— Засекречено, — объявил я судье, когда мы остались в зале одни.
Хотя, возможно, это было и не так. В.С. не возражает, если бы все плохиши уверовали, что за ними следит целая армия парней вроде меня, дожидаясь малейшей промашки.
— И разве адвокат не нарушил какие-то правила?
В тот момент я точно понял, что она меня не посадит.
— Это не совсем ясно. Он произносил вводную речь, а не брал показания очевидцев, — тут она даже сухо улыбнулась. — Защитникам не обязательно верить в невиновность своих клиентов.
Откинувшись на спинку кресла, судья поинтересовалась:
— А насколько хорош этот ваш детектор лжи?
Я открыл было рот, но она покачала головой.
— Нет, не надо. Не говорите мне. Если мне не придется сменить работу, лучше не знать.
Тем хуже, поскольку я собирался ответить: «Понятия не имею». Достаточно хорош, чтобы уличить адвоката, считавшего, что его клиент принадлежит к девяностопятипроцентному большинству, — вот и все, что мне было известно.
Я поймал себя на том, что вспоминаю старину Барта. Выпустили ли его? Или снова засадили, потому что он так и не допер, как вывести душок террориста? Мои новые датчики должны были анализировать глубже. Определенно они отличались большей избирательностью. Но не было ли это просто очередным уровнем иллюзии?
Тем временем я пытался забыть о дне рождения моей матери. С какой стати я считал, что ее впечатлит моя новая машина, туфли Дины, подарок? То была «Мамочка» из моего шпионского фильма. И какого хрена я вообще выбрал это имя, если моя мать и мои цели в В.С. — деньги? власть? законопослушность? — имели так мало общего!
В коробочке была пара бриллиантовых сережек. Моя месячная зарплата. Доказательство того, как много моя мама стоит. И вот она швырнула это обратно мне с еще одним невозможным утверждением. Тысяча собраний; тысяча месячных зарплат. Двадцать лет жизни каждого из нас, сконцентрированные в одной цифре.
Больше я не мог этого выносить.
В месяцы, последовавшие за обедом на день рождения матери, мы с Диной перешли на новый уровень отношений. Я не знал точно, как его назвать, но получалось, что, оттолкнув нераспечатанную коробочку из ювелирного магазина, мать как будто открыла что-то между мною и Диной. Что-то, по-новому и неожиданно объединившее нас.
Я все еще водил машину. Дине все так же нравились элегантные наряды. Наша квартира приобрела шик Перл Дистрикт. Но я наконец-то понял, что мать имела в виду под «лучшим способом». Это была не просто декларация трезвости. Вещи — всего лишь игрушки. Люди — вот что имело значение.
И почему кризисы всегда наступают в два часа ночи?
Дина спала. Я не спал и не собирался. Вместе с новыми отношениями пришло и чувство неполноты, если по ночам ее не было рядом. Я лежал, пялясь во мрак, а моя рука уже нащупала ее плечо.
Я легонько стиснул.
— Ты не спишь?
Конечно же она спала, но ухитрилась протянуть руку и стиснуть мою ладонь, а потом ерзала, пока не прижалась ко мне спиной.
— Прияяятно…
Она снова начала задремывать, но я помешал ей.
— То, что я делаю, — оно действительно того стоит?
— А?..
— Я серьезно.
Дина развернулась ко мне, вырываясь из сна.
Мы прожили вместе восемнадцать месяцев, но внезапно я ощутил, что люблю ее до невозможности.
— Если тебе не нравится твоя работа, брось, — сказала моя девушка. — Мы проживем и на то, что я зарабатываю.
Затем она внезапно откинула голову, пристально в меня вглядываясь.
— Или приспособься. Деньги — это хорошо, но я хочу не их, а тебя.
Мне хотелось увидеть ее лицо, но во тьме белело лишь смутное пятно.
— Я не слишком много рассказывала тебе о своем детстве. Но у нас по жизни не было ни гроша. И я твердо решила, что со мной такого никогда не случится.
— Я…
— Ш-ш-ш… Если тебе настолько не нравится твоя работа, найди что-нибудь еще. Или пойди учиться. Займись чем-то интересным. Найди себя. Я все равно буду с тобой.
Она похлопала меня по груди.
— Я люблю тебя.
— Я… Есть кое-что, чего ты не знаешь. Все эти деньги я зарабатываю не…
Но вдруг оказалось, что Дина больше меня не слушает.
— Нет! — вскрикнула она. — Нет, нет, нет!
Она резко села, выдернув руки из-под одеяла.
— Нет!
Даже в скудном свете, пробивающемся сквозь занавески, я увидел веснушки у нее на предплечье. Веснушки, которых до этого не было и в помине. Веснушки, светившиеся в темноте — пусть и едва заметно.
— Нет! — Дина кинула на меня панический взгляд. — Обожемой! Нет!
Она вцепилась в меня, яростно обняла.
— Я говорила тебе, что мы были практически нищими. И я всегда боялась, что мне не хватит денег. Но это было до того, как… Прости! О боже! Нет!
