И вот таких сложных людей мы, трактористы, буквально на себе вытягиваем, за счет своих нервов и способности любить, просто любить. Ну и как я после этого оставлю бригаду на произвол судьбы? Никак.
Яценко, между прочим, в детстве на руках носили и облизывали. Я про него много знаю, едва ли не больше, чем он сам. Яценко был очень счастливым ребенком. Может, в этом все дело? Правда, он вырос не особенно счастливым мужчиной, но какой шикарный экземпляр!
Вот к нему я отношусь как к функции. Он для меня не трактор. Что-то другое. Я могу ему чисто по-человечески сочувствовать — примерно как Бобику… Но не смогу полюбить. Он для этого слишком любит себя. Не то что мои бедолаги.
Кстати, Яценко презирает мою бригаду. Это он отдельно высказал в последнюю нашу встречу: Владимир, неужели вы всерьез думаете, я буду работать с вашими убогими?.. Я только усмехнулся — и пожалел несчастного. Всех-то мне жалко. Бобик за такие слова в морду сунул бы.
Бобик, снова Бобик. Какая тут связь?
Ну да, жалко Бобика. Тухло ему сейчас, и окружающим я не завидую…
Стоп!
Нет, ну так нельзя. Это будет, как говорится, неспортивное поведение…
Звонок в правом ухе.
— Володя, говорить можешь?
— С тобой, дорогой шеф, всегда.
— «Мономах» не продлил контракт.
— Знаю.
— Откуда?
— Ну так я в «Мономахе» который год. Скажи пожалуйста, есть по моей бригаде какие-то планы?
— Через месяц автосалон, потом осенью книжная ярмарка, пока это все.
— То есть постоянной работы…
— Нет и… Давай честно, до конца года я ничего для вас не вижу.
— Вот она, молодая шпана, что сотрет нас с лица земли… — тяну негромко как бы в сторону.
— В смысле? — настораживается шеф.
— Поговаривают, что в «Золотой век» взяли молодого одиночку.
— Да, такой Акопян, ты его не знаешь. Способный парнишка.
— Наш Акопян?
— Какой наш, почему наш? Ты все-таки знаешь его?
— Я спрашиваю — это ты его «Золотому веку» продал? Сделка прошла через наше агентство?
— Ну и что? — интересуется шеф агрессивно.
Стыдно ему, значит. Начальство всегда злится, когда ему стыдно.
— Никаких проблем, шеф. Не забудь — автосалон и книжная ярмарка за мной, ты сам сказал.
— Естественно, Володя, это вопрос решенный. Слушай, ты своим пока не говори, ладно? Вы до конца дня должны отработать, а то с «Мономаха» станется нам неустойку выкатить.
— У меня с «Мономахом» большая человеческая любовь, — говорю. — У нас с ним серьезно.
— Ты там выпил, что ли, с горя? Брось, Володя, уж тебе-то мы всегда… Обещаю. Даже не думай. С бригадой, честно скажу, трудно будет. Ты ее готовь потихоньку к переходу на разовые заказы. Но твое персональное будущее, прости за пафос, безоблачно. Ты уникальный специалист, другого такого нет. Куда мы без тебя.
— Спасибо, дорогой. Я это ценю. Все будет нормально, обещаю.
— Точно? Володя, что-то я волнуюсь. Заезжай-ка вечером в офис. Посидим, поговорим, как в старые добрые времена…
— Спасибо большое, но мне надо с «Мономахом» по-доброму разойтись, а то мало ли, как все сложится. Значит, сидеть и говорить я сегодня буду здесь.
— Тоже правильно. Тогда давай на неделе, только обязательно. Я вообще по тебе соскучился. И умоляю, без глупостей. Ни о чем плохом даже не думай!
— Еще раз спасибо, не волнуйся, я не подведу.
— Очень на тебя надеюсь, — говорит шеф и пропадает.
Надейся, конечно.
Слил мою бригаду — и на кого теперь надеяться?
Только на меня.
Подзываю официанта и заказываю двойной виски. Сейчас я себя чуток раскачаю, и будет вам Бородадзе в полный рост. Будет вам такая сволочь харизматичная — пожалеете, что не запрещено пускать меня в общественные места. Ох я вам поганку заверну, люди добрые, ручки мне целовать будете, чтобы перестал.
Хлоп! Повторить.
Завершающего штриха не хватает. Я все же слишком человеколюбив. Алкоголь тут не влияет, он просто снимает контроль. Сделайте мне еще гадость какую-нибудь. Разозлите, а? Ну что вам, уродам, трудно?
Черта с два. Тишина и благодать. Никто не хочет мне помочь.
Вот же сволочи, а?! Ну я вам сейчас…
Звоню Бобику. Тот еще вменяем.
— Слушай, у меня хорошие новости. Я потерял работу!
— Ой…
— Тихо! По этому случаю объявляю завтра праздник. Прямо с утра идем в «Мономах», тут есть ресторан, мы в нем садимся и начинаем ЖРАТЬ, ты понял?
— Ох…
— Значит, сегодня постарайся особо не надираться, ты мне завтра нужен живой, мы стартуем в одиннадцать.
— Ты уверен, что у тебя все хорошо, Вовик? — спрашивает Бобик голосом, полным сострадания.
— А будет еще лучше, если ты поможешь. Завтра же.
— Конечно помогу, мы же друзья!
