Майоры тоже направились к выходу. Провожать их взглядом было некому, потому что молчаливый секретарь увлеченно манипулировал пальцами в пустоте перед грудью — наверное, печатал свежий приказ. Проектор и виз над нагрудными карманами тускло отблескивали, что бывает только во время работы.
— Здорово, Лёха, — не оборачиваясь произнес Тарабцев, копаясь в недрах шкафчика.
Старший лейтенант Фролов, только что бесшумно вошедший в экипировочную, досадливо крякнул:
— Глаза у тебя на затылке, что ли?
— На затылке у меня затылок, — ответил Тарабцев невозмутимо. Потом повернулся и протянул руку.
Фролов поздоровался, дотянулся до Сани Данченко и ушел влево, к своему шкафчику.
Данченко поздоровался молча. Он вообще был немногословен.
— А Витька где? — поинтересовался Тарабцев, неторопливо вползая в дорожный комбез.
— У Витьки жена рожает, — Фролов вздохнул.
— Как? Опять? — Тарабцев на миг замер и с интересом взглянул на собеседника.
— Ну, а чего? Младшему два года скоро…
— Н-да… — обтекаемо прокомментировал Тарабцев.
Фролов состроил хитрую рожу:
— А я тебе говорил, Толян — женись! Уже бы своих нянчил.
Тарабцев хмыкнул и возобновил манипуляции с комбинезоном.
— Рано еще, — сказал он рассудительно. — Успею.
— А четвертым-то кто? — внезапно спросил Саня Данченко.
Фролов громыхнул дверцей шкафчика и вздохнул:
— Не знаю. Может, из молодых кого навесят? Коня, например.
Данченко не ответил, но на лице у него отразилось неудовольствие. Не любил он ходить с молодыми. Вот не любил — и всё.
Троица успела экипироваться почти полностью, когда в помещение ввалился Славка Сурнин. Высоченный, широкоплечий, белобрысый и улыбающийся.
— Здра-жла, господа старлеи! — бодро рявкнул он и метнулся в самый неудобный угол, где отвели шкафчики молодым.
— Ага! — констатировал Фролов философски. — Не Конь…
Остальные промолчали.
Еще через пятнадцать минут все четверо в полной упаковке и при стандартном грузе тряслись в гирокаре по пути на взлетную полосу. Около боксов в кабину на ходу вскочил майор Кудрин. Обведя полевиков одобрительным взглядом, он присел у самого люка и деловито осведомился:
— Бизик где?
— Борт пакует, — коротко ответил Тарабцев. — Не мандражируй, Андреич, слетаем в вашу Якутию в лучшем виде, какая нам разница? Пока долетим — заодно и выспимся.
Майор Кудрин только протяжно вздохнул в ответ. Если честно, не любил он такие вот полеты за пределы освоенных территорий. Аппараты частенько промахивались мимо обозначенных посадочных площадок, что пилотируемые, что нет. Но сейчас даже самый закоренелый и неунывающий оптимист признал бы: зонд приземлился все-таки далековато. Хорошо еще, что это беспилотник — живым космонавтам пришлось бы куковать до подлета группы минимум полсуток. Да и делегация по встрече была бы куда представительнее — начальство, врачи, корреспонденты. А где толпа — там всегда тормоза и потеря темпа. Это тревожные группы собираются за полчаса, даже если бравые ребята в момент вызова мирно спали в общаге или проветривались в Сити-центре.
Подкатили к борту. Опытные полевики (то есть все, кроме Сурнина) сразу поняли: дело на мази — птичка под парами, грузовые люки задраены, заправщик уже отвалил, а лоцман нетерпеливо взревывает мотором в начале трассы на старт взлетной. Бизик нетерпеливо переминался с ноги на ногу у трап-лифта.
— Ну, наконец-то! Долго копаетесь, Толя!
— Ничего не долго, — возразил Тарабцев и взглянул на хронометр. — Тридцать семь минут. Еще и с запасом.
— Шеф молнии мечет!
— Он их всегда мечет, — Тарабцев позволил себе слабо улыбнуться. Потом поставил груз на бетон, выпрямился, козырнул и звонко доложил:
— Товарищ начальник операции! Группа Тарабцева-Фролова к вылету готова! Командир группы старший лейтенант Тарабцев.
— Вольно! — козырнул в ответ Бизик. — Мироныча ждать не будем, грузитесь! — и махнул рукой.
Свой выездной чемоданчик он уже занес на борт.
— Ну, братцы, ни пуха! — пожелал майор Кудрин.
— К черту! — хором ответили полевики и начали по одному утрамбовываться в лифт.
Бизик напоследок пожал руку Кудрину и тоже протиснулся в лифт, который почти сразу же втянулся в корпус самолета.
Отойдя к гирокару, майор Кудрин смотрел, как самолет вслед за лоцманом выруливает на взлетную полосу, как замирает в ее начале, а потом разгоняется и уходит в низкое и пасмурное уральское небо.
Предварительная фаза операции началась.
Дежурный врач и дежурный оружейник резались в нарды прямо рядом с выходом из шахты трап-лифта, а дежурный техник Вася Хомутов болел за оружейника и отпускал ехидные комментарии после каждого хода врача. Полевикам по традиции уступили все передние кресла; оба стюарда хлопотали на камбузе. Люк в пилотскую кабину был не задраен, поскольку намечалось не десантирование, а только банальный подскок до Якутска.
