Лех продолжал скучать по виртуальности — но в какой-то степени его утешало то, что с его подачи двадцать шесть тысяч медведей по всей Арктике ходили в очках «Зони», безразмерных «неснимайках» 2037 года.
Они видели мир точно таким же, каким он был в реальности. Абсолютно. С единственным нюансом — лед отражал свет так, как отражает обычный, а не армированный.
И им снова хотелось жить.
© Эльдар Сафин, 2016
© Dionismaster, илл., 2016
Сафин Эльдар Фаритович
____________________________
Российский писатель Элвдар Фаритович Сафин родился в 1977 г. в Коврове. Окончил гуманитарный класс гимназии г. Рудного (Казахстан), затем Рудненский индустриальный институт. Переехав в Санкт-Петербург, работал сторожем, подсобником, штукатуром, промышленным альпинистом, дизайнером, сценаристом праздников, писал фонтанные и лазерные шоу. Сейчас руководит внедрением информационной системы в психиатрических больницах Санкт-Петербурга.
В октябре 2006 г. дебютировал рассказом «Литр солнца по сходной цене» в глянцевом журнале «Mobi». После этого издал несколько романов («Кровавые сны владык», «Рыжие псы войны» и др.), около сорока рассказов (как сольных, так и соавторских) в журналах и тематических сборниках, а также авторский сборник рассказов «Звонкая мелочь времени». Неоднократно побеждал и был лауреатом литературных конкурсов, как сетевых, так и очных.
Евгений Пожидаев
АРКТИКА:глобальный ландшафтный эксперимент
© Сергей Христенко, илл., 2016
/футурология
/аналитика
/природопользование
Широкой полосой вокруг Ледовитого океана лежат две природные зоны — тундра и тайга — и эти зоны огромны. Речь о 4/5 территории РФ и 1/7 части земной суши — или о «континенте», превосходящем по размеру Южную Америку. Проблема в том, что на этом его сходство с богатейшими экосистемами планеты заканчивается.
Тундра — по сути северный аналог пустынь. Общая масса животных (зоомасса) составляет всего 70–90 кг на гектар, при этом 90 % ее приходится на беспозвоночных. Животный мир тундры крайне беден по любым меркам.
Последнее неудивительно. Тундра — это обедненные, заболоченные почвы, покрытые мхами и лишайниками. Впитывающий влагу моховой ковер способствует заболачиванию еще более. Что в свою очередь успешно превращает и без того плохо разлагающуюся в холодном климате органику не в гумус, а в торф, изымающий из биологического оборота минеральные вещества и азот. На обедненных переувлажненных почвах вновь вырастают лишайники и мхи, и ситуация воспроизводится.
Тайга, как и положено лесному сообществу, — это довольно внушительная биомасса и показатели биопродуктивности. Но под покровом леса располагается, по сути, тундра: мхи и лишайники — это практически все, что там растет. Как следствие, «конечным потребителям» сразу достается очень немного. В итоге, хотя общая масса животных в тайге довольно высока (100–150 кг/га на севере и 300–400 на юге), ее основу составляют клещи и черви (90 % и более). Масса позвоночных животных в тайге составляет менее 0,01 % от биомассы растительности. Иными словами, на каждый гектар северной тайги приходится лишь 1 кг (три белки). Это в полном смысле слова «зеленая полупустыня». Даже такое лесное животное, как лось, привязано к «оазисам» далеко не таежной растительности в поймах рек.
Биопродуктивность — скорость воспроизведения биомассы растений, микроорганизмов и животных, входящих в состав экосистемы. Как правило, измеряется в единицах массы за единицу времени, отнесенной на единицу площади (для наземных или водных донных организмов) или на единицу объема (для организмов, обитающих в толще воды или почве).
Фото: Алекс Ольховик
Чтобы оценить «пустыню» в полной мере, стоит заглянуть в зону степей. Характерная для степей биомасса порядка 20 т/га, однако из-за быстрого оборота продуктивность достаточно высока. На животных приходится до 6 % общей биомассы — и результат этого весьма нагляден.
Посмотрим на Алтай. Курайская степь расположена в горной котловине на высоте 1500–1600 метров. Без морозов, доходящих до -50 °C, обходятся лишь два месяца в году; летняя жара зачастую прерывается вьюгой. В итоге растительность, обычным элементом которой является верблюжья колючка, весьма похожа на опустыненные степи соседней Монголии.
Как результат, в степях Курайской котловины зоомасса в целом составляет лишь 100 кг/га, однако зоомасса позвоночных — 6,06 кг/ га — в 2,5 раза выше, чем в тайге. При этом речь идет о весьма обедненной вековыми стараниями местных скотоводов фауне — подавляющую часть зоомассы позвоночных (5,41 кг/га) составляют грызуны, а самым могучим диким травоядным является заяц-беляк.
Иными словами, даже тайга, не говоря уже о тундре, катастрофически «неэффективна» по сравнению с другими ландшафтами. Итак, что же превратило 4/5 территории России в биологические пустыни и полупустыни?
