Джордж слез с коня, уступив его оруженосцу — рыжему молодцу явно шотландского вида с пестрым от больших веснушек лицом. Неловко протянул руку кузену…
Несмотря на разницу лет кузены быстро подружились. Эндрю показывал Джорджу богатую коллекцию оружия — боевых трофеев его отца. Там были русские мечи, секиры, аркебузы, — шведские мушкеты, пищали. Он рассказал кузену из Абердина на вполне приличном английском языке, хотя никогда не бывал ни в Англии, ни в Шотландии, что отец его отличился в боях, воюя за короля Сигизмунда III, быстро пошел в гору, участвовал в осаде и взятии Смоленска в 1610 году, ходил с принцем и наследником Владиславом Сигизмундом на Москву, где его, польского принца, короновали как Царя Московии.
Жена Питера Лермонта оказалась полькой ослепительной красоты по имени Катерина. В разрезе ее декольтированного платья отливал золотом католический крест. С сыном она говорила по-польски, а со своим новоявленным родственником из Шотландии — на ломаном английском языке.
Краснея, наш юный джентльмен удачи молча спросил себя: «Жена или любовница? Ведь у дяди в Шотландии осталась жена…»
Джордж обратил внимание на удивительную вещь. Глаза у дяди были карими, глаза его жены — голубыми, а у Энди один глаз был карего цвета, а другой — голубой. Он сразу вспомнил, что мама как-то сказала ему, что в роду Лермонтов такое не раз случалось. По семейному преданию такие же разноцветные глаза были у самого знаменитого из них — у Томаса Рифмотворца.
Питер Лермонт не заставил себя ждать. За обедом, к которому приступили после краткой застольной молитвы, произнесенной вслух дядей, хозяин расспрашивал племянника о давно оставленной им родине.
— Как поживает мой брат? — спросил он Джорджа. — Все плавает?
Джордж потупился и глухим голосом ответил:
— Отца убили…
Ему пришлось рассказать последнюю главу из жизни капитана Эндрю Лермонта. Мужественное лицо дяди оставалось бесстрастным.
Потом дядя Питер стал рассказывать о Польше.
Еще пятьдесят — шестьдесят лет тому назад почти все дворяне-католики Речи Посполитой прозрели и стали протестантами. Веру Кальвина истово насаждал там Николай Радзивилл Черный, литовский магнат. Речь Посполитая — это республиканская монархия, или монархическая республика. Многие магнаты богаче короля. Покойному Сигизмунду Августу было все равно, где молиться — в костеле или кирке. Он и вообще неохотно молился.
После обеда, довольно плотного и невероятно вкусного по сравнению с корабельной солониной, дядя увел Джорджа в свою комнату, закурил трубку и налил в две рюмки гольдвассера — крепкого, как скотч, напитка, в котором плавали золотые искорки.
— Лучший в мире данцигский гольдвассер, — сказал дядя, протягивая Джорджу одну из рюмок. Джордж поперхнулся, закашлялся.
— Так как же ты, Джордж, решился бежать из дому? — вдруг спросил дядя. — Надеюсь, ты не думаешь, что я поверю, будто бы твоя мать отпустила своего единственного сына в семнадцать лет на войну? Не отпирайся. Я отправлю тебя с первым же кораблем домой, в Шотландию. Через неделю тут отплывает одно английское судно с заходом в Эдинбург.
— Сэр! Решение мое неизменно, — помолчав, тихо проговорил Джордж. — Домой я не вернусь, а если вы силой посадите меня на корабль, я убегу из Эдинбурга.
— Твой предок, сэр Томас, — проронил дядя Питер, — владел и мечом, и пером, но именно пером покрыл он славой весь наш род и тем паче самого себя. Само естество требует, чтобы род наш дал не только вояк, искусных в ратном ремесле, но и мужей мудрых и велеречивых. Ведь и отец твой был славным бардом. И как он играл на арфе!..
— Клянусь именем Господним, — порывисто воскликнул Джордж, — я не посрамлю герб своего рода, хотя и не гожусь в трубадуры!
Питер Лермонт испытующе заглянул племяннику в глаза, выпил еще рюмку гольдвассера.
— Ты такой же упрямец, как и твой отец, — сказал он наконец, качая головой. — Как все, увы, Лермонты. Ты понятия не имеешь, на что ты себя обрек. Доля наемника ужасна и горька…
— Сэр! — возразил ему Джордж. — Вы ведь сами убежали из дому в семнадцать лет и стали наемником. И добыли мечом своим власть и славу, командуя королевской шотландской гвардией!
Дядя усмехнулся, покачал головой.
— Всю свою жизнь, Джордж, — медленно произнес он, — ты будешь жалеть, что не послушал меня. Еще не поздно одуматься, мой мальчик. Почти все наемники гибнут быстрее, чем проигрывают в карты или кости…
Лицо Джорджа вспыхнуло:
— Я подписал контракт и не намерен…
— Я выкуплю твой контракт!
— Ни за что! Моя дворянская честь…
— Из-за нее и я ввязался в ту проклятую дуэль и лишился родины. Ты не знаешь, какое это несчастье — стать изгнанником. Я давно бы вернулся, если бы мне не грозила петля. Как я завидую сэру Патрику Лермонту, который уцелел на галерах и вернулся в родной Сент-Эндрюс!
Уговоры, разумеется, ни к чему не привели. Рано утром капитан Питер Лермонт прибыл с Джорджем на уже готовый к отплытию речной корабль. Попутный ветер туго натянул паруса, как только снялись с якоря.
— Я был уверен, черт меня побери, — заявил Дуглас Джорджу, — что больше тебя не увижу.
