— Я должна кое-что сказать вам, Мо, — произнесла она. — Это очень важно.
— Конечно, важно, — отозвался он. Однако оба они понимали, что он не поверит ни единому ее слову, пока не выяснит, кто она такая и на кого работает.
— Я работаю на фирму, о которой вы пока еще ничего не знаете, Мо, — сказала она, словно читая его мысли. — Позже я расскажу вам о ней. Вы мне, естественно, не поверите. Но я докажу вам, что Вернер Гейзенберг должен умереть. Сегодня, после вечеринки у Шеррера. Вы должны пойти с Гейзенбергом через парк, разговаривая о S-матрице, ну и, быть может, о погоде. Никаких упоминаний о войне или сверхбомбе. Там, в парке, на месте, куда я приведу вас через несколько минут, вы должны застрелить Гейзенберга из своей «беретты». Чтобы смерть его не вызывала сомнений, необходимо сделать три выстрела. Первый — над левым ухом. Второй, когда он начнет падать, — в затылок. И третий, когда он уже будет лежать лицом вверх, — в лоб. Из-за холода вы наденете перчатки, поэтому протирать оружие не придется. Просто бросите его в ближайшие кусты и уйдете.
Несколько мгновений Берг безмолвно взирал на нее.
— Вам многое известно. Черт, слишком многое.
— Я действительно знаю многое, Мо. По правде говоря, в данной линии я знаю все, начиная с этого самого момента. Вы, я, Гейзенберг, бомба, спасенные и потерянные жизни. Все это прямо передо мной, я словно читаю это в газете, пока вы тут стоите. Вы ведь любите читать газеты, не так ли, Мо?
Он действительно любил читать газеты, ежедневно покупал две-три и медленно изучал их за утренним кофе, смакуя незатейливое удовольствие от чтения страниц, где все было строго черным по белому, убедительным, четким и ясным. Совершенно ясным.
Она вперила в него взгляд, предельно серьезная.
— Проблема в том, Мо, что в этих газетах много страниц, и на разных происходят разнообразные события. Все в один и тот же день, и все это новости, достойные печати, понимаете? Вот только определенные вещи должны происходить в определенном порядке, Мо, или я не смогу помочь.
Он бросился на нее всем телом, прижав правой рукой ее левую на перилах. В миг у него поплыло перед глазами, и он уже было подумал, что сейчас упадет на колени, но все прошло. Потом он подумал, что сможет убить ее прямо сейчас, если придется. Ударить ее спиной о перила и сбросить в воду. Достать «беретту», спуститься вниз, выстрелить раз-другой и уйти.
Она улыбнулась, прижалась к нему бедрами и взглянула в упор.
— Посмотри наверх, Мо, на юг, за мост.
Он продолжал смотреть на нее.
— Да ладно тебе, Мо. Ты ведь парень с пушкой. А я… Я всего лишь девушка. Давай же, посмотри.
Он так и поступил и увидел в ночном небе около пяти однотипных самолетов, почти беззвучных, стремительно мчавшихся над Цюрихом.
— Что это?
— Немецкие истребители, Мо. Реактивные истребители, совершенно новый тип самолетов.
— И что же?
— Ты знаешь, Мо. Эти истребители превосходят все, что есть у союзников. И прямо сейчас проходят испытания реактивного бомбардировщика. Через месяц, или даже меньше, он будет запущен в производство. Дальность действия — почти десять тысяч километров. Ты знаешь, что это означает.
— Откуда ты узнала, что эти истребители окажутся здесь? — Может, она была нацисткой, каким-нибудь двойным агентом. Черт, как все запутано…
— Я видела их раньше, Мо. Несколько раз. Бомбардировщик в действии. Я видела, как он несет сверхбомбу, Мо. На десять тысяч километров.
Полная чушь, конечно. Но вот истребители…
— Слушай, я не понимаю. Кто ты, черт возьми?
— Я некто вроде тебя, Мо. Кто верит в мир, который может быть лучше этого. Готовый сделать то, что должен, чтобы остановить зло, прежде чем оно все разрушит.
Берг навалился на нее еще сильнее, сжав ее руку на перилах. Черт, прижимаясь к ней, он возбуждался. Обычно женщинам не удавалось так его раздразнить.
Он почувствовал, что она отталкивает его бедрами.
— Я тебе еще много чего могу рассказать, Мо. И многое тебе предстоит выяснить самому. Два месяца назад в Лорьяне стоял сухогруз «Бремен».
— Я знаю о «Бремене» и дейтерии.
— Но тебе всего лишь сообщили, что коммандос напали на «Бремен», и он затонул.
Что за черт?!
— Ну да, — признал он, — именно так. А нет тяжелой воды — нет плутония, значит, нет и сверхбомбы. По крайней мере, не скоро. Им понадобится около года, чтобы выделить еще. — Тут он запнулся. — Но если это правда насчет фон Рундштедта, то у них будет время выделить дейтерий…
Теперь она не улыбалась. Она оттолкнула его от себя, и он не стал ее удерживать, отступив и освободив ее руку на перилах.
— Все гораздо хуже, Мо. Перед нападением они успели выгрузить более двадцати тонн тяжелой воды. И немцы были даже рады, что «Бремен» затонул. Из-за этого союзники думают, что Uranverein не может создать сверхбомбу. Но они ошибаются.
— Значит, можно изготовить достаточно плутония для бомбы, — произнес он без всякого выражения.
