Шеин наспех собрал донесения голов и полковников о потерях; они были ужасны. Но и король не только не одержал полной победы, но потерял лучших своих воинов, почти весь свой авангард, не смог овладеть острогом Шеина, захватить его пушки и должен был отказаться от немедленного похода на Москву. Отпор русских, удержанных от бегства и гибели Шеиным, был так силен, что королевское войско потеряло немало знамен и усеяло своими трупами вперемешку с трупами русских берега Днепра. Король решил добить Шеина через два дня, но воеводы заявили ему, что раньше чем через полмесяца войско не сможет наступать, и тогда наступление будет успешным лишь в случае подхода подкреплений.
Эта передышка — целых две недели — позволила армии Шеина глубже зарыться в землю, возвести новый вал, переставить большой наряд и другие пушки.
Огилви, стремянный убитого полковника Лермонта, взяв с собой двоих рейтаров, бельских немчин, ночью нес с поля боя его хладное тело. Шеин сказал о нем на краю братской могилы:
— У Златоуста сказано, что сам Спас устами своими пречистыми рек: «Никто же больше той любви имать, аще кто душу свою положит за други своя…» Вот какой великий подвиг совершил полковник Юрий Лермонт, брат мой названый и спаситель мой. Аще согрешили в чем перед Господом родители его и предки, искупил он любые их грехи. Един праведник за тысячу грешников умоляет. И ему, полковнику, воздаст Всеблагий добром за добро. Сынам своим накажу молиться за него, по утрам и на сон грядущий молиться за упокой его души.
Тихо накрапывал дождь, шелестел в обугленной листве деревьев, падал на лица покойников, уложенных рядами у братской могилы, — русских и шкотов.
Одиннадцатого сентября король после огневого налета крепостных пушек ударил главными силами по острогу Шеина, а часть сил бросил вновь на острожек Матисона. Задымилась, словно вулкан, Покровская гора.
С небывалым, по мнению Шеина, для поляков упорством штурмовали жолнеры почти непрерывно шанцы Матисона, впервые не жалея ни ядер, ни пороха благодаря подвезенным королем запасам. Никогда еще не ревела так крепостная артиллерия. Штурм продолжался два дня и две ночи, но так и не привел к успеху. Шкоты Матисона держались из последних сил. Шеин выручил их, послав три тысячи конницы во главе с рейтарами и пеший стрелецкий полк. Два дня длилось это новое сражение. Все приступы королевского войска с запорожскими казаками, со шкотами и немцами под предводительством Питера Лермонта разбивались о несокрушимую оборону шеиновского острога.
Через пятьдесят часов после начала штурма Владиславу пришлось с тяжелым сердцем приказать трубачам играть отбой. Когда рассеялись дым и пыль, стало видно, что острожный городок Матисона на Покровской горе разгромлен, но полк, понесший большой урон, все еще удерживал его руины.
Вторую ночь полк Матисона встретил в тесном окружении неприятельским войском, но Шеин прорубил проход к острогу, пробился к нему с крупными силами и вывел остатки шкотского полка в главный острог до последнего человека, не оставив в разбитом острожке ни одной пушки и ни одного ядра или пороховой бочки. Владислав не успел помешать отводу полка, но тут же занял Покровскую гору.
Шеин собрал совет воевод и полковников. Больше всего тревожило его настроение наемников. Кому не ведомо, что солдаты удачи надежны только до первой неудачи. Настроение у Лесли, Сандерсона и других иноземных полковников отнюдь не было приподнятым, но они — пока — и не помышляли идти на попятный. Прозоровский и Белосельский смотрели на исход штурма мрачнее немцев. Не слишком полагаясь на полк Матисона после полученной им от короля трепки, Шеин принужден был согласиться с предложением старшего полковника Лесли, главного среди иноземцев: вывести ночью остатки полка Матисона в главный острог армии. Так и было сделано, причем часть этого полка перебежала в темноте к противнику. Но как было ему негодовать на наемников после пережитого ими штурма, когда свои же ратники князей Прозоровского и Белосельского тоже отступили ночью беспорядочно, бросив несколько тяжелых пушек и запас свой. Правда, они подожгли этот запас перед уходом, но хлынувший ливень загасил огонь, и почти весь запас достался ляхам.
Утром король Владислав осмотрел со своим синклитом оставленные русскими позиции. Всех поразили гигантские валы, насыпанные русскими. Высота их равнялась высоте стен Смоленской крепости. Теперь король понял, почему его войско не смогло овладеть этими укреплениями. И еще он отметил, что никогда еще не строили москали фортификации с таким пониманием военного искусства. Силы русским не занимать, а умения не хватало. Чуяло королевское сердце, что проходит то время, когда просвещенным Государям удавалось русских малыми, но обученными армиями бивать…
В ту же ночь, воспользовавшись днепровским туманом, Шеин послал в Москву гонца с донесением, не скрывая нисколько бедственное положение армии, просил о срочной помощи против ляшского обложения. Только через неделю в острог пробрался тот же гонец, израненный пулями польских часовых, и вручил главному воеводе цареву грамоту. Гонец зря только на рожон лез. Царь ни слова не писал о помощи, а призывал уповать на Божию милость и щедроты. Шеин с досадой отшвырнул эту грамоту, что не ускользнуло от государева ока, — подсыл и соглядатаев рядом с главным воеводой по-прежнему хватало, вот только гонцов найти нелегко.