Джордж улыбнулся счастливой улыбкой и замахал рукой Эндрю и его матери, стоявшим на причале. День был солнечный, веселый. Кричали над бухтой чайки. Гудел свежий бриз. Скоро Данциг скрылся из виду. Шли против течения по реке Висле, разрезая носом ее прозрачные волны.
Питер Лермонт ушел с Дугласом в капитанскую каюту. Рыцарь Огилви положил на плечо Джорджа руку.
— Если все польки, — сказал он с озорной улыбкой, — так же красивы, как пани Лермонт, то нам крепко повезло!
Когда наемников доставили из Данцига в Варшаву, Его Королевское Величество Сигизмунд III не сразу решил, куда же их направить, какую дыру ими заткнуть. По его хотению шкотов можно было направить или против шведов, драться за Ригу, или против мятежных казаков Запорожской Сечи, или, наконец, против русских? в Смоленск, поскольку король Польский давно покушался еще и на корону Царя Московского. И решив, что наибольшая опасность угрожала Речи Посполитой в тот день с востока, повелел направить туда скотов — на Смоленщину.
Любопытно, что слово «скот» означало в те и более давние времена не только шкот (шотландец), но и деньги и скот. Позднее, углубляя свое знание языков, Джордж Лермонт узнал, что еще на языке римлян за одним и тем же словом «pecus» (скот) и его производными стояли на первый взгляд столь разнородные понятия, как деньги, монета, подать, имущество, состояние. Все дело было в том, что в древней истории человечества, у греков и почти всех народов, домашний скот и был деньгами. В германских языках «skat» имел то же значение, как и «scot» в англосаксонских и «скот» в славянских.
Всех шотландцев зачислили в рейтарские эскадроны рейтарами и рейткнехтами, сквайрами или оруженосцами, выдали им тяжелые мушкеты, сабли, пистоли и плащи с польским орлом и шотландским андреевским крестом — косым синим крестом на белом поле. Особенно понравилась Джорджу шотландская шапка, натянутая на стальной шлем.
И вот Дуглас скомандовал:
— За Речь Посполитую и святого Андрея Шотландии — вперед!
Кони оказались перестарками, корды (польские мечи) ржавыми, мушкеты без фитилей. Плащ, полученный Лермонтом, был пробит пулями… И вообще джентльмены удачи имели бледный вид. Больше всех возмущался, конечно, рыцарь Огилви.
Начитавшийся рыцарских романов, Джордж Лермонт в Варшаве увидел, что ясновельможные паны и их король Сигизмунд III рассматривали шотландских воинов отнюдь не как сказочных героев, а как скот, быдло, которое умеет больно разить врагов, сохраняя польскую кровь, как разменную монету в крупной игре за власть и богатство в Восточной Европе. С первых шагов в карьере наемного солдата стал Джордж разочаровываться в своих мечтах. Когда через несколько лет прочтет он в аглицком переводе удивительную книгу под названием «Дон-Кишот Ламанчский», которую Мигель де Сервантес Сааведра (1547–1616), тоже бедный дворянин и воин, испанский, можно сказать, Лермонт, дописывал[42] как раз в первые годы военной одиссеи, московской Иллиады Лермонта, смеясь и плача над похождениями рыцаря печального образа, вспомнит он и свои приключения, спустившие его с неба, с романтических заоблачных высот, на грешную землю и развенчавшие в его глазах доброе старое лучезарное рыцарство, которое, могло статься, только в книгах и существовало. Увы, Четьи Минеи, и те усердно приукрашивали действительность, а то и грубо врали, описывая выдуманных святых.
Лермонт тоже чересчур верил рыцарским романам и книжным фантазиям, тоже мнил себя заступником правды и угнетенных, и прежде всего прекрасных дам, не мог за розовым туманом куртуазности видеть, как вовсе не по-рыцарски ведет себя двоеженец Питер Лермонт, родной его дядя, как хозяин дерет мальчишку-работника, тоже пустился в поход за призрачным блеском славы. Подобно ламанчскому идальго, он верил в свою звезду. Со мною Бог и святой Андрей! Шотландия, вперед! Но он, слава Господу и святому Эндрю, не был помешанным, как этот милый старый Дон-Кишот, и потому розовая пелена стала быстро спадать с его юных поумневших глаз.[43]
Варшавяне во все глаза глазели на шотландско-ирландских горцев, этих чудаков, решившихся за гроши помериться силами с московскими медведями. Впереди шли живописные волынщики в клетчатых твидовых шапках, плащах и юбках, повергавших поляков, особенно паненок, в неописуемое изумление. Сначала красочный строй двигался полушагом, оглашая лазурное поднебесье над Вислой боевым гимном, затем — контрмарш и вновь — полушагом вперед. Что-то очень древнее и дикое было в этом воинственном танце, унаследованном у легендарного Оссиана, позднее прославленного гениальным Макферсоном.[44]
Поляки обожали вплоть до наших времен «дефилады» — парады. На одной такой «дефиладе», самой большой и последней в Варшаве, Лермонт сподобился увидеть издали короля Сигизмунда и его сына Владислава с пышной и пестрой свитой в перьях и блестящих доспехах из сплошных лат, давно вышедших из моды из-за появления огнестрельного оружия. На «дефиладе» были Ходкевичи, Тышкевичи, Заславские, Вишневецкие, Сапеги, Чарторийские, Замойские — многие из них Рюриковичи или Гедиминовичи, то есть ополячившиеся потомки православных русско-литовских дворян. И Сигизмунду, и Владиславу предстояло решающим образом повлиять на судьбу неизвестного им дворянина из Абердина, поступившего на польскую службу и затерявшегося в строю конных наемников — шотландцев, немцев, французов, голландцев. Рыцарь Огилви, видно, изучал в свое время латынь, ибо, проезжая мимо короля, он вполголоса произнес знаменитое приветствие римских гладиаторов: