Папка запрещал звать туманных тварей «рыбами». Может, они люди. Или коты. Или инопланетяне. А начнешь звать все подряд рыбами, так и до Вась-Вася с его батяней докатиться недолго, будешь их жрать и про крючок из губы рассказывать…
Рыбоед уже вытащил из кармана грязную бумажку, на ней начерчена ручкой грубая схема.
— Димыч мне тут набросал. Вот так идти и так. Видишь, недалеко, метров пятьсот. Шнура у меня хватит.
— А че Михалычу не предложишь?
Вась-Вась серьезно удивился, даже глазищи рыжие, в жилках, вытаращил.
— Ты чего, тупой? Он все себе и своим ребятам заберет, а мне что — спрей от насморка? А так мы добычу поделим. Димычу, конечно, тоже отстегнуть придется — но он с тобой не пойдет, что наберешь, не увидит. Разберемся между собой.
Сашок ненавидел себя, просто вот ненавидел, еще больше, чем Вась-Вася, но уже знал — пойдет.
Стариковские мысли — не воспоминания, а именно стариковские, как ворчание давешних бабок на лавочке у дома, — посещали ее в самые неподходящие минуты. Вот как теперь. Она гнала краулер по неровной поверхности, машину иногда резко болтало и заносило, и мысли приходили глупые: о том, что истончившиеся хрупкие кости могут и не выдержать такой тряски; о том, как из-за постоянно давящей тяжести пухнут ноги и руки и уже с трудом лезут в перчатки скафандра; как некрасиво вздуваются под кожей синие вены… А потом вдруг ударило резко — туман! Что, если Игнатьев попал в туман? Это объяснило бы и отсутствие связи — ведь пытались же они в День Прилива дозвониться до своих, но мобильники не работали. Да и потом, уже на экзопланетах, отмечали, как серая мгла глушит связь. И еще эти шутки со временем. Если Игнатьев вышел из скутера, запаса кислорода ему хватит часов на пятнадцать. С запасными баллонами — еще на пять. И все. А кто знает, как идет время в тумане? На Пандите пробовали измерять, но что-то ничего у них не получилось… Распухшие руки в перчатках чуть дрогнули на штурвале, машину опять занесло, и тут на мониторе вспыхнула красная точка. Скутер, конечно. Всего в десяти километрах к югу, там, где Вейне нашел пещеру. Судя по сигналу, скутер стоял на поверхности.
— Попробуйте еще раз связаться с Игнатьевым, — сквозь зубы попросила Людмила.
Вейне кивнул и переключился на внешнюю связь, но, судя по всему, сигнал опять не прошел.
— Думаю, он внизу, под землей. Пещера довольно глубокая.
— И сколько он там, по-вашему?
Вейне пожал плечами — насколько позволял ремень безопасности.
Глупый вопрос. Оставалось надеяться, что скутер Игнатьев оставил у спуска в пещеру. Если придется долго искать вход… об этом Людмила предпочла не думать и еще прибавила скорость. Серый пейзаж за боковыми окнами наливался чернотой. Экран, заменявший лобовое стекло, работал и в инфракрасной области, ему темнота была нипочем, — но за правым плечом остро и безжалостно вспыхивали звезды. Бледные днем, в свете тусклого здешнего солнца, ночью они горели куда ярче, чем на Земле.
Людмила любила звезды. Пускай рисунок созвездий менялся, но все равно звезды оставались чем-то постоянным, на фоне чего проходила короткая и в целом бессмысленная человеческая жизнь. Красивый задник. Слишком красивый для такой скучной пьесы.
Впереди замаячил низкий горный массив, и там, у почти вертикальной скальной стены, красным пунктиром проступило крылатое пятно — очертания скутера.
— Приехали, — сказал Вейне, большой любитель констатировать очевидное.
А веревка в тумане и правда светилась. И даже, кажется, пульсировала тихонько, как наполненная кровью жила. Светлой кровью, кровью солнца… тьфу. Будешь так думать, тоже поедешь, как раз на крючок к Вась-Васю попадешь. Хотя нет. Вась-Васю сейчас не до ловли. Он же Сашку страхует.
Вот по-честному — страшно было спускаться в туман. Сразу вспомнилось, как остался один на площадке, и только треск пластиковых колес по ступенькам… И дышать тяжело, как в парной, куда, бывало, папка брал его в детстве. Но потом развиднелось. Как будто сумерки, только что-то маячит улица, муть какая-то, и не смахнешь. Под ногами проступила лестница. Второй этаж. Ободранные дверные косяки — двери-то давно унесли для всяких хозяйственных нужд. По этим квартирам смысла ходить не было, их подчистую разграбили еще в первые месяцы. Сашок провел рукой по стене, где была когда-то надпись «Жека плюс Ма». Машка? Маришка? Не мама же? Помнится, гадали, когда мелкие были. Сейчас надпись съел туман. Под пальцами ощущалась лишь сырость, скользко шелестел рукав дождевика. Сашка взял папин. Папка все равно не выходил уже давно. Дремал, откинув на подушку сухую голову, выпятив кадык и обметанный седой щетиной подбородок. Ничего. Если аптека правда там, ничего. Еще поправится. Еще вместе в туман ходить будут.
Входная дверь отворилась туго. Сашка споткнулся о порожек — отвык, и чуть не сверзился с двух ступенек крыльца. Веревка дернула, натянулась. Она по-прежнему светилась, рассеивая хмарь. И пускай ее держал в руках противный Вась-Вась, Сашок все же обернулся и украдкой погладил шнур. Под пальцами текло живое тепло.