Вторую половину дня я провожу в кабинете директора «Мономаха», там со мной тепло прощаются и по этому случаю угощают вкусными напитками. Объясняют, что «ничего личного, только бизнес». А на самом деле стараются вытянуть максимум информации по Яценко — знают, кого спросить. Опасаются, не переплатили ли, и вообще опасаются. Я честно предупреждаю, что одиночки нестабильны, и неспроста у Яценко все время под боком психолог. Кроме того, не факт, что одиночка легко сживется с новым местом. Доказываю на пальцах, что только бригада может гарантировать результат. Но раз вы решили попробовать одиночку — ради бога, мы-то не пропадем…
Поздно вечером бригада стоит на парковке. Все уже знают, что с завтрашнего дня мы без работы, но настроение — деловое и собранное. Лица у большинства хмурые, однако ни одного признака паники. Всякое уже бывало, выкрутимся и на этот раз. Верой в своего тракториста бригада закрывается от страхов. Теперь главное, чтобы тракторист верил в себя. Катя улыбается мне, теребя в длинных нервных пальцах красную розу… Кате было восемнадцать, когда она приняла смертельную дозу снотворного, действительно смертельную, обычно после такой не откачивают. Но в девушке, видимо, очнулся трактор — и случилось чудо. Выжила.
Я видел, как ты работала на цветочной ярмарке, буквально затопив ее счастьем ради тысяч людей — неужели я тебя брошу?
Я специально под тебя Ваню взял в бригаду, чтобы на руках носил, и если вы через полгода не будете вместе, очень удивлюсь…
— Миша, на пару слов.
Отходим в сторону.
— Ты мне в частном порядке нужен завтра тут. Сможешь?
— Не вопрос. Какая задача?
— Прикрывать. Я буду пьянствовать с одним человеком — и не могу предсказать, как на него отреагируют простые граждане. Сам-то он совершенно безобиден. Но…
Миша думает секунд десять, разглядывая меня неприлично пристально. И расплывается в ухмылке.
— Я, кажется, понял, — говорит он. — Но если местной СБ прикажут вас выставить, будет сложно. Мы с завтрашнего дня вроде как не сотрудничаем. Я, конечно, постараюсь… Ну вы даете, Владимир Сергеевич! Между прочим, вас подвезти? Вам нынче за руль не надо бы.
Всю дорогу я размышляю, как поласковее объяснить жене, что если завтра приду в совершенно непотребном состоянии, это не повод задавать вопросы. Завтра у меня еще не будет ответов.
Утром Бобик жалуется на проклятых соседей, устроивших во дворе побоище типа «подъезд на подъезд» и перевернувших зачем-то полицейскую машину. Он хочет переехать, я его отговариваю. Бобик твердо стоит на ногах и смотрится бодрячком, ему просто надоело жить в дурдоме и отдельно надоело, что от него женщины бегут. Это он тоже связывает с дурдомом. Эх ты, философ…
Уже на подходе к «Мономаху» я чувствую, как все изменилось. Яценко превзошел самого себя. То ли на радостях, то ли ему просто тут нравится. Молл будто накрыт куполом, выдающимся за границы здания на полсотни шагов. Это поле добродушия и самодовольства. Не совсем то, что надо для торговли, но впечатляет. Бригада может сделать нечто подобное, если очень ее попросить, но долго не удержит и красоты такой не получится.
Ишь как тебя растопырило, уникум ты наш. Ну-ну.
Где именно сидит Яценко, я не очень понимаю. Кажется, ему выделили кабинет в административной зоне и создали там максимально комфортную обстановку.
Мы заходим в ресторан на втором этаже, садимся за столик у окна, выпиваем по маленькой, заказываем поесть, выпиваем по второй.
— А теперь, дружище, рассказывай.
У Бобика сначала не очень получается, но через час он ловит нужную волну и раскрывает передо мной душу. Я стараюсь не скучать, поскольку выслушиваю это примерно раз в год.
В углу у самой двери плотно завтракает и очень не любит Бобика незаметный Миша. Бобик его почти что пугает. Миша ни капельки не удивится, если этот неприятный тип сейчас пришибет кого-нибудь.
А неприятный тип, вывалив на меня порцию негатива, заметно веселеет и принимается, как и было обещано, ЖРАТЬ.
Я нарочно сел у окна, чтобы контролировать улицу. За последние десять минут ни одна живая душа не зашла в «Мономах». Народ еще не шарахается от крыльца, но уверенно топает мимо.
Я старался «половинить», но последующие события отложились в памяти обрывками. Вот официант уронил поднос. Два раза. Дети плачут — такое впечатление, будто по всем этажам. Куда-то спешат охранники с озабоченными лицами. Выходит Миша, возвращается, подмигивает мне и показывает большой палец. Никого не вижу в проходе, давно уже, этаж вымер. В ресторане только мы трое, обслуга попряталась. А мы ведь ничего не делаем, просто сидим!
Бобик рассказывает студенческие байки. Я нарочно каждый раз их забываю, чтобы было потом опять весело. Когда нам надо добавить, за обслугой ходит Миша: высовываться в зал по доброй воле официанты не рискуют.
С первого этажа доносится громкий стеклянный звон.
И по-моему, кого-то там бьют. Взгляд за окно: ничего себе публика валит из «Мономаха», прямо как на учениях по срочной эвакуации.
Публики немного, просто она идет плотным косяком. Это удаляются самые стойкие к тракторному наезду. Бобик ведь тоже по сути трактор.
— Плохой трактор, — объясняю я ему. — Не в том смысле, что плохой, а в том смысле, что нехороший!