Из-за неправильного прикуса верхняя челюсть владельца магазинчика выпирала, делая его чуть похожим на обезьяну; всю наличную седую шевелюру он зачесывал назад тонкими прядями. Насупившись, старик взирал на Кая с подозрением. Кай знал, что кажется оголодавшим мальцом, сирота сиротой, но сделать ничего не мог — не находил в себе сил на то, чтобы перестать хмуриться и выдавить из себя улыбку. И габариты Кая ему, скорее, мешали. Недаром мама говорила, что в свои тринадцать лет он выглядит на все шестнадцать.
Воспоминания о маме вызвали волну боли. Сам Кай сейчас ощущал себя не на тринадцать, а на восемь. Хотелось к мамочке, хотелось прижать лицо к ее длинным, мягким волосам, чтобы она покачала его на руках. После вторжения все дети хотели одного и того же. Крутых не осталось, только испуганные. И отчаянные вроде Кая.
Дверь скрипнула, и пухлая женщина с татуировкой на плече потопала к прилавку. Улучив момент, Кай сунул три толстых куска вяленого мяса и пакет с фаршем под куртку, прижав их к телу левой рукой.
Выпрямившись, он пару секунд глядел на напитки в витрине — по большей части домашнего приготовления: отпечатанные на бутылках фирменные логотипы были полузаклеены белыми бумажками, надписанными от руки. Поспешишь — будет шиш. Кай вновь остановился на пути к двери, якобы посмотреть, что за новости показывает три-ди над передним прилавком.
Шла военная хроника: полдесятка луйтенов атаковали термоядерную станцию. Столько луйтенов сразу — редкое зрелище. Они были одиночками и, объединяясь, теряли часть своих преимуществ. Групповая атака обычно означала, что цель, по их мнению, плохо защищена.
Кая воротило от одного вида луйтена: гигантская морская звезда, безликая, немая. Двое летели в странных, повторявших луйтенскую форму тела шести- и семиконечных кораблях, остальные галопировали по земле на трех-четырех конечностях, стараясь держаться под прикрытием машин и деревьев, и метали свободными отростками снаряды-молнии. Солдаты палили наугад, потому что целить в луйтена бесполезно: он просто выдернет намерение из головы и отклонит выстрел. Будь у солдат оружие помощнее, огнестрелы или 360-е кассетники, у них был бы шанс. Впрочем, будь у них оружие помощнее, луйтены знали бы об этом — и воздержались от атаки.
Когда смотреть стало невозможно, Кай направился к выходу.
Старикан неожиданно резво выдвинулся из-за прилавка и прижал Кая к двери, размахивая шокером.
— Хоть я и ничего не видел, ты явно что-то стырил. — Он повел шокером. — А ну распахни куртку.
Кай хотел сказать старику, что у того нет права обыскивать ребенка лишь потому, что ребенок грязный и усталый, но толку спорить? Он сунул руку под куртку и достал мясо.
Пухлая женщина с розовой татухой охнула и потрясла головой. Подошла ближе.
— Я хороший. Просто, ну, папу с мамой убили во время атаки на Ричмонд и идти мне теперь некуда. — Кай говорил визгливо, поскуливая как ребенок. — Мне очень хочется есть.
Старикан вырвал мясо из вытянутой руки.
— Я знаю, ты не врешь. Паршивые времена. — Он мотнул подбородком в сторону дороги. — Иди в Агентство по беженцам, может, там тебя покормят.
— Агентство закрыто. Как я досюда добрался, так все время и закрыто. Пожалуйста, дайте мне один кусок.
Старик дернул головой.
— Я не могу раздавать еду голодающим.
Он жестом указал Каю на дверь.
Тот выглянул в темную, холодную, дождливую ночь. Дождь стучал по витрине, еще немного — и пойдет град. Кай обернулся.
— Можно я хотя бы останусь тут, в тепле? Я ничего не возьму, обещаю.
Старик страдальчески скривился.
— Нельзя. Я из-за тебя работы лишусь.
Кай толкнул дверь, пряча подбородок в воротник. Сунул пустые руки в карманы и быстро пошел по улице, лавируя между кучами мусора, в основном электроприборов, которые не работали или потребляли слишком много энергии. Мимо со свистом проносились машины, но редко-редко. Совсем не так, как до войны.
Кай брел куда глаза глядят. Дойдя до конца квартала, он свернул налево, оставляя автомагистраль за спиной, миновал многоквартирные дома; все это время он глазел на теплые желтые огни за окнами, покрытыми защитной сеткой. Кай очень хотел оказаться в одной из этих квартир, в теплой постели, но нигде не видел зеленых лент, сигнализировавших, что тут рады беженцам. Либо квартиры уже полны, либо, скорее всего, семьи игнорируют просьбу президента Вуда дать убежище тем, кто бежал от луйтенов.
Беда в том, что беженцев стало многовато. До падения Ричмонда они появлялись в центре по мере того, как морские звезды захватывали все новые окраинные районы, и Кай с родителями делали что могли, чтобы помочь бедолагам, — это был их долг. Кай раздавал одежду беженцам-подросткам, звал их потусить со своими друзьями. Он помнил, как гордилась им мама, как она улыбалась, всякий раз когда он по-доброму говорил с очередным испуганным, съежившимся ребенком, который появлялся на их улице с чемоданом. Теперь, когда Кай и сам стал беженцем, таких детей стало слишком много, чтобы доброты хватало на всех. Вашингтон просто кишел ими.