Майор Бизик для начала зашел к пилотам. Потом, когда полевики уже расселись, провел короткий инструктаж. В сущности, вылет был рутинный — если забыть о расстоянии до места посадки. К нему так и отнеслись: сперва пообедали, потом наладились поспать. Дело начнется позже, а пока — тупо ждать.
В Якутске сели ближе к полуночи по местному времени.
Местное аэродромное начальство пребывало в испуганном ступоре: их действительно взбодрили из администрации президента. Роскосмос тут знали только по названию, поэтому что делать — понятия не имели. Но в глаза смотрели преданно-преданно, майор Бизик аж застеснялся. Зато когда выяснилось, что нужен небольшой шустрый бот на четверых, якуты на радостях выкатили не какой-нибудь жалкий болотник, а вполне исправную «Каплю» — реактивный конвертоплан. Это экономило время на второй перелет чуть ли не втрое. Поскольку из Якутска до места посадки было чуть больше полутора тысяч километров, вся экспедиция заметно оживилась, особенно Бизик и четверка полевиков.
Перегрузиться на конвертоплан было делом пятнадцати минут. Основной борт откатили в отстойник, и спецы прямо по темному принялись разворачивать командный пункт.
Осознав, что гости из столицы намерены стартовать прямо сейчас, якуты вторично впали в ступор: «А ужин?» У них, оказывается, все уже накрыто в вип-зале аэропорта.
Бизик сначала офигел, потом разозлился, но Тарабцев ему шепнул, что, во-первых, пожрать все равно нужно, поскольку лететь часа три, а обедали хрен знает когда, а во-вторых, с гостеприимством на востоке не шутят. Бизик чертыхнулся, посмотрел на часы, опять чертыхнулся, взял за рукав начальника-якута, отвел в сторону и страшным голосом просипел:
— Не более часа!!!
Якут торопливо закивал.
Надо признать, ребята, даже пилоты основного борта, повели себя профессионально: лопали за обе щеки, а от спиртного отказывались наотрез, как хозяева не изгалялись. «Потом!» — это слово было произнесено многажды, поскольку говорить о возвращении ad factum на аэродромах не решается никто. Через пятьдесят две минуты четверка полевиков дружно встала из-за стола, причем якуты: понимающе поцокали языками и даже не попытались возразить. Напротив: выслали целую делегацию контролировать взлет. Бизик, понятное дело, отправился с ними, а вот остальная обслуга справедливо решила еще посидеть.
Никто не воспротивился.
Рассвет четверка Тарабцева встретила в небе над Юкагирским плоскогорьем. Позади остались и Верхоянский хребет, и хребет Черского, и гора Победа, но ими полюбоваться не вышло из-за темноты. Саня Данченко уверенно вел «Каплю» по ГЛОНАССу, в последние полчаса стараясь не слишком удаляться от лучшего ориентира — Колымы. Когда развиднелось, она стала заметна и через прозрачный колпак кабины: темная, почти черная лента на фоне зелени слева по борту.
И вот тут-то всплыли первые непонятки.
— Чё-то я не понял, — задумчиво протянул Фролов со штурманского места. Глядел он то на экран навигатора, то наружу, сквозь колпак, то на качественно вытравленную пластиковую топографическую карту северо-востока Якутии.
— Что не так? — насторожился Тарабцев, до того расслабленно возлежащий в командирском кресле.
— Да сам погляди, — Фролов крутнулся к командиру и протянул ему карту.
Если верить приборам и собственным глазам, конвертоплан сейчас летел вдоль основного течения Колымы на северо-восток. Согласно карте это был край тысячи озер — оба берега представляли собой сплошные заболоченные участки тундры, только левый берег — на сколько хватало взгляда прочь от реки, а правый — лишь у самого русла, от силы на пару десятков километров. Дальше же поднималось невысокое плосковерхое нагорье, прорезанное каньоном реки Омолон, которая впадала в ту же Колыму. Еще северо-восточнее в Колыму впадали Большой Анюй и Малый Анюй, тоже справа. Место их слияния и окрестности общего устья, если верить карте, опять-таки представляли собой сплошную заболоченную низину, где пятачки зелени равномерно чередовались с синими пятнами озер и полосками проток.
Навигатор показывал примерно такую же картину.
В реальности левый берег Колымы выглядел, как и положено: мешанина озер и зелени. А вот правый — фигушки. Все, что правее Колымы, вплоть до нагорий, представляло собой буро-зеленую равнину, очень редко где перемежаемую небольшими озерцами, которых было исчезающе мало. Впереди и слева уже угадывалось устье Омолона; судя по всему, бурая равнина раскинулась и там.
И почти никаких озер.
— Да чего вы кипишуете, — флегматично заметил Саня Данченко. — Ну, пересохли болота, что с того? Колыма — вот она. Не заблудимся.
Если верить пеленгам, зонд сел как раз на правом берегу, где-то сравнительно недалеко на северо-восток от Анюев.
«Капля» стремительно неслась сквозь прозрачный воздух нарождающегося сибирского дня.
— Давай-ка снижайся, наверное, — велел Тарабцев пилоту. — Слава, как там пеленг?
— Без перемен, норд-ост! — бодро отозвался Сурнин. — Дистанция — около ста пятидесяти плюс-минус пятнадцать!