Прокентий только плечами пожимал.
— А ты, дед, откуда знаешь, что их поели?
— Так ведь не вернулся ни один!
— А зачем им возвращаться? Может, там тепло?
— Кому тепло?! Лохмарям? Да им только мороз подавай! Чем лютее, тем лучше!
— Вот именно, — кивал Прокентий. — Может быть, это обмен. У них ледниковый период кончается, климат теплеет. Стада вымирают. Вот они и нашли замерзающую планету. А нам в обмен — свою.
— Ни хрена себе — стада! — горячился я. — Почему же ихние стада нас жрут?!
Но у Прокентия на все ответ припасен.
— Мы их тоже жрем. Двум поселкам бывает трудно друг с другом договориться, а тут — две планеты! Но я думаю, в конце концов, договоримся. Только нужно встретиться… Может быть, они вообще не знают, что здесь кто-то еще остался. Может, все земляне давно живут у них, припеваючи, города строят…
Как он это сказал, так я сразу подумал: Алёна! А, может, я, и правда, рано схоронил ее? А вдруг еще когда-нибудь… В общем, поймал меня Прокентий на удочку. Заразил надеждой. Хоть и слабенькой, мерзлой, как свет от нашего солнышка, а все-таки надеждой. И не пойди он сам в поход, я бы один пошел. Думаю, и каждому в поселке он что-то такое сказал. Все пошли. До единого. И что бы теперь с нами ни случилось — обижаться не на кого…
Однако и зевать нечего. Ишь, размечтался! Моё дело охотничье — следы разбирать. А следов-то и не видать. Где ж стада инопланетные? Неужто иссякли? Вот было бы кстати. Но стой-ка… А ну как и Станции уже нет? Очень просто. Перегнали хозяева последнюю партию, переехали сами, да и разобрали агрегат за ненадобностью? Вот это будет концерт!
Я даже шагу прибавил — так забеспокоился. Хоть не часто приходилось в городе бывать, однако заблудиться тут трудно — улицы кольцами идут да спицами. Идем на юго-восток, холмы вдоль дороги с двух сторон, значит — Ленинградский проспект. По приметам — уж Белорусскую прошли, впереди Садовое кольцо. Где же Станция? Разобрали!
Дорога вниз пошла, вон впереди и увал большой — стена кремлевская. Но над ней — ничего. Снега кругом нетронутые. Давным-давно тут живой души не было, ни земной, ни пришлой. Никто нас не ждет, чтоб на теплую планету спасать. Что же это будет теперь? Что я людям скажу?! Привел из голодных краев в мертвую землю!
Оборачиваюсь к Витьке. Смурной идет, только глазами по сторонам стреляет сторожко, опасается. Невдомек ему, битому, что главная-то беда, похоже, уже стряслась.
— Такие-то дела, Витюня, — в первый раз после Речного я с ним заговариваю. Чего уж теперь строжиться? Без того ему досталось. — Обмишурились твои знакомцы. Зря торопились, душегубством себя поганили. Все равно опоздали.
Заволновался Витька.
— Как опоздали?! Кто тебе сказал?
— Сам смотри, — киваю. — Вот она, стена кремлевская. Тут и станция была, высотой до неба. Всему свету известно. А теперь нет ее. Видать, поздно мы хватились…
Молчит, соображает. Хлопает ресницами обындевелыми — то на меня, то на снежный увал впереди.
— Так ведь это… — кряхтит. — Они же как говорили… Не видно ее, Станцию-то. Пока близко не подойдешь…
— Что?!
Спотыкнулся я на ровном месте, полетел носом в снег. Глаза запорошило, шапка слетела, но я на то без внимания. Сбросил рукавицу, отер морду и гляжу туда, вперед!
А там, над стеной, над башнями заснеженными, проступает, как из воздуха, огромная прозрачная воронка. Точно сказано — высотой до неба! Мать Пресвятая Богородица! Дошли!
Вся ватага моя ахнула, как один человек. Остановились, смотрят. Кто и молится, не таясь. Ведь на одной вере шли, неведомо куда, за чудом пресловутым — не то былью, не то ложью. А оказалось — правда. Дошли.
И в эту самую минуту раздался вой. Где-то далеко, и не поймешь, в какой стороне, протяжно прокричал лохмарь. В ответ ему — другой, третий. Да их тут полно! Вот тебе и дошли. Что, если нас уже заметили и несутся со всех сторон — стаями?
Вскочил я живо, хоть и с коленным хрустом, бегу к Машине.
— А ну, наддай, ребята! Похоже, будет теплая встреча!
— Ничего, — Прокентий отзывается. — Зойка, кидай дрова!
Дым из верхней трубы Машины повалил гуще. Ноги прибавили ходу. А вой-то все яснее — то с Арбата, то с Лубянки, а то прямо спереди, от реки. Но до Кремля мы все-таки добрались. Прошли, как на параде, мимо снежной шапки на месте Мавзолея и через пролом в стене — прямо к Станции.
На этом самом месте раньше высокая колокольня стояла, и даже цоколь с воротами вроде уцелел, но на нем, будто гриб на ножке, обосновалась теперь хрустальная твердь. Кверху расширялась она до широты необъятной, поглядишь — кажется еще один город, перевернутый, свисает с неба острым шпилем.
Ворота Станции открыты настежь — просторные, хоть тепловоз загоняй. И ходьбы-то до крыльца осталось всего ничего… Но тут они, наконец, появились. Сразу со всех сторон из-за сугробов кинулись лохмари. Бегут, снег взрывают, пасти оскалив.