Стандартный ответ на это прост — климат. Однако простой ответ редко бывает правильным. Сделаем шаг назад и вернемся в поздний плейстоцен, 40–10 тысяч лет назад. Средние температуры зимы в Сибири и Европе — на 6–8 градусов ниже, на Чукотке — на 10–11 градусов. Площадь оледенения — 44 млн квадратных километров, втрое больше, чем сейчас (14 млн). Ледники занимают всю Скандинавию и Балтику, север Польши, практически всю Британию, за исключением крайнего юга, Северное море, Русскую равнину вплоть до Смоленска. В Северной Америке Висконсинское оледенение распространяется более чем на половину материка, вплоть до Великих озер.
Глядя из сегодняшнего дня, в этой ситуации естественно предположить охватывающую половину Евразии бескрайнюю и безжизненную тундру со столь же бескрайней и безжизненной тайгой южнее. Однако 30 тысяч лет назад тундры в ее классической форме не существует нигде, кроме высокогорий. Не существует и тайги в ее нынешнем виде — хвойные леса растут лишь в ущельях и на склонах гор, большие участки есть только на Дальнем Востоке. Север Евразии и Северную Америку занимают различные варианты степных и лесостепных ландшафтов, точных аналогов которых в нашей реальности просто нет.
Там, где положено быть заболоченным мохово-лишайниковым тундрам, располагается тундростепь — ультрахолодный степной ландшафт с доминированием злаков, а не ягеля и его многочисленных родственников. Короткого северного лета вполне хватает для того, чтобы выросло обильное разнотравье, которому осенью предстоит превратиться в «сено на корню» — и обеспечить пищей многочисленных травоядных. Южнее лежит лесостепь, а еще южнее, например в Предкавказье, — обычные холодные степи.
Приледниковые степи кишат жизнью. Мамонтова фауна поражает эклектичной комбинацией северных видов, заселяющих сейчас тундры и северную тайгу, и форм, которые мы привыкли считать южными. Рядом с шерстистым мамонтом жили многочисленные виды копытных — шерстистые носороги, два или три вида лошадей, дикий осел, два вида зубров, байкальские яки, овцебыки, туры. Северный олень сосуществовал с благородным и дополнялся гигантским большерогим. Здесь же жили лоси, косули, кабаны, верблюды Кноблоха (вымерший подвид современного двугорбого верблюда), разнообразные антилопы (дзерен, кулан, сайга, вымершие кяхтинский винторог и забайкальский бубал), архары, весьма многочисленные грызуны и зайцеобразные. В Северном Казахстане жили реликтовые популяции гигантских «единорогов» — эласмотериев (наиболее поздние останки имеют возраст в 26 тыс. лет). Травоядные служили пищей весьма разношерстной компании хищников. В позднем плейстоцене в северной Евразии жили два вида медведей, пещерный лев, гепард, пещерная гиена, два вида волков, три вида лисиц, включая степного корсака, песца и собственно нашу рыжую. Свой век доживали последние саблезубые континента — гомотерии (в Северной Америке они вымрут в самом конце ледникового периода).
Всего этого было МНОГО. На квадратном километре мамонтовой степи паслись 1 мамонт, 5 бизонов, 6 лошадей и 10 оленей. Общее же число средних и мелких копытных на севере Евразии превышало 1 млрд.
Примерно так же выглядели обе Америки и Сахул — Австралия, объединенная с Тасманией и Новой Гвинеей. Южноамериканской сельвы в нынешнем виде не существовало, Сахул был покрыт тропической «лесостепью», и эти ландшафты тоже были полны жизни.
В необычных ландшафтах жили необычные люди, мало похожие на охотничьи племена постледниковья. Ближайшим аналогом обитателей мамонтовых степей верхнего палеолита были современные охотники на морского зверя. По словам американского палеонтолога А. Йелинека, позднеплейстоценовые кроманьонцы Евразии «наиболее сопоставимы с современными эскимосами — единственной сохранившейся культурой, столь же экстремально плотоядной, как и охотники верхнего палеолита». Добыча крупных травоядных, прежде всего мамонта, с избытком обеспечивала население пищей, топливом, сырьем для пошива одежды, изготовления орудий и строительства жилищ. Эффективность верхнепалеолитической «экономики» была огромна. Средний мамонт давал порядка тонны чистого мяса; как следствие, коллективу из полусотни человек было достаточно убивать 12–15 середняков в год. Для сравнения — охотникам, специализирующимся на оленях, для аналогичного результата необходимо убить 600–800 животных.
Отсюда «эскимосский» характер верхнепалеолитических поселений — достаточно крупных (численность участников отдельных охотничьих «мероприятий» оценивается в сотню человек) и существовавших в оседлом или, как минимум, полуоседлом режиме. Прибавочного продукта в «протоцивилизации» хватало на сложное ремесло, искусство и монументальные сооружения.
Верхнепалеолитические поселения в Австралии — это иногда 146 каменных (!) домов. Обитатели подобных поселений пользовались орудиями, часто более изощренными, чем современные «неолитические» племена, были сыты и