Внезапно у меня зачесалось правое предплечье. Никаких точек. На мне проступили тигриные полоски — их было сложней разглядеть в полутьме, и все же они были видны.
Я показал их Дине. Не мог придумать, что сказать. Она выдала многословную паническую тираду, но я ощущал себя так, словно мой мир вдруг остановился.
Вдалеке взвыли сирены. Возможно, это была опергруппа в полном составе — совсем как та, что набросилась на несчастного фермера Барта.
Почему-то это развязало мне язык.
— Мы не сделали ничего плохого! Просто подали заявление об уходе не совсем… э-э… обычным способом!
Я воззрился на свою полосатую руку. Знал, что там слушают.
— Ложные тревоги существуют! — проорал я. — Может, датчики и исправны, но что они показывают?
По лестнице загрохотали ботинки.
Если вас вот-вот арестуют в объятиях любви всей вашей жизни, потратите ли вы эти последние драгоценные секунды на то, чтобы прижать ее покрепче, или начнете хватать одежду? Я притянул Дину к себе, поцеловал и прошептал ей на ухо, надеясь, что «шкурка» меня не засечет:
— Фермера Барта выпустили.
Конечно, скорей я истово верил в это, чем знал наверняка. Но если нет — все теряло значение. Не то чтобы Дина понимала, о чем я вообще говорю.
Я шепнул ей название магазина хозтоваров.
— Не знаю, сколько они нас продержат и что за это время произойдет. Но если не сможешь найти меня по-другому, скажи владельцу, где тебя искать.
— Почему не твоей матери?
— Потому что она всегда знала, что есть способ получше.
И потому, что в конечном счете моя мать была политически активна. Худший вид политически активных граждан те, кому плевать на политику.
Затем дверь с грохотом распахнулась, и я снова прижал Дину к себе, хотя нас уже принялись растаскивать.
— Политика тут ни при чем! — заорал я. — Мы просто хотим с этим покончить!
А потом ни к селу ни к городу:
— Моя мать печет лучшие коржики с корицей…
© Richard A. Lovett. Mother’s Tattoos. 2012.
Печатается с разрешения автора.
Рассказ впервые опубликован в журнале
Analog Science Fiction and Fact
© Юлия Зонис, перевод, 2016
© Богдан, илл., 2016
Ричард Ловетт (Lovett, Richard А.)
____________________________
Американский фантаст и популяризатор науки Ричард А. Ловетт родился в 1953 году в Иллинойсе. Закончил университет с дипломом астрофизика, затем получил юридическое и экономическое образование. Ловетт опубликовал шесть книг и более 2000 статей на темы дистанционного зондирования, экологии, аналитической химии, токсикологии, пищевой микробиологии и т. д. Поклонникам фантастики Ловетт известен в основном научно-популярными статьями в журнале Analog. В 2003 году он дебютировал в фантастической литературе рассказами «Броуновское движение» и «Равновесие». Ловетт опубликовал четыре десятка рассказов и повестей. Живет в Портленде, Орегон.
Кэтлин Энн Гунан
ВЫСШАЯ ЛЮБОВЬ
/фантастика
/медицина
Элли Сантус-Смит хватает чистое белое платье; весенняя заря льется на ее потертый восточный коврик и испещряет лучами единственный предмет роскоши в доме — огромное фортепиано.
Элли запускает гребень в угольно-черные волосы, которые она обрезает коротко — такая прическа, по ее мнению, старит. Гладкая кожа сияет здоровьем двадцатилетней девушки, хотя Элли сорок семь лет. Пациенты не доверяют молодым докторам. Инфузии наномедов оберегают юность ее тела и остроту ее ума, а еще они ослабляют парализующую агорафобию. Элли много работала, чтобы жить теперь в крошечной квартирке в Анклаве — безопасном, малозаселенном «пузыре» в Вашингтоне, округ Колумбия. В здешнем маленьком прибранном раю неимоверные богачи владеют такими кубофутами, какие большей части человечества и не снились, питаются редкой органической пищей и поглощают лишь тончайше настроенные инфузии.
Элли ненавидит себя за то, что ей нужен этот рай. Однако он ей нужен. Если она хочет кому-либо помочь, если хочет, чтобы драгоценное образование не осталось втуне, без рая не обойтись. Отсюда она может ходить пешком в Центр долголетия за частыми инфузиями и на работу — а работает она реаниматологом в Столичной больнице, — не боясь попасться в западню автомобиля, метро или самолета.
Звонит телефон.
— Папа?
Он отзывается — сиплым, странным голосом. Давненько не разговаривали.
— Привет, дорогая.
Мир на миг становится синим. Его глаза с застывшими в них слезами, синие, под копной выбеленных солнцем волос, столько лет назад. Его внезапно выдернули из царства морской биологии в день, когда участники Первого бунта восточного побережья убили мать Элли — на глазах у дочери. Вскоре он вновь сбежал в подводное убежище, оставив Элли заботам бабушки и школ-интернатов.
— Давай созвонимся попозже? Я опаздываю на инфузию, потом работаю в реанимации до семи, — говорит Элли. Она воображает отца в тиковой рубке стоящего на якоре в Ки-Уэсте парусника, упрямо стареющим.