– Ясно…
Дальше продолжать разговор было бессмысленно. Все попытки объяснить педиатру, что ребенок постоянно пытается что-то высосать из ее груди и ни за что на свете не будет молча ждать каких-то там мифических часов кормления, были бы бесполезны. У педиатра голова забита какими-то своими заботами, ей было не до надоедливых рожениц и заходящихся в крике младенцев. Маша прекрасно это видела.
– Подмойте ребенка, вон там раковина. И успокойте, а то орет как резаная. – Раздав указания, врач вышла из детского отделения. Мамаша осталась наедине со своими проблемами.
Она взяла голого ребенка на руки. Девочка усиленно трепыхалась и все время норовила выскользнуть из рук, как обмылок. Каким образом можно подмыть такое неспокойное существо в раковине, не уронив его, для Маши оставалось загадкой. Но вариантов было только два – либо завернуть грязного ребенка в чистое белье, либо справиться с задачей. Катя перехватила малышку одной рукой, другой открыла кран. Дождалась, когда пойдет теплая вода, и начала набирать ее в горсть, неумело обтирая дрожащее тельце. Ребенок надрывался, у Маши звенело в ушах. Она испытывала только одно желание – оказаться в любом другом времени, в любом другом месте. Лишь бы одной.
За эти несколько дней в роддоме Маша так и не поняла, как и когда к женщине должен приходить материнский инстинкт. В тот момент, когда она впервые прикладывает ребенка к груди? Или еще раньше – когда малыш начинает шевелиться во чреве матери? Или должно пройти несколько месяцев после родов, должна утихнуть физическая и душевная боль? Как ни старалась, она не могла нащупать в себе ни одного спасительного чувства. Кроме отчаяния и ужаса оттого, что ее из человека превратили в инкубатор, в источник тепла и питания, она не испытывала ничего…
Время в роддоме остановилось. Только по медлительной смене света на сумерки за окном Маша понимала, что дни не стояли на месте, шли. Юле тоже уже привезли ребенка, но ее мальчик почему-то оказался спокойным – ел и спал. Молчанова с недоверием косилась на его бокс, не понимая, почему ее собственный ребенок по-прежнему все время плачет и засыпает только на руках. Истязания кормлением продолжались. Стоило дать грудь, и малышка сосала по нескольку часов кряду, не желая расставаться с добычей. Несколько раз в день приходила медсестра и забирала младенца, чтобы взвесить. И хотя никакой практической пользы эти манипуляции не приносили – ребенка по-прежнему не докармливали, – это были единственные почти счастливые минуты за весь день, потому что Маша могла наконец прилечь.
Она вытягивалась на железной кровати и молча глядела на Юлю, которая, ласково бормоча что-то себе под нос, возилась со своим Сережей. У этого толстощекого пацана с самого рождения было имя. А Машин младенец так и оставался пока просто «девочкой». В один из вечеров Молчанова решилась задать Юле вопрос. Оказалось, что и соседка, несмотря на замужество, не думала рожать в двадцать лет: все вышло само собой. Полюбила ли она своего сына с первого взгляда? Скорее поняла, что без нее это крошечное существо не выживет, а потому смирилась. После разговора по душам Маше стало немного легче: она перестала считать себя чудовищем, не способным полюбить собственного ребенка. Возможно, любовь появится позже, когда она придумает, как дальше жить.
На четвертый день, накануне выписки, обход совершал тот же врач, что принимал у Маши роды. Он долго возился с ней: щупал, давил, мял. Лицо его было сосредоточенным.
– Что там? – не выдержала Маша.
– Матка не сокращается, – задумчиво произнес он, не прерывая манипуляций, – придется почистить.
– Как это?! – Маша испуганно заморгала глазами.
– Не бойся, не смертельно. Удалим ненужные остатки, и будешь как новенькая. Вставай, пойдем в процедурную.
Маша похолодела. Только вчера она изо всех сил уговаривала себя потерпеть и не впадать в истерику, пока снимали швы. Успокаивала себя тем, что это – последняя пытка и больше никто к ней здесь даже пальцем не прикоснется.
– А по-другому нельзя? Не надо чистить! Есть же какие-нибудь лекарства…
– Нет. – Он решительно мотнул головой. – Никаких вариантов.
Всю дорогу до процедурного кабинета Маша дрожала. Ее затрясло в истерике, когда она забиралась в кресло. Пока врач готовился к операции, мыл руки, надевал перчатки, она сидела на ледяном ложе в одной рубашке и громко стучала зубами.
Наконец, доктор подошел.
– Ложись.
– А анестезию нельзя? – робко попросила она, уже впиваясь ногтями в истерзанные ладони.
– Ты же грудью кормишь, – удивленно заметил он, – потерпи. Это быстро.
Она упала на спину. Звякнули в руках врача хирургические инструменты. Острая боль пронзила насквозь от первого прикосновения железного зеркала к еще свежим швам. Длинные блестящие спицы скрылись в ней целиком и начали медленно выскребать. Боль стала дикой. Маша искусала губы в кровь, исполосовала ладони ногтями, но не ощущала ничего, кроме раздираемых на части внутренностей.
Наконец все было кончено. Ее положили на каталку, сунули грелку со льдом на живот и отвезли в палату.
