колько десятков шагов до их стойбища, земля выжжена дочерна. Ее покрыли сажа и копоть, а все, что поднималось от земли выше, чем на локоть, сгорело и исчезло. Только в паре мест остались стоять обугленные черные остовы больших сосен. Но самое удивительное было не это. Люди увидели впереди — посреди выжженной пустыни — сияние. Оно выглядело точно заходящее за горизонт солнце — округлое, красное и жаркое. Но только дело было днем, и настоящее солнце висело над горизонтом.
Иностранцы заворожено слушали. Исландцы даже начали покачиваться в такт распевам Хаара-Ууса, те действительно завораживали.
Михеев переводил:
— Самые смелые охотники рода, выждав день, чтобы пепел остыл, отправились ко второму солнцу, но вскоре вернулись — бледные и измученные, точно после тяжелой болезни. Они кашляли кровью и умерли в муках спустя два дня, успев рассказать перед смертью про огромный медный котел, перевернутый вверх дном. От него шел нестерпимый жар, таивший в себе смерть. После этого род снялся с кочевья и в ужасе бросился прочь. Спасаясь, они наткнулись на разведчиков и следопытов айны и рассказали им эту историю. С тех пор реку, с которой они пришли, стали называть Олгуйдах — «река с котлом», а ее приток, на берегу которого все случилось, — Алгый тимирбить или по-нашему Олгуй тимирбит. «Большой котел утонул».
… в другой ситуации Виктор Сергеевич Горохов, заслуженный работник культуры Республики Якутия, актер Саха академического театра имени Платона Ойунского, известный также под сценическим именем Хара-Уус, сильно удивился бы тому, как мало общего имеет «перевод» Степана Михеева с тем, о чем на самом деле поется в исполняемом им классическом тойуке, посвященном лету.
Но, конечно, не сегодня. И не сейчас.
Это ведь была не первая группа, которую ему приходилось встречать на берегу Олгуйдаха. Так что Виктор Сергеевич продолжал с чувством петь про «счастливые поля-долины, покрывшиеся с приходом лета девятиветвистой зеленой травой-локуорой», предоставляя возможность Степке-Адидасу работать свою программу.
Иностранцы слушали обоих, затаив дыхание.
— Это была легенда о том, как появился первый котел, «большой», — тихо сказал Михеев, когда песня закончилась. — Много позже находили и другие. Однако со временем они все дальше уходили в землю под своим весом, и сегодня найти что-то уже невозможно. А землеройную технику в такую глушь доставить крайне затруднительно и дорого.
— Но в 2006 г. экспедиция Ивана Марцкеле при помощи авианаблюдения с малых высот сумела обнаружить в растительности аномальные концентрические круги, — живо подал голос Рихард; от возбуждения долговязый швед путали русские слова с английскими. — Благодаря им они сумели установить четкие координаты предположительного нахождения котлов. Я сам слышал его интервью по радио «Прага»!
— Мы с вами обсуждали это еще по скайпу, до приезда в Россию. Координаты экспедиции Марцкеле оказались такой же ерундой, как и большинство рассказов очевидцев о тайнах Долины смерти. Уж поверьте, если бы кому-то удалось установить местонахождение котлов, уже существовали бы прямые туристические маршруты к ним. Не говоря о переполохе в научном мире!
На самом деле Михеев прекрасно знал координаты экспедиции 2006 года, однако ему совершенно не улыбалось сходить с намеченного и проверенного маршрута и тащиться в неподготовленную местность в компании трех богатых иностранцев. Нет уж, давайте по сценарию.
— Ваши российские спецслужбы могли все засекретить.
Михеев с трудом сдержал улыбку. О, святая уверенность иностранцев во всемогуществе российских спецслужб!
— Господин Марцкеле, если я не ошибаюсь, чех. Боюсь, по возвращении на родину, даже ФСБ было бы затруднительно заставить его молчать. А он — тот еще болтун. Одно слово что писатель!
— Котлы существуют, — убежденно сказал Рихард, демонстрируя совсем иной настрой, нежели днем. — Вы не переубедите меня.
— Да я и не пытаюсь, — честно сказал Михеев, а затем сразу соврал. — Я и сам в это верю. В конце концов, я привез вам человека, чей дед их видел лично… и поплатился за это жизнью. О, он как раз начинает. Давайте я переведу его рассказ вашим друзьям?
— … дед рассказывал, — важно вещал «северный Будда», от которого не отрывали восторженных глаз миссис Йоунсдоттир и мистер Сковсгаард, — что они с братом увидели перед собой нечто, похожее на медный шар размером до девяти-десяти метров в диаметре. Шар наполовину ушел в землю, так что сверху осталась только полусфера. Никакого жара или тепла они не почувствовали, но обратили внимание, что растительность вокруг куда пышнее, чем поодаль от котла. Крупнолистные лопухи, длинные узловатые побеги и странная трава — в рост человека.
