильно.
Столько было потерь и сколько еще будет… Но хотя бы одну он в силах предотвратить.
— Когда придет время, — сказал Кит, — и ты пустишься в плавание, я буду рядом.
«A fo ben, bid bont», — гласит валлийская пословица. «Чтобы стать вождем, надо стать мостом».
Перевел с английского Геннадий КОРЧАГИН
© Kij Johnson. The Man Who Bridged the Mist. 2011. Печатается с разрешения автора.
Повесть впервые опубликована в журнале «Asimov's» в 2011 году.
Шон МакмулленЭлектрика
Дорогой Джордж!
Верю, это письмо застанет Вас в добром здравии; не сомневаюсь также, что военная фортуна по-прежнему добра к Вам. Мне же она, как Вы уже, несомненно, знаете, отнюдь не благоволила в последней миссии.
Да, мне ведомо, что имя мое обросло множеством домыслов. Есть люди, которые аттестуют меня развратником и авантюристом, для других я несомненный герой. Подобно Вам, я в свое время причинил немалый урон Наполеону в Испании и Португалии, вот только героем себя вовсе не полагаю. Что же до разврата и авантюр, то не все ли равно, как я себя веду в приватной жизни, пока верой и правдой служу короне?
Я прекрасно понимаю, что слава никогда не увенчает того, кто день-деньской просиживает штаны, ломая голову над чужими секретными посланиями. Однако сей скромный труженик споспешествует скорейшему достижению победы, и положа руку на сердце, слава нисколько не прельщает меня. Все, о чем я прошу, это о позволении вернуться в Ваш штаб и заняться привычным делом, то есть разгадыванием французских шифров. Просьбу эту, со всем должным уважением, подкрепляю подробнейшим отчетом о моих действиях в Англии с июня по август сего, 1811 года. Не надеюсь этим отмыть репутацию Вашего покорного слуги от скандальной клеветы и не питаю подобных намерений. Хочу лишь доказать, что поступал, как всегда, в высших интересах Британии.
Близ Портсмута, в парке Саут-Коммон, стояла семафорная башня, и я, направляясь к штабу майора Джордана, без труда читал ее сигналы, уж очень незатейлива была тайнопись. Правда, и уведомления касались единственно судоходства в бухте. Я отметил название шлюпа — «Неустрашимый», только что доставившего меня из Лиссабона.
Штабной порог я переступал с книгой под мышкой: надо же как-то скоротать неизбежный час, а то и два в ожидании вызова. Но меня пригласили сразу: дескать, Сам изволит ждать именно мою персону. Вот сюрприз! Майоры никогда не дожидаются вторых лейтенантов, если только у тех нет при себе безотложных депеш. А при мне был только «Векфильдский священник».
— Учтите, пустой болтовни он не терпит. Никаких сплетен, и лучше не упоминать всуе важных особ, — наставлял меня адъютант, пока мы поднимались по лестнице.
— О, да у нас с майором, вижу, имеется нечто общее.
— Поскольку он не переносит лести, оставьте комплименты при себе. Светские беседы между офицерами — напрасная трата сил британской армии, вот его слова. Предоставьте вести разговор ему, сами же постарайтесь отвечать как можно четче.
Я вошел в кабинет и встал по стойке «смирно». А майор Джордан, даже не поприветствовав меня, указал на окно.
— Лейтенант Флетчер, что вы там видите?
— Семафорную башню Мюррея, сэр.
— Неплохо… Э-э… да, вольно. Сигнальная линия идет отсюда через Портсдаун-Хилл, Бикон-Хилл, Блэкдаун, Хэскомб, Нетли-Хис, Кэбэдж-Хилл, Патни-Хис, Челси и до Адмиралтейства. Моя депеша добирается до Лондона за девять минут. Вот уже четырнадцать лет конструкция Мюррея служит Англии. У французов на сигнальных башнях стоит другая система, но обеим присущ один и тот же недостаток. Знаете какой?
— Конечно, сэр. Кто угодно, засев поблизости от башни с бумагой и карандашом, запишет сообщение. Даже шифрование не обеспечит надежности.
— Истинная правда, — хлопнул кулаком о ладонь Джордан. — Такая связь, конечно, куда быстрее курьерской, но очень уж она доступна чужому глазу — все равно что в газете военные тайны печатать.
Я кивнул, не забыв деликатно улыбнуться. Второму лейтенанту, коли он не теряет надежды стать первым, на шутки начальства только так и надлежит отвечать.
