То, что уловили перечисленные писатели, очень трудно определить в четких формулировках, рационально. Скорее, речь может идти о весьма сильном ощущении — расплывчатом, но устрашающем.
В двух словах его можно описать следующим образом: мелко и холодно.
Второе, допустим, понятно. Из-под двери будущего сквозит холодом. Мороз еще не сбывшегося пробирает до костей. Отчего? Да слишком много думают и говорят о том, что там, в грядущем, сохранится лишь ничтожная толика человеческого — того, чем жил мир на протяжении нескольких тысячелетий городской цивилизации.
Нынче непрестанно борются между собой два мировидения — либерально-прогрессистское и консервативно-почвенническое. Но, видимо, ни одно из них не возобладает, а будет нечто третье, вообще слабо связанное с возможностью сохранить суть человека и его полноценную культуру. Наше «послезавтра», кажется, не очень заинтересовано в людях — если прикладывать к человеку традиционное понимание этого слова, а не что-нибудь невозвратно стирающее нас и на нашем месте рисующее принципиально новую сущность.
Кризис когда-нибудь кончится. Не он страшен: как-нибудь перетерпим! Однако не обернутся ли его конечные стадии начальными фазами этой ужасающей трансформации в нечто нечеловеческое? Мета-, супер-, транс-… но прежде всего именно не-человеческое.
Оттого-то и холодно. Оттого-то и зябко. Словно стоишь на отмели, и в ботинки льется ледяная вода, а за воротник непрошеным гостем пролезает ледяной ветер.
Но почему еще и мелко?
Да из-за того, что новый мир, кажется, не хочет принимать интеллектуальную жизнь мира прежнего во всей ее пестроте и сложности. Происходит стремительное упрощение и уплощение всего и вся. Все строится в ровные ряды, все пакуется в брикеты со стандартизированными наклейками, все загоняется в рамки «конфекции». Высокие смыслы убавляют в росте, сгибаются, мельчают. Глубины обращаются в ровные места, омуты заиливаются.
Улавливая черты нечеловеческого будущего, фантаст чувствует: нас ожидают любопытные эксперименты над обществом, только человечество их не хочет. Когда всерьез повеяло эпохой метагомов, люди стали осторожнее открывать дверь своего дома и приглашать того, кто за ней стоит, зайти в свое жилище.
Писатель всегда один. Он четко понимает, что в одиночку может лишь прокричать об опасности, но не остановить ее. А потому, отчаявшись, плодит черные апокалиптические сны. Ему так удобнее — чисто психологически.
Но это именно писатель. Он боится сильнее прочих, поскольку у него воображение развито лучше, чем у «молчаливого большинства».
Зато человечество в целом — далеко не столь нервная особа, как фантазер-фантаст. Когда за ним придут, оно, быть может, не станет покорно отмыкать засовы, а отправит визитеров по другому адресу. Очень дальнему.
Есть такая надежда…
А потому не стоит торопить конец света. Даже мысленно. Может, еще поживем.
Крупный план
Эдуард ГеворкянЭпитафия Гутенбергу
Последняя, как сказано в аннотации, книга Виктора Юрчевского действительно выглядит своего рода прощанием автора (как позже выясняется, не только его) с традиционными формами художественной словесности. Тот факт, что в общем-то мейнстримовский прозаик в очередной раз обратился к фантастике, удивления не вызывает. Его предыдущие книги «Драбанты повелителя слов» и «Поиски» оказались удачными попытками выступления в жанровой литературе, получив неплохую критику, в том числе и в журнале «Если», а также пусть и не массовый, но вполне достаточный читательский отклик. Однако нынешний роман произвел странное впечатление…
Во-первых, трудно определить направление: то ли это офиспанк с элементами антиутопии, в духе, например, «Оловянных солдатиков» Майкла Фрейна, то ли откровенная антиутопия, слегка приправленная атрибутами остросюжетной литературы. Во-вторых, нет четко выраженной авторской позиции, свойственной такого рода литературе. Да и с «остротой» у Юрчевского не слишком получилось… Впрочем, достаточно сказать, что тираж книги, по сравнению с любым произведением так называемой «проектной литературы», может вызвать лишь скорбное сочувствие.
Повествование идет от первого лица, и герой, если этот термин уместен, долго и обстоятельно, почти на двадцати страницах рассказывает о себе, своей семье, которую он видит только по выходным, об интригах у него в отделе и учреждении, расположенном на одном из греческих островов, давно проданных за государственные долги транснациональным корпорациям. Вязкие диалоги героя с вышестоящим начальством словно списаны из какого-то производственного романа. Другое дело, что среди многословных перепалок о сокращении бюджета, урезании бонусов и прочих служебных перипетий, проскальзывают детали, позволяющие определить не только место, но и время действия.