Дед храбрый был — двинулся к котлу, а брат его за руку схватил. Забыл, кричит, легенды, которые старики рассказывают про Долину смерти? Там, откуда тунгусы бежали, где затонул большой котел, есть металлическая нора, а в ней лежат промерзшие до костей шибко худые черные одноглазые люди в железных одеждах. А кто живет под землей, в Нижнем Мире, и один глаз имеет? Абаасы! Злые духи! Не смей ходить, разбудишь беду. Но дед только отмахнулся. Он первым родился, а младший не должен старшему перечить. Дед отдал брату поводья коня, пешком подошел к котлу, потрогал его стенки рукой, а потом попытался ножом отметину на металле сделать. Ни царапины не осталось. Хороший якутский нож только бессильно скользил по поверхности. Не медь то была. Дед дважды котел по кругу обошел — никаких следов входа не обнаружил. А потом вдруг его мутить да тошнить начало. Он вернулся к брату, и они отправились домой. А через месяц деда не стало — изошел кровавым поносом. Брат выжил, только облысел за тот же месяц да зубы начал терять.
— Ваш дед… он сказал, где нашел тот котел? — напряженно спросила миссис Йоунсдоттир, не подозревая, что дед рассказчика на самом деле был известным партийным деятелем и помер вполне пристойной смертью, с размахом отметив незадолго до этого 90-летний юбилей.
Михеев перевел вопрос.
— Нет, — грустно покачал головой Хара-Уус. — Ему как худо стало, так он и понял, что зря брата не слушал — и впрямь беду на себя накликал. Чтобы никто другой лиха не потревожил, они сговорились никому и никогда места не указывать. Может, и правильно сделали.
— Про то, что растительность пышно цветет возле котлов, я читал в переводе письма мистера Корецкого, — задумчиво произнес Рихард Экман. — Похоже на радиацию.
Михеев ничуть не удивился. «Семейная история» Хара-Ууса представляла собой банальную компиляцию, составленную из многочисленных рассказов анонимных очевидцев — геологов, золотодобытчиков и охотников. Он лично собирал их в свое время по уфологическим сайтам, а письмо Михаила Корецкого было одним из самых известных фрагментов легенды о Долине смерти.
Швед перевел взгляд на сопровождающего и с неожиданной язвительностью спросил.
— Или и письмо это — мистификация?
— Нет, письмо точно не мистификация, — с достоинством возразил Михеев. — Оно хранится в архиве Национальной библиотеки Якутии. Михаил Петрович Корецкий указывал, что в 1949 г. находил большой и несколько малых котлов в Долине смерти. Причем один из котлов был открыт, и он ночевал в нем с компанией молодых геологов. Впоследствии никто не умер, только один парень облысел. Если радиация и была, то со временем «выветрилась».
— У нас есть счетчик Гейгера, — напомнил швед.
— Да, конечно, — податливо согласился Михеев.
Хара-Ууса спровадили из лагеря на машине за полночь.
К этому времени «северный Будда» хорошенько угостился ухой, а еще больше — водкой, подобрел, как-то растерял свою строгость, неприступность, стал игривым и и все порывался пригласить «прелестную Йохану» на премьеру «не имеющего аналогов в культурном мире спектакля-олонхо» в Якутске. К счастью, «буратины» тоже неплохо набрались, так что образ Черного кузнеца в их глазах особо не поблек.
Начало сплава по течению реки Олгуйдах иностранцам едва ли запомнилось.
Все трое болели, уныло хлебали минералку и старались не двигаться. «Классическое рашен-похмелье! — шутил Михеев. — Ничего, сейчас отпустит. Река лечит!».
И это не было враньем: свежий воздух и чудесная окружающая природа, не тронутая человеком, быстро оказали свое терапевтическое воздействие и уже через пару часов «буратины», по определению Михеева, «ожили и заколосились».
Река мягко несла тримараны вперед, быстрая и извилистая, крепко стиснутая стеной из высоких мохнатых елей, сосен и даурских лиственниц. Иногда — словно специально, для контраста — попадались участки, где растительность редела, берег становился пустынным и салатово-коричневым, а далеко отстоящие друг от друга деревья с хвоей, до желтизны выгоревшей за короткое, но яростно-жаркое якутское лето, казались мертвыми остовами. Такая картина царапала глаз, но тем приятнее было попадать снова в изумрудно-зеленый коридор, бросавший тень на воду.
Иностранцы взялись за фотоаппараты, а Рихард Экман даже нахлобучил на голову шлем с камерой и теперь сидел на носу, перевоплотившись в живой штатив. Время от времени он что-то негромко, но раскатисто комментировал на шведском.
Долговязый Экман так медленно и торжественно поворачивал голову, что в который раз навел Михеева на мысль о башне Саурона.
Сам организатор тура вальяжно распростерся у левого бортика тримарана и, жуя травинку, неспешно размышлял о преимуществах своего промысла. Есть в этом что-то прекрасное — пока люди корпят у станка или просиживают штаны в офисе, ты наслаждаешься красотами природы и полным ничегонеделанием, мысленно подсчитывая, во сколько обходится клиенту каждый твой «трудовой» час. Конечно, в положенное время придется и рюкзак потаскать, и тримараны побурлачить на перекатах, но такой труд — в удовольствие.
Как там говорят иностранцы? Работа мечты!
А Экман и компания, если не дураки, вполне смогут отбить часть затрат на свое путешествие. Огромных котлов им, конечно, не найти, но если привлечь к делу рукастого помощника, то видеозаписи, сделанные в течение путешествия, можно скомбинировать в документальный фильм и продать какому-нибудь местному телеканалу. Техника сейчас такая, что качество картинки будет на уровне. А если особо не заморачиваться, то можно и просто натурные съемки продать. Выложить на стоки, кто-нибудь, да и купит права.