Так трудно было привыкать к новым лишениям. Сначала пропала связь — луйтены вырубили спутники. Не поговоришь уже ни с бабушкой, ни с Поли, лучшим другом Кая до прошлого года. И в школьную сеть не зайти — тогда школы еще работали. Потом луйтены блокировали дороги между городами, пропала зубная паста и готовая еда. Потом захватили контроль над солнечными и ветровыми фермами, над термоядерными станциями и АЭС, и энергии не стало хватать ни на домашний ИскИн, ни на Кабуки, личный ИскИн Кая.
А теперь у него не было ни теплой постели, ни еды вообще.
Кай все больше отдалялся от лачуг импровизированного лагеря, где ночевал последние три дня. До лагеря нужно было шагать и шагать — в темноте и холоде; пытаясь найти магазин, с продавцом, который был бы не столь бдителен, как торговцы близ лагеря, Кай забрел слишком далеко.
Пальцы ног закоченели, ботинки промокли — Кай шел по лужам, которых не видел.
Так хотелось, чтобы кто-то был рядом. Кто угодно. Если выбирать из остававшихся в живых, Кай хотел бы увидеть не ребят из крутой компании, с которой водился с прошлого года, а Поли, которого знал целую вечность. Тощий, глупый Поли — перед тем, как прервалась связь, Кай часто не хотел с ним говорить, просто так, без особой причины. Когда Кай стал отталкивать Поли, мама огорчилась. Она сказала Каю, что друзей не бросают.
Кай многое отдал бы, чтобы Поли в эту минуту шагал рядом. Интересно, где он сейчас, что с ним?
Впереди высился старинный дом из кирпича и бетона. Темнели три открытых ангара — видно, здесь была мастерская кузовного ремонта, а может, пожарная часть. Зданию было лет сто, не меньше. Из кирпича давно уже ничего не строили.
В первом ангаре Кай увидел голый бетонный пол; тут хорошо укрываться от дождя, но не от холодного порывистого ветра. Три бетонные ступеньки вели к приоткрытой двери в стене. Даже если это крошечный туалет, там все равно будет теплее.
Кай дернул дверь, и та со скрипом отворилась. Пахнуло куревом. Наверное, раньше это была контора. В углу свернулась калачиком женщина. Прикрылась уголком громадного ковра, отодранного от пола. В тусклом свете Кай смотрел на ее распухшее лицо, спутанные волосы, выпученные, пустые, немигающие глаза. Он захлопнул дверь, застонав от отвращения.
Покрываясь мурашками, он спрыгнул со ступенек и выбежал из ангара под жалящий дождь.
Еще два ангара. Спать так близко от мертвого тела Каю не улыбалось, но его бил озноб, и нужно было где-то переждать ночь. Велики ли шансы найти еще один заброшенный дом?
Во втором ангаре тоже имелась дверь, но она вела не в контору, а в душевую. В третьем и последнем ангаре дверей не было, так что Кай вернулся во второй, собрал все обрывки бумаги, какие смог найти, подобрал картонный пакет и укрылся в душевой.
В помещении было влажно и немного пахло высохшей мочой. Все еще дрожа, Кай взял с кулера полрулона туалетной бумаги и стал промокать ею мокрую одежду. Получалось не очень.
Душевая была слишком маленькой, чтобы Кай мог вытянуться в полный рост; он поджал ноги, подложил под голову сплющенный пакет из-под сока, набросал на ноги побольше мусора. Он все еще не мог привыкнуть к тому, что надо засыпать медленно — ИскИна, который ввел бы его в сон, тут не было.
По Кабуки он скучал почти так же сильно, как по Поли, хотя и совсем не так, как по маме. Он знал, что Кабуки ненастоящий: всего лишь куча чипов, которую запрограммировали, чтобы она говорила приятные вещи и выполняла указания, — но Кабуки был рядом с Каем столько, сколько тот себя помнил.
Кай мерз. Дрожь не прекращалась; сиплое дыхание эхом отражалось от наполовину облицованных стен.
Вспыхнул и погас образ: женщина в соседнем ангаре. Явно замерзла насмерть, может, прошлой ночью. А ведь у нее был ковер.
Сквозь оставленную Каем щель между дверью и косяком свистел сквозняк. С закрытой дверью было бы теплее, но тогда Кай не видел бы даже тонкой полоски серого света. Оставаться в полной темноте он не хотел.
Он не понимал, как это все могло случиться. Неделю назад он лежал в теплой постели; мать подоткнула его одеяло и сказала не тревожиться за папу, который вместе со своей бригадой был меньше чем в сорока милях от них, между Ричмондом и напавшими луйтенами. Назавтра Кай с детьми и стариками уже ехал в автобусе по трассе 1-95[2].
Слезами делу не поможешь, но Кай не мог не заплакать. От собственного хныканья ему становилось только хуже. Что теперь делать? Почему никто не скажет ему, что делать и куда идти? Ты почуял?
Кай заорал и вскочил на ноги. Это не воображение: слова просто пришли, они скребли по его голове, как стальные пальцы скребут по стеклу. Она курила. Зажигалка.
Кай зажал уши ладонями. Его мокрые штаны вдруг стали теплыми, он еле отдавал себе отчет в том, что обмочился. Жечь костер.
Чувство было такое, будто что-то ползает внутри черепа. Кай замер, его била дрожь, он молился, чтобы это не повторилось.