Выясняется, что речь идет о конце нашего века. По описанию семейного гнездышка героя можно догадаться, что технологии ненамного продвинулись по сравнению с днем нынешним. Экраны во всю стену, интерактивное телевидение, дополненная реальность и прочие современные достижения вошли в быт среднего класса, а по косвенным намекам (жена героя собирается отдать не понравившийся ей новый кухонный процессор в некий фонд общественного распределения) вполне доступны и не очень имущим слоям населения. Возможно, автор хотел создать мир, чем-то напоминающий капитализм с социалистическим лицом (или наоборот), но быстро решил не погружаться в экономическую проблематику, поскольку социальной ему хватило с лихвой. Повествователь ничем не отличается от заурядного карьериста наших дней, хотя технически более оснащен: благодаря высокопоставленному родственнику жены он сумел получить доступ к так называемой «платиновой сети». Автор намекает, что это своего рода интернет для суперэлиты, причем настолько защищенный, что никакой хакер не сможет пролезть. Герой метит на кресло своего руководителя и пытается наладить личный контакт с кем-либо из высшего руководства. Приблизительно на этих страницах может возникнуть желание отложить книгу и забыть о ней, но Юрчевский сам догадывается, что изрядно затянул с экспозицией, и начинает вводить в сюжет детали, которые вроде бы должны вызвать у читателя интерес.
Так, некоторые цитаты из классиков (Шекспир, Толстой, Дюма, Достоевский и прочие), по замыслу автора, явно должны насторожить аудиторию: Гамлет не погибает, Анна Каренина не бросается на рельсы, бравые мушкетеры не казнят злодейскую леди Винтер, а Родион Раскольников не рубит топором старушку… По всей видимости, мы должны бы решить, что речь идет либо о какой-то альтернативной истории, либо о некоей «литературной вселенной» в духе произведений Дж. Ффорде. Одновременно с этим в разговорах персонажей проскальзывают упоминания о каких-то артефактах, учетом и контролем каковых и занимается учреждение, где работает герой-повествователь.
Отметим, что автору хватило вкуса не идти ни по первому пути, ни по пути развития темы магических или, допустим, инопланетных артефактов. Но с одним вкусом не найдешь дороги к массовому читателю, нужна еще и занимательность сюжета.
А сюжет катастрофически зависает. Действия почти нет, одни разговоры. Когда в учреждении появляются молодые экскурсанты, становится ясно, что Юрчевский пытается использоваться старый, как сама фантастика, прием, когда умудренный опытом наставник объясняет ученику, что к чему, заодно вводя нас в курс дела. Легкая оторопь, которую может испытать искушенный читатель, быстро пройдет, поскольку модель социума по Юрчевскому оказывается довольно-таки любопытной сама по себе. А заодно становится понятно, почему это произведение посвящается памяти Рэя Брэдбери.
Итак, мир конца столетия — это полностью оцифрованная цивилизация. Все тексты, картины, музыкальные произведения, словом, все, что является творением рук человеческих и имеет определенную художественную, эстетическую или эмоциональную ценность, оцифровано, записано и доступно абсолютно всем. Как объясняет повествователь, указывая на картину в холле учреждения: «Мистер Монтэг, прадед нынешнего руководителя нашей службы, — основатель Александрийской системы, оцифровавшей весь мир, полностью реализовал право на информацию как одну из основополагающих ценностей нашего времени». Оцифрованы музеи со всеми запасниками, оцифрованы частные коллекции, оцифрованы библиотеки, где еще сохранились бумажные книги, оцифрованы даже граффити…
Но все это благолепие имеет некоторый, с нашей точки зрения, изъян. В соответствии с законом «Об ответственном хранении» все подлинники собраны в особые места, куда имеют доступ только сотрудники, да и то не все, Александрийского хранилища — места работы повествователя.
Юрчевский мог с этого места закрутить сюжет. Например, сотрудники Хранилища, которые сами себя в шутку или всерьез называют «ликторами»[39], устраивают налет на жилище старушки, у которой обнаруживается бумажное издание прошлого или даже нынешнего века; душераздирающие сцены с бойцами, врывающимися сквозь пролом в стене в уютную квартирку, разгром и побои… Вместо этого автор, а вернее — герой-повествователь, рассказывает о своем первом деле. Действительно, зоркие внуки обнаружили у своей бабули бумажный томик сказок, которые она в свое время читала им на ночь, и сообщили куда следует. Но никакого силового изъятия не последовало, герой вежливо объяснил владелице книги, что Хранилище с удовольствием заплатит ей весьма приличное вознаграждение, несмотря на то что этот сборник давно оцифрован и любой человек может его прочитать. Кто-то из экскурсантов спрашивает героя, а что было бы, если бы она отказалась передать книгу на хранение, и в ответ слышит: вскоре явился бы налоговый инспектор и объяснил, во сколько ей обойдется личное хранение. Потом начнут приходить счета из страховой компании и нарастать из месяца в месяц. «А если она уничтожит книгу, картину или что-то другое?» — спрашивает кто-то из экскурсантов. «Тогда она должна доказать, что действительно уничтожила артефакт, либо произвести это в присутствии свидетелей», — отвечает герой и добавляет, что право на информацию все же не отменяет право владения, но после нарушения Закона о сохранности артефактов человек может быть ограничен в доступе к сокровищам мировой культуры, науки и прочим радостям.
Сюжет несколько оживает, когда один из экскурсантов спрашивает, а кто такие корректоры? Герой делает большие глаза и говорит, что впервые слышит это название. А сам незаметно вызывает охранников, и во время перехода группы из одного корпуса в другой любопытного юношу аккуратно оттирают в сторону и уводят в одно из помещений.
Героя же в это время вызывают к начальству и требуют немедленно разобраться, откуда утечка, что еще знает экскурсант и кому успел рассказать. На возражения, мол, для этого есть служба внутренней безопасности, начальник ехидно сообщает, что для такого шустрого малого, собирающегося его подсидеть, не составит особо труда самому разобраться и принять меры. А поскольку он непосредственный участник эксцесса, то официальное разбирательство ему только повредит, и никакая родня не поможет удержаться в своем кресле.
Герой понимает, что его крупно подставили, но делать нечего. Парня проверяют на наличие оружия, взрывчатки, ядов, но никаких имплантатов не обнаруживают. Понятно, для чего Юрчевскому нужен этот не очень логичный ход: в процессе допроса, а вернее беседы, читатель узнает, что ликторы Александрии — особо засекреченный отдел, занимающийся не только хранением старых и оцифровыванием новых артефактов, но и аккуратной корректировкой. Некие эксперты докладывают высшему руководству о необходимости коррекции того или иного артефакта, и как только принимается решение, создается сетевой червь, который со временем вносит коррективы. И, например, в ряде произведений сцены насилия смягчаются, у ряда обнаженных фигур появляются фиговые листки… Герой пытается втолковать слишком много знающему юноше, что в этом нет ничего дурного. Недаром эмблема Александрии — два скарабея, один толкает белый шарик, другой — черный. «Мы не боремся с преступниками и даже не предотвращаем преступления, для этого есть другие специалисты. Мы всего лишь стараемся сделать мир чище, а значит, лучше», — говорит герой. Юноша в ответ весьма пафосно обличает героя и его контору в искажении смыслов, в том, что некие «истинные хранители веры» не позволят нарушать букву древних установлений, и так далее в том же ключе.
Герою становится скучно, он жалуется юноше, что в последние месяцы их раз пять пытались взорвать террористы, фундаменталисты и другие радикальные элементы. «Но на этот раз вам не уйти от возмездия», — торжествует юноша. Тут уже и до героя доходит, что паренек лишь отвлек на себя внимание. Он вызывает охрану, но в это время откуда-то из недр здания доносятся глухие взрывы, слышны выстрелы.
Однако попытка Юрчевского ближе к финалу ввести элементы боевика тоже не удалась. Вся пальба и беготня укладываются в пару абзацев, когда он сообщает юному террористу, что все его подельники нейтрализованы, а их попытки добраться до серверов, где якобы хранятся цифровые копии, бессмысленны, поскольку нет никакого централизованного дейтацентра, все распределено по ячейкам памяти и тысячекратно продублировано в гаджетах, девайсах и прочих бытовых устройствах. А их жалкая попытка «вернуться к подлинности» изначально провальна — никому она не нужна, кроме весьма узкого круга специалистов, которые с пониманием относятся к любой корректировке, поскольку без дотаций и доступа особо уровня они ничто!
Злоумышленника уводит охрана, а герой узнает, что во время взрыва погиб его начальник. С уместным сожалением он принимает бразды правления отделом, а вечером, возвращаясь домой, размышляет о том, что еще пара-тройка таких терактов, и он вполне может попасть если и не на самый верх, то уж в службу коррекции наверняка.
Финал может показаться несколько циничным. Особый смысл имеет и послесловие автора, в котором он сообщает читателям, что отныне все свои тексты будет размещать на личном сайте. Понимая бессмысленность коммерческих перспектив этого проекта, писатель разрешает неограниченно пользоваться его текстами.
Не меньшую пикантность добавляет и рекламный вкладыш издательства «Новая Космогония», в котором доводится до сведения читателей и авторов, что книга Юрчевского — последний полиграфический продукт, и издательство перемещает свое производство в интернет. Коммерческие перспективы этой затеи, разумеется, пока стремятся к нулю.
Эдуард ГЕВОРКЯН