Лежать пришлось недолго: ребенок истошно орал в своем боксе. Голова взрывалась от этих скрежещущих звуков. Маша спихнула грелку на пол, встала и взяла на руки дочь. Та замолчала, только когда ей дали грудь.
Маша снова мерила шагами палату, время от времени спотыкаясь и покачиваясь. Четыре шага вперед, четыре – назад, четыре – вперед, четыре – назад. Боль ушла, осталась только смертельная усталость. Ночь близилась к концу. Юля мирно спала, ее мальчик тоже тихо сопел.
Маша очнулась от оцепенения, почувствовав непривычное тепло на внутренней стороне бедра. Не понимая, что это такое может быть, она перехватила ребенка одной рукой, подняла подол рубашки и посмотрела вниз. Кровь вытекла из нее на пол струей, словно вода из приоткрытого крана. Она смотрела на поток в заторможенном удивлении: не было ни паники, ни испуга. Только необъяснимая тихая радость.
– Юля, – едва слышно прошептала она, улыбаясь.
Соседка очнулась моментально. Посмотрела на Машу, на лужу, посреди которой она теперь стояла, увязая все глубже, и, даже не надев халата, выскочила за дверь.
Через пару секунд коридор ожил, загромыхал. В палату, на ходу натягивая халат, вбежала медсестра.
– Ох ты, сатана! – выдохнула она и выхватила у Кати ребенка. – Врача, быстрее! – кинула она Юле. – Скажи, кровотечение!
Скоро в палату ворвалась всклокоченная переполошенная толпа – дежурный врач, миловидная светловолосая женщина, нянька с каталкой, медсестры. С Кати стащили халат, уложили ее и повезли. Она лежала, тупо смотрела в потолок и наслаждалась покоем, который нахлынул на нее. Ноги приятно гудели от усталости, тело блаженствовало, а мысли выскочили из головы и пропали.
Ее привезли в операционную, снова уложили на стол и опять стали выскабливать. Боль вернулась, но такая тупая и безразличная, что она едва доходила до сознания. Словно сквозь дрему.
– Вот черт, – слышала она сквозь полусон бормотание врача. – У Влада рука тяжелая. Зачем он полез?! Даже не его очередь была делать обход!
Скоро боль прекратилась. Яркий свет перестал бить сквозь веки. Женщина-врач ушла, остались только медсестры и нянька.
– Ну, все, – неожиданно ласково заворковала одна из них. – Давай-ка будем обратно на каталку перелезать.
Маша улыбнулась ей в ответ и попыталась приподнять голову. Голова, к ее изумлению, не сдвинулась с места ни на миллиметр. Маша попробовала еще раз. Безрезультатно. Она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Даже пальцы не двигались. Ее тело ей больше не принадлежало.
– Я не могу, – виновато прошептала она сухими как пергамент губами. – Не получается.
– И не надо тогда, не трать силы. – Испуганные медсестры многозначительно переглянулись.
Машу подняли и переложили. Как могла, она старалась помочь, но усилия ее ничего не меняли. Снова оказавшись в лежачем положении, Маша ощутила новый приступ блаженства – так хорошо, спокойно и безмятежно ей не было с того самого дня, как она узнала о беременности. Тело по-прежнему не слушалось, но она и не пыталась двигаться: ей все было лень. Мир отодвинулся на второй план, мысли растаяли. Остались только приятные ощущения бесчувственности и безвременья. С ними она и хотела остаться навеки.
– Мне холодно, – едва слышно проговорила она, когда ее переложили на кровать и воткнули в руку иглу капельницы, закрепив ее пластырем.
Тут же, как по волшебству, появилось несколько одеял, кто-то заботливо укутал ее с головы до пят. Только сейчас она заметила, что в палате необычайно тихо.
– Где мой ребенок? – безразлично спросила она.
– В детское отделение отвезли, – с готовностью объяснила нянька. – Там присмотрят. Не беспокойся.
Маша с удовольствием закрыла глаза и в первый раз с момента рождения ее дочери по-настоящему уснула.
Глава 8
К зданию аэропорта Катька плелась как на казнь. Позади надсмотрщицей цокала сбитыми каблуками мать. Такси, высадив их, тут же умчалось назад, в Прагу. Как же Катя завидовала ему! Водителя, наверное, ждет семья, любимые люди, а ее – никто. У отца теперь другая жизнь. Забыть, не думать о нем!
– Копытами шевели! – мать пихнула дочь тяжелой сумкой.
– Времени еще полно, – пробормотала Катя себе под нос.
– Чего ты там бубнишь?
– Ничего! – Катя резко обернулась и с вызовом уставилась в мутные глазки-щели.
– Ты как с матерью разговариваешь?! – Ленка, страдавшая от похмелья, мгновенно взорвалась. – Совсем распоясалась!
– Хватит, – девочка попыталась ее урезонить, – люди вокруг.
– А мне какое дело?! – Голос матери становился все громче: – Я сама знаю, чего хватит, а чего нет! Какого черта я только притащила тебя в эту Прагу?! Надо было ехать одной, развлекаться, ходить по барам! Какой прок лишние деньги тратить на безмозглых детей?! Все равно ничего не запомнят. А я притащилась с такой обузой! Думала, Витечка, предатель, увидит любимую дочку, и отцовские чувства взыграют! Вернется в семью. А ему на тебя насрать! Не нужна ты никому!