сти, не произошло. Вражеский хаб разбит, операция успешно завершена. А то, что ее насильно перекодировали, сломали психику, превратили в зомби, как выразился бы Сэнсей, так это вина лиганцев, а не ее. Зенну здесь не за что осуждать. Ничего! Только бы им добраться до «Джера»! Только бы выйти на трафик, который приведет их домой! Там ее вылечат, в этом можно не сомневаться, там ее очистят от кода, уродующего сейчас ее мозг. Она снова станет нормальной. Она станет собой, и они будут любить друг друга всю жизнь.
Он, как безумный, шепчет все это ей на ухо. Зенна в какофонии звуков, вероятно, почти не слышит его, поскольку отталкивает и снова кричит: «Буратино!.. Дурак!..» Она кричит, что никто ее не кодировал, никто ее не переманивал, не запугивал, не покупал, что лиганцы, когда она попала к ним в плен, поступили совершенно иначе: вывезли ее за периметр и показали подлинный, а не придуманный мир. Ты хоть знаешь, кричит она, что есть совсем другой мир? Ты хоть знаешь, что существуют не только «Джер» и «Лиган»? Что в мире есть множество стран, множество народов и языков, миллиарды людей, им нет дела до наших корпоративных войн. Ты представляешь хотя бы, в какой стране живешь? Ты хотя бы знаешь, на каком языке говоришь? Ты хотя бы догадываешься, кто ты такой?.. Боже мой, вырываясь, кричит она. Они предложили мне не предательство, а свободу! Боже мой, я вытащила бы тебя отсюда! Через полчаса после имитации вирусного паралича лиганцы нанесли бы ответный удар — по прямому трафику, который был проложен для нас, — твой «Джер» развалился бы, и я вывела бы тебя за периметр. Не в виртуал, сотканный из фэнтезийных галлюцинаций, а в реальный мир, где можно по-настоящему жить, в подлинный мир, где можно отличить правду от лжи. Мы в самом деле обрели бы свободу. Ты представляешь, что это такое — Свобода? Хотя откуда тебе…
Ей все-таки удается вырваться. Паническая толпа уже схлынула, они оказываются в тревожной уличной пустоте. Перестает вопить сирена тревоги. Выключается голос, требовавший бежать на вокзал. Небо уже не вспыхивает, не бьет огнем по глазам, а лишь слабо мерцает, источая тяжелый туман. Он дом за домом поглощает городской антураж. И из этого плотного, будто каша, тумана, словно овеществленный его цифровым адским нутром, выпрыгивает на асфальт перед ними железный пес и тормозит так, что со скрежетом вылетают искры из-под расставленных лап. Зенна ахает. Квотер ошеломлен. До сих пор о железном псе он знал лишь по слухам. Это самое опасное оружие, какое только сумел создать «Лиган». Аналитики предполагали, что скопирован он с какого-то древнего фантастического романа и напичкан магией так, что практически неуязвим. Выглядит пес устрашающе: размером с теленка, Квотеру чуть выше груди, колючая железная шерсть стоит дыбом, а из раскрытой пасти высовывается длинная стальная игла. Яд, мутной каплей висящий на ней, способен убить человека в один момент. Ни мгновения не промедлив, пес приседает и прыгает. Железное тело несется по воздуху как всесокрушающий смертельный таран. У Квотера нет времени, чтобы хоть как-то сориентироваться. И у него нет ни магии, ни оружия, потому что ни то ни другое сквозь фильтры в город не пронести. Он делает единственное, что может. В тот миг, когда пес неудержимо летит вперед, нацелившись почему-то не на него, а на застывшую чуть в отдалении Зенну, Квотер, в свою очередь, прыгает наперерез, рассчитывая хотя бы массой своей сбить пса с траектории. Попытка, разумеется, безнадежная. Железная махина ударяет его, как бешеный локомотив, и, кажется даже не дрогнув, отбрасывает в сторону метров на двадцать. Квотер со всего размаху шлепается на асфальт. А когда он поднимается, полный боли, на дрожащих ногах, все уже кончено. Зенна лежит, безжизненно распластавшись на мостовой, тело ее расслаивается на подрагивающие разноцветные пиксели, и апокалиптический зверь, высящийся над ней, втянув иглу, облизывает морду огненным языком.
Теперь, видимо, очередь Квотера. Он готов к смерти — в конце концов, к ней готов каждый, кто выходит в боевой вир-туал. Однако смерть почему-то отодвигается. Железный пес равнодушно скользит по нему багровыми, без зрачков, светящимися глазами, хрипловато зевает, демонстрируя зубастую пасть, приседает на задних лапах и одним громадным прыжком скрывается за домами.
Квотер чуть не падает от нахлынувшей слабости. Ему плохо. По всему телу растекается слизистая жгучая желчь, вытесняет кровь, прорывает капилляры в мозгу и с кислотной жадностью начинает пожирать его изнутри. Больше всего Квотеру сейчас хочется лечь — повалиться туда, где гаснут последние голубоватые пиксели, оставшиеся от Зенны, и лежать, лежать, просто лежать, не думая ни о чем, пока его самого не растворит мертвый туман.