Майор Джордан между тем продолжал:
— В Испании у генерала Уэлсли есть несколько умников, весьма преуспевших в чтении перехваченных французских депеш. Полагаю, что и французы не жалеют трудов, разгадывая наши шифры. Ах, если бы мы могли обмениваться невидимыми посланиями! Только представьте себе: и шпионам нечего делать возле башен, и курьерская почта — достояние прошлого. Какое преимущество получили бы мы перед французами!..
— Есть же почтовые голуби, сэр. Индийцы охотно ими пользуются.
— А еще есть меткие стрелки, влет бьющие птицу дробью. Стоит нам выпустить первого голубя, и французы тотчас призовут своих охотников. Нет, лейтенант, нам нужны такие гонцы, которые мимо любого соглядатая проскользнут незамеченными. И некий сквайр по имени Чарлз Коулдер три года назад предложил мне способ незримой связи. Идемте, покажу вам его творение.
Я поднялся еще выше по лестнице в сопровождении сэра Генри, и он отпер дверь, которая вела на чердак. Моим глазам предстала совершенно незнакомая, ни на что не похожая… да, если на то пошло, бесполезная на вид конструкция.
— Что думаете? — спросил он.
— Передо мной вольтов столб, создающий электрический заряд, и электроскоп — устройство, этот заряд обнаруживающее. Еще я вижу вогнутое металлическое зеркало примерно в ярд диаметром и камень величиной с мой кулак. Это янтарь, судя по угодившим в него мухе, двум паукам и муравью.
— Да бог с ними, с пауками, продолжайте про машину.
— На тыльной стороне камня — пластинки размером с фартинг. Янтарь обладает электрическими свойствами, стало быть, он имеет отношение к вольтову столбу и электроскопу.
— Недурно, весьма недурно! Генерал Уэлсли поступил разумно, прислав сюда вас. Это устройство сэр Чарлз называет янтароскопом, его предназначение — улавливать электрическое влияние другого куска янтаря, пребывающего в Баллард-Хаузе, имении близ Уимбурнминстера. То есть в сорока милях отсюда. Сэр Чарлз намеревался направить сюда сообщение, которое он написал бы точками и черточками, меняя силу электрического заряда в уимбурнской машине. По его словам, послание можно воспринять при посредстве вот этого янтароскопа.
Я склонился над аппаратом. На нем успело накопиться изрядно пыли, вольтов столб был сильно разъеден.
— Давненько этой штуковиной не пользовались, — предположил я.
— А все потому, что изделие не оправдало надежд. Сэр Чарлз предложил приставить к машине человека: пусть включает ее каждый полдень и наблюдает по четверти часа. Это продолжалось шесть дней кряду, но хоть бы разок шелохнулись пластины электроскопа! Донельзя разочарованный сэр Чарлз присоветовал мне выбросить безделку в бухту.
— Но вы сочли устройство небезнадежным и сохранили его?
— Нужно было дать наряд солдату, снабдить его тележкой и предоставить время… Непозволительная роскошь в военную пору.
— Значит, всего лишь красивая мечта, — заключил я, разгибая спину.
— Вот и я так полагал до минувшего апреля. Но однажды поутру карета привезла сэра Чарлза, попросившего записать несколько слов, но так, чтобы он этого не видел. Я запечатал конверт и отправил в Баллард-Хауз. Нарочному было велено в шесть часов вечера отдать письмо дворецкому. «Один останься часовым», вот что я написал. Знаете, откуда цитата?
— «Сон в летнюю ночь», из беседы фей.
— Отлично. Кто-то должен драться, а кто-то стоять на страже. Согласитесь, это честная проверка для подобного средства связи.
— Полагаю, да, сэр.
— В указанное время сэр Чарлз достал из своего экипажа какие-то провода, закинул их концы на балкон и заперся в своей карете. Я услышал жужжание, словно насекомое билось в бутылке. Так продолжалось с минуту, после чего он вышел и вручил мне вот это.
Майор протянул сложенный лист бумаги, и я, развернув его, прочел выведенное мелкими, но аккуратными прописными буквами: «ОДИН ОСТАНЬСЯ ЧАСОВЫМ». Как ни велико было мое удивление, я тотчас понял военную ценность изобретения.
— Мгновенная и невидимая передача сообщений!
— Вдобавок без промежуточных башен, — кивнул Джордан. — Сэр Чарлз отказался от идеи янтароскопа и изобрел искровой семафор с дальностью действия восемьдесят миль. Он открывал свою коробку и показывал механизм, но все, что я понял — принцип действия опирается на природу молнии.