Вась-Вась сказал так: «Выйдешь из-под арки, ну ты помнишь, направо, и дуй до перекрестка, не сворачивая. По сторонам не пырься. Вверх не смотри — рыбу насмотришь или летуна, а они в тумане дикие бывают. И, главное, не слушай особо. Там хрумстит, и бурчит, и возится всякое, и вода как будто течет. И особо дуду не слушай».
«Да что я, маленький?» — сердито отбрехивался Сашок.
Он не верил в Дудочника, хотя пацаны помладше любили девчонок такими сказками пугать. Мол, услышишь звук, будто кто-то дудит в тумане, тонко так, жалобно, — пойдешь и сгинешь. А другие, наоборот, говорили: «Беги за ним, Дудочник из тумана выведет». Сашок не верил ни тем ни другим. Михалыч ничего про Дудочника не рассказывал, а ему-то подтуманье как не знать! Ну и смысл идти? Допустим, даже и выведет — и куда ты такой один, без папки, без друзей, даже вот без Лехи с Ленькой, противных братцев? И что там?
Размышляя так, Сашка пошел наискосок, через детскую площадку с песочницей, чтобы поскорей добраться до арки.
У песочницы его чуть удар не хватил — почудилось, что сидит там девчонка в синей детской панамке, ну вылитая Люська. Остановился, дышать перестал. Люська обернула к нему белое безглазое личико, махнула совочком и растаяла. Туманный морок. Ни рыба, ни нижний житель — просто видение. У всех, говорят, бывает. Пальцы в старых кедах поджались. Сашок, вопреки наставлениям Вась-Вася, все же поднял голову. Кажется, только тут, стоя рядом с песочницей, впервые осознал, что сам — без папки, без Михалыча! — полез вниз.
Наверху ни черта было не видать — ни рыб, ни людей, только волглое, серое. А потом увидел — от соседнего дома тянутся вниз светлые нити. Удильщики. Рыбачки, как он. Надо было обойти эти нити осторожней — Михалыч говорил, в тумане крючки иногда оживали и сами норовили впиться куда больнее. А может, очередные ходячьи байки.
Сашок встряхнулся и поспешил под арку. Отворил сердито скрипнувшую калитку, вышел на улицу. Тускло блестели во мгле трамвайные пути. Пахло почему-то весной и цветущими каштанами и немного тиной от Стерляжьего пруда. Отродясь там никаких стерлядей не водилось, одни красноперки и всеядные, вечно голодные утки. Когда они с Люськой были маленькими, мама водила их туда кормить уток. Известно было — сколько булки ни захвати, а тем все мало. Люська уток любила, кликала их «утя-утя», а Сашке очень хотелось поддать утям под толстый зад. Но мамка, конечно, не разрешала.
Сунув руки в карманы дождевика, он развернулся направо. В тумане торчали какие-то длинные темные тени — то ли деревья, то ли столбы, то ли ноги гигантских слонов. Наверху вздыхало, шелестело — может, ветер? Мокро капало. Когда Сашка прошел три дома, тиной запахло сильнее. Перекрестка почему-то все не было. Шнур тревожно подергивался, словно хотел оттащить назад. И тонко, печально откуда-то спереди — от пруда, что ли? — завела свою песню дудка. Идти туда не хотелось. Совсем. Сашок остановился, думая, не повернуть ли назад. Он уже основательно продрог и мелко трясся, зуб на зуб не попадал, хотя шел всего минут семь. Взял в руки веревку, подергал — и вдруг из глубины тумана дохнуло что-то, как будто в грудь толкнуло, И ззззззззззззззззззззззззззз…
— Прилив! — выкрикнул Сашок вслух и тут же захлебнулся нахлынувшим плотным облаком.
Ухватившись за веревку, он кинулся назад, уже не разбирая дороги, спотыкаясь на трещинах асфальта и налетая на деревья-столбы с колючей неживой корой. Вась-Вась страховал его с пятого. Но если прилив, он ведь бросит, непременно бросит… Веревка дрогнула и упала под ноги Сашку тонкой змеей. И тут же начала меркнуть.
Пока спускались вдоль страховочного троса, который провесил Игнатьев, у Людмилы раза три прихватывало сердце. Она старалась не показать, двигалась быстро, резко отталкиваясь от скальной стены. Спуск был почти вертикальный, но удобный — есть куда ногу поставить, передохнуть. Налобный фонарь освещал длинную горловину пещеры, метров восемьдесят-сто, наверное. Вейне страховал Людмилу, карабины держали надежно, и опасаться было нечего — только отчего так болело сердце?
Потом Вейне спустился сам и отстегнул карабин. Только тут Людмила огляделась. Вглубь пещеры вела широкая естественная арка. Мокро блестел черный базальт.
— Отключите фонарь, — сказал по интеркому Вейне.
Она сначала не поняла.
— Что?
— Людмила, отключите фонарь.
Она отключила, и лишь через несколько секунд дошло — оттуда, изнутри, лился тусклый серый свет.
— Оставь надежду всяк сюда входящий, — мрачно пошутил Вейне и, смотав трос, двинулся под арку.
Оказывается, он тоже читал книжки. Людмила улыбнулась, несмотря на пульсирующую в грудине боль, и пошла следом за геологом.
Игнатьева они нашли у воды. То есть, может, это была и не вода. Подземное озеро раскинулось до предела видимости, за которым клубился один туман. Поверхность озера была неровная, с какими-то вязкими, медлительными волночками, похожими на кочки. Между кочек тоже свивались струи тумана. Берег, засыпанный крупной черной галькой, резко уходил вправо, а прямо перед ними вдавался в озеро острым мысом, и на этом мысу на корточках сидел Игнатьев. На секунду Людмиле представилось, что химик уже умер — он такой же мертвый, как эти камни, как неприятные тягучие волны. У