Но он не ложится. Он знает, он подсознательно чувствует, что это еще не конец. Конкретная битва выиграна, но война продолжается. У него есть долг, он обязан его исполнять. Внутри опять как будто включается жесткий, тщательно сработанный механизм, и потому Квотер судорожно вздыхает и, тупо переставляя ноги, бредет по направлению к станции. Идти, к счастью, недалеко: две улицы, далее — короткий проспект. На станции жуткий хаос. Поезд из трех вагонов, оказывается, еще не ушел, его окружает месиво кричащих и толкающихся людей. Они пытаются втиснуться в узкие окна и двери, что бессмысленно: тамбуры и сами вагоны уже забиты кричащей и толкающейся толпой. Лезущих внутрь отбрасывают десятки рук, ног, голов. Квотеру, однако, везет. Сначала он каким-то чудом протискивается к вагонам, а потом, цепляясь черт-те за что, вскарабкивается на крышу. Он ни о чем не думает, и это, видимо, помогает ему. Он действует с механической точностью, словно бот, ограниченный набором элементарных программ: вцепиться, подтянуться, поставить ногу, перевалиться на крышу, ухватиться за выступающее ребро. В этот момент поезд свистит и трогается, кто-то срывается, падая на платформу, кто-то жалобно верещит: «Держите, держите, меня!..» Отплывает назад вокзал, открывается геометрия улиц, ведущих на пляж. Квотер видит, как башня коммуникационного центра, элегантная, с колбочкой расширения на конце, переламывается сразу в двух или трех местах и пропарывает своими обломками крыши ближних домов.
Впрочем, город тоже отплывает назад. Распахивается вокруг уже знакомый сельский пейзаж: озера с голубоватой водой, холмы, кромка леса, жемчужные, нежно светящиеся облака. Вполне мирная, успокаивающая картина. Вместе с тем Квотер видит, что уже клубится над горизонтом тяжелый комковатый туман: игрушечные облака одно за другим гаснут в нем, а сквозь марево изумрудной травы, будто топи в болоте, протаивают чернотой лакуны цифрового небытия.
Все, хабу конец. В течение суток техническое подразделение «Джера» возьмет его под контроль, а еще через трое суток вытеснит из этого региона весь лиганский низкокачественный ширпотреб. Это, несомненно, победа. Квотеру следует ликовать, поскольку и он внес в эту победу свой вклад, но особой радости он почему-то не чувствует. Если бы с ним сейчас была Зенна! Если бы она также, вцепившись в вагонное жестяное ребро, ощущала всем телом скоростную дрожь поезда! Если бы ветер, пахнущий весенним парфюмом, тоже омывал ей лицо! Однако Зенны больше не будет. Вторая смерть: она ее вряд ли переживет. Мало кому удается воскреснуть вторично. К тому же Зенна — он это теперь понимает — окончательно и неизлечимо больна. Неизвестно, каким образом трансформировали ее в «Лигане», но все, все, что он ей горячечным шепотом обещал, это наивные мальчишеские мечтания. Никто уже не сможет ее исцелить. Даже лучшие джеристские медики не в состоянии купировать общую когнитивную шизофрению. Это когда иллюзии полностью вытесняют реальность и человек начинает жить в мире, которого не видит никто, кроме него. Мозаика разных стран! Люди, говорящие на множестве языков! Не надо быть медиком, чтобы поставить диагноз.
И даже это, пожалуй, не главное. Обдуваемый ветром, Квотер понемногу приходит в себя и начинает осознавать, что победа, которой он радовался, вообще говоря, эфемерная. Нечему тут, вообще говоря, радоваться. Это не победа, а поражение, которое может полностью уничтожить весь «Джер». Он внезапно догадывается, почему чувствует в себе едкую желчь. Это вовсе не яд с шерсти железного пса, как он первоначально предполагал. Это вирус, который ему подсадила Зенна. Вот в чем заключался смысл операции со стороны «Лигана». Вот почему их двойка так легко прошла в хаб. Вот почему никакие фильтры не отреагировали на них. Вот почему, когда Зенна его целовала, он ощущал, что они стали чем-то единым. Ментальная конъюгация — очень мощный процесс, он всегда порождает чувство надличностной полноты. И вот, наконец, почему его не тронул железный пес. Не было никакого смысла его, то есть Квотера, убивать. Напротив, он должен был целым и невредимым вернуться домой и принести в себе вирус, который заразит «Джер» той же чумой. А Зенну пес убил бы в любом случае. Она и должна была здесь погибнуть, чтобы не было никакой осечки на обратном пути.
Квотера ощутимо трясет. И не только потому, что на частых рельсовых стыках подрагивает вагон. Его трясет, потому что ядовитая желчь уже пронизывает весь мозг. Каждый нейрон, каждый синапс, каждый аксон погружен в жгучую кислотную слизь. Квотер отчетливо понимает, что находится в тупике: либо вирус при проходе через периметр «Джера» будет выявлен и немедленно уничтожен, но тогда вместе с вирусом будет стерт и он сам — выбраться из аватары он уже не успеет, — либо вирус сквозь фильтры все-таки проскользнет, но тогда будет уничтожена корпорация «Джер» — крах ее будет полным и окончательным. Развалятся внутренние коммуникации, ядра процессоров захлебнутся в пене чумной волны, произойдет деструкция системных полей, и детрит, агонизирующие остатки их, съест хищный «Лиган».
Есть, правда, один выход. Да-да, лихорадочно думает он, выход все-таки есть. Если Квотер — каким образом, не имеет значения — умрет здесь и сейчас, то и вирус, подсаженный в его аватару, умрет вместе с ним. А сам Квотер воскреснет — чистый, как утренний свет, как птица феникс, как новорожденный младенец, первый раз в жизни открывший глаза. Правда, для этого ему требуется умереть. А где гарантия, что он потом в самом деле воскреснет? Статистики на этот счет он, конечно, не знает, но Мика, у которой уши, как у слона, однажды уловила среди медиков слух, что после перво