С новыми подкреплениями, прибывшими из Варшавы через Оршу, король повел наступление на русский стан 18 сентября. Шеин стоял насмерть, а князь Прозоровский с князем Белосельским едва удержали свой острог. Вновь посоветовавшись со своими воеводами, Шеин вывел и войска князей к себе. Об этом он отписал Царю снова умоляя о помощи. Ответ Царя, писанный Шереметевым, пришел через пять дней. Молодой гонец предстал перед Шеиным и повалился ничком.
— Ты ранен? — нагнулся к нему Шеин.
— Нет, — прохрипел гонец. И закатил глаза, в горле что-то застучало. — Я убит…
Еще не унесли мертвого, а Шеин торопливо развернул простреленную грамоту. «Вы, — обращался Царь к воеводам смоленской армии, — сделали хорошо, что теперь со всеми людьми стали вместе. Мы указали идти на недруга нашего из Москвы боярам и воеводам, князю Димитрию Мамстрюковичу Черкасскому и князю Димитрию Михайловичу Пожарскому со многими людьми; к вам же под Смоленск из Северской страны пойдет стольник Федор Бутурлин, и уже послан к вам стольник князь Василий Ахамушков Черкасский с князем Ефимом Мышецким;[123] придут к вам ратные люди из Новгорода, Пскова, Торопца и Лук Великих. И вы бы всем ратным людям сказали, чтоб они были надежны, ожидали себе помощи вскоре, против врагов стояли крепко и мужественно…»
Шеин срочно собрал совет, торжествующе зачитал царский лист. Встал над всеми, расправил плечи, оглядел всех загоревшимися орлиными очами:
— Ну что, господа воеводы и полковники? Что, господа немцы? Не оскудела богатырями земля русская?!
Не знал Шеин, что письмо это велел написать Шереметеву в редкую минуту просветления на смертном одре Филарет. Призвав Шереметева, он потребовал от него полного отчета о смоленской войне, спрашивал все о Шеине. Шереметев, втайне рассчитывая известием своим доконать человека, лишившего его высшей власти четырнадцать лет назад, не стал жалеть красок для описания несчастья, обрушившегося на русскую армию. Тогда Святейший, собрав все силы, и велел ему писать воеводам, обещать скорое вызволение. Шереметев, потрясенный этим воскресением патриарха из мертвых, не решился ослушаться. Суеверный страх навел на него Филарет, хотя Государь и патриарх бессильно откинул голову с влажными клочьями совершенно седых волос и снова впал в бесчувствие и больше уже не приходил в себя. Филарет скончался 1 октября 1633 года.
Шестого октября началось движение в стане врага. Лазутчики Шеина следили за каждым шагом королевского войска: король сошел с Покровской горы… король идет вверх по Днепру… король остановился у Богдановой околицы… Итак, Владислав отрезал Шеина от Московской дороги, от Дорогобужа, встал всего в версте от его стана на горе обозом, к вечеру поставил против него туры, используя старые шеиновские туры, воздвигнутые им против крепости, намертво охватил лагерь русских с большим острогом своею пехотой, замкнул железное кольцо вокруг истекающей кровью русской армии. Почти половину войска король тут же послал воевать Дорогобуж, куда москали подбрасывали запасы из своей столицы.
Девятого октября Шеин предпринял давно подготовлявшуюся им сильную, отчаянную вылазку против поляков на Жаворонковой горе, с которой королевский наряд вел губительный огонь по его острогу. Он шел не на прорыв, а прямо на главное войско польское. Король ударил конницей по флангу пеших людей Шеина, обращенному к Днепру, смял этот фланг. Еще не закаленные в боях русские солдаты, недавние новобранцы, дрогнули, побежали, но Шеин навалился солдатским полком с другой стороны, рассеял королевских крылатых гусар. Русские копейщики побили множество лошадей. Только ранняя октябрьская ночь прекратила сражение, рассыпавшееся на десятки жарких очагов. Русские дрались с ожесточением, прежде неизвестным полякам.
В стан Шеин вернулся только затемно, потеряв почти две тысячи воинов и побив и ранив почти столько же ляхов и множество их коней. В остроге его ждало ошеломляющее известие: весть о смерти Филарета. Понял Шеин, что лишился он в самый горький час своего единственного на Москве заступника…
Два-три дня ушли на подсчет потерь. Король не удивился числу своих убитых, но раненых было нежданно много, и поразили его конские потери. Они были велики, причем погибли лучшие гусарские кони, и король впервые тогда понял, что Шеин поставил под угрозу весь дальнейший королевский поход на Москву…
В это время Шеин писал в Москву, что ляхи дороги заняли вокруг все и проезду ниоткуда нет, но гонцы его сумели проскочить сквозь самые крепкие заслоны.
В день обретения мощей благоверного князя Андрея Смоленского выпал первый снег. Худо стало со съестным припасом, особливо с конским кормом. Шеин велел доставать жухлую и еще зеленую траву из-под снега, пока ее совсем не завалило сугробами.