— Да. Даже для двух бомб, Мо. Первая, вероятно, для Лондона, и бог знает, для чего вторая. Для Нью-Йорка?
— Уже слишком поздно? — Теперь он ей верил. Но, если все это правда, то какой смысл убивать Гейзенберга?
— Сейчас настал переломный момент, Мо. В данное время бомба, которую они создают, слишком велика для применения: она размером с товарный вагон, а может, даже больше. Для сохранения секретности работы ведутся в пещерах Цугшпитце. Ты знаешь, где это? В Баварии.
Он кивнул.
— Гейзенберг лично работает над путями разрешения проблемы. Ему нельзя позволить добиться успеха.
А хочет ли Гейзенберг добиться успеха? Это еще вопрос, подумал Берг, однако вслух не произнес.
— И если я убью Гейзенберга, то этому будет положен конец? Бомбу не применят? Нацисты наконец-то проиграют войну?
— Это замедлит развитие событий, Мо. И в мире, каковой он здесь и сейчас, существует шанс. Если Роммель[17] не возьмет Каир, если Паттон повернет на запад и пойдет на Амстердам. Да, существует шанс, который здесь может все завершить. Но для тебя, Мо, ничего не закончится.
Берг посмотрел на нее.
— Что ты имеешь в виду?
— Сейчас я должна идти. Смотри, — сказала она, указывая ни на что, если только не на парковую скамейку, стоявшую на краю газона. Там дверь. Мой срок истекает, и мне нельзя опаздывать.
Она повернулась к нему, взяла обеими руками за лицо и притянула к себе.
— Ты сделаешь это, Мо. Ты сделаешь кое-что очень важное. — А потом она наконец-то поцеловала его, затем отстранилась и развернулась, чтобы уйти.
— Конечно, — бросил он вслед ее каблукам, стучавшим по мощеной дорожке. — Ну да, важное дело. — Он повысил голос. — Эй, какого черта все это значит? И кто ты такая, черт тебя возьми? Я даже не знаю твоего имени!
Она обернулась.
— Скоро ты все узнаешь, Мо, обещаю. Ты важен.
— Мы увидимся снова?
— О да, в некотором смысле. Как-никак нам многое предстоит сделать, мне и тебе.
Она вновь развернулась, сошла с дорожки и двинулась по бурой зимней траве во тьму парка. И исчезла.
Теперь Бергу надо живо добраться до дома Шеррера и вернуться к выполнению задания: найти Гейзенберга, поговорить с ним и принять проклятое решение. Но куда, черт побери, исчезла эта женщина? Ему хотелось это знать. И нужно знать, если уж на то пошло, поэтому он достал «беретту» из кармана и двинулся за женщиной: по промерзшей зимней траве и потом, насколько он видел, через кусты к платановому дереву.
Звон в ушах, головокружение, тот самый миг тошноты, ощущение чего-то — электричества? — в воздухе, и больше ничего. Она исчезла. Никаких отпечатков на траве, и совершенно непонятно, как она скрылась.
Было облачно, темно, к тому же начал падать снег. Однако дом Шеррера должен находиться где-то в том направлении, через этот небольшой парк, вниз по Зиштрассе и в сторону озера. Разве миг назад небо не было ясным? Он поднял воротник, засунул «беретту» в карман и пошел.
12 августа 1944 года
Мо Берг и два его приятеля, Энрико Ферми и Пауль Шеррер, сидели на складных планчатых стульях за весьма шатким деревянным столиком в кафе «Маджоре» в швейцарской деревушке Динелла. Метрах в двухстах от них к западу проходила граница с Италией, где Мо и Энрико оставили свои велосипеды. То, что они их оставили, удовлетворило как итальянских карабинеров, так и швейцарских пограничников — и те, и другие лишь бросили взгляд на паспорта Ферми и Берга и махнули им рукой: проходите. Трудно даже было поверить, что идет война.
Берг чуть улыбнулся и позволил себе расслабиться на минутку. Вот они, все трое с кружками пива перед собой, Шеррер с сигаретой, спокойные и невозмутимые, насколько только можно, смотрящие на Лаго-Маджоре, на дальнем берегу которого виднелся Локарно. Безоблачное небо и солнечный свет, легкий прохладный ветерок, смягчающий летний зной, в то время как они втроем — двое ведущих физиков мира, а третий лишь посредственный бейсболист — обсуждали, как спасти мир.
Они были единственными посетителями маленького кафе, владелец которого, исполнявший также обязанности официанта и повара, принес им пиво и удалился готовить бутерброды, поэтому можно было позволить себе разговаривать, почти не таясь.
— Спасибо, что приехали. Я знаю, что путешествие было не из легких. Но у меня появилась новость о кое-какой возможности.
— Относительно Гейзенберга? — спросил Мо. Информация должна быть благоприятной, иначе Шеррер не стал бы прикладывать столько усилий.
— Да, старина, о Вернере. Через несколько месяцев ему позволят посетить нас.
— Да ты шутишь, — не поверил Ферми. — Германия не разрешит ничего подобного. Об этом должен будет знать сам Гитлер, а он никогда не допустит ничего подобного.
— Я сам так думал, Энрико. Но как-то одна из моих студенток — выдающаяся во всех отношениях — сказала, что мы смогли бы сыграть на тщеславии Гитлера. И вот мы состряпали цикл семинаров и пригласили Вернера приехать в Швейцарскую высшую техническую школу и выступить первым.