— Бросайте собак! — кричу бабам. — Живо все в ворота! Прокентий! Прикрывай, мать твою!
И сам — бегом ко входу. А что там внутри — Бог весть…
Бедные наши собачки! Трех упряжек лохмарям на один зуб хватило, даже не остановились — разодрали когтями в клочья, только шерсть полетела. Но тут Машина, наконец, просвистала паром и бахнула. Несколько лохмарей повалились — у кого из груди кол торчит, у кого из шеи, а у кого и между глаз. Вот так! Знай наших!
Помочь Прокентию нечем, копьем лохмарю только нервы щекотать.
— Копейщики! — кричу. — Уходим в нутро! Прокентий! Отступай!
И дальше уж не смотрел — нырнул в ворота.
Оказались мы в зале, а может, на дне котелка — не разобрать, сплошное сияние кругом, как от начищенной медяшки, потолка нет, но и неба нет, мельтешит что-то вверху. Неужто прямо отсюда — и на другую планету попадают? Но мне и смотреть некогда. Машина Прокентия, пятясь, тоже сюда прет, а сама все отплевывается от зверья наседающего.
Слышу, Зойка орет изнутри, а за ней и Прокентий:
— Ворота! Ворота закройте!
Как их закрывать-то, умники?! Створки снаружи остались…
— Рычаг у входа! Нажми его!
Смотрю — и правда, есть рычаг! Торчит из стены у самого проема. Да только на пороге уже лохмари — толпой. Теснят Машину, от кольев уворачиваются, вот-вот ворвутся… Эх, была не была!
Но Витька, видно, раньше меня сообразил. Кинулся сломя голову, увернулся от одной туши, в другую копье кинул, подбежал, ухватился за рычаг и… не успел. Лапа с когтями, побольше медвежьих, ухватила его за шею, рванула — и отлетела головенка Витькина, как ниткой пришитая. Повалилось тело безголовое на пол, засучило ногами и затихло. Отмучился Витька-копейщик, какой бы ни был — плохой ли, хороший…
Тут уж меня зло взяло. Ах вы, сволочи! Не будет по-вашему!
И побежал сам, прямо на них. Ну, чего зенки вылупили?! Вот я вас! Однако перед самыми мордами резко бросаюсь в сторону — ох, косточки мои стариковские! — подбегаю к стене и всем телом сверху на рычаг, как на лохмариный загривок — на!
Засверкало тут пуще прежнего, зазвенело, вижу — порядок! Створки захлопнулись, будто капкан щелкнул!
Перевел я дух, оглянулся на своих, посмотреть, как там у Прокентия дела, да так и застыл.
Прямо надо мной стоит лохмарь, смотрит мне огненными своими глазами в самую душу, уж и лапу занес… но отчего-то не ударил, отступил даже, принюхивается. И что-то вдруг в его глазах меня самого — как полоснет! Хуже, чем когтями. Хочу что-то сказать, и не могу.
И тут — хрясь! Из груди лохмаря появляется острие елового кола. И кровь струей ударила. Упал он, захлебывается, а по полу вокруг него — сияние, как туман серебристый…
— Беги, дед! — орет Прокентий. — Подальше от него, дурак!
А я опускаюсь на колени возле лохмаря и снова в глаза ему заглядываю.
— Как же так, Алёна?
— Глеб… — стонет она, губ не разжимая. Голос у меня в голове раздается. — Откуда ты взялся на этой планете? Ты же остался…
— И ты осталась, Алёнушка, — шепчу. Видно, нет никакой другой планеты…
— Но они сказали, что спасут нас…
— Они и хотели спасти, — слезы мне глаза застилают. А может и не слезы это — туман глаза промывает, и все я теперь вижу и понимаю ясно, как никогда. Лежит передо мной моя Алёна, такая, какой я ее помню. — Они и спасли, но по-своему…
— Глеб… Я только теперь вижу, что это и правда ты… а как же все те… которые вкусные? Ты хочешь сказать… это были люди?!
— Ну что ты, Алёнушка! — шепчу я. — Это был сон.
— Сон… — повторила она. — Тогда ладно… Поцелуй меня, и я проснусь…
Я склонился еще ниже и поцеловал ее в потрескавшиеся губы, пахнущие молоком и малиной.
И тогда огненные глаза погасли…
© Александр Бачило, 2016
БАЧИЛО Александр Геннадьевич
____________________________
Писатель и драматург Александр Бачило родился в 1959 г. в г. Искитиме Новосибирской области. После окончания Новосибирского электротехнического института работал программистом в Институте ядерной физики Сибирского отделения Академии наук. Первый рассказ «Элемент фантастичности» вышел в 1983 г. В 1988-м состоялся книжный дебют — написанная в соавторстве с Игорем Ткаченко книга для детей «Путешествие в таинственную страну, или Программирование для мушкетеров». Перу автора принадлежат романы «Ждите событий» (1989), «Проклятие диавардов» (1991), «Незаменимый вор» (2000,2002) и сборник новелл «Академон-городок» (2004). В 2008 г. вместе с И. Ткаченко стал лауреатом Мемориальной премии им. Кира Булычёва за повесть «Красный гигант», опубликованную в «Если». Перебравшись в 1999 г. в Москву, Александр работал на телевидении в качестве сценариста и режиссера программ. Он один из авторов сценария телепрограмм «О.С.П-студия», «Несчастный случай», «Большая терка», телесериалов «Простые истины» и «Театральная академия». В содружестве с Игорем Ткаченко написан сценарий фантастического сериала «Башня».