– Ты не понимаешь?! Элементарно не догадываешься, что мы с отцом сходим с ума от страха за твою жизнь?!
– Со мной все норм.
– Откуда нам знать?! Ты не отвечаешь на звонки! Мы уже миллион раз это обсуждали!
– Вот и хватит париться. Вы меня достали своей опекой.
Дашка попыталась пройти мимо матери, но тут Маша уловила слабый запах спиртного.
Молчанова знала, что всю жизнь будет себя за это корить, что так поступать нельзя, но в тот момент будущее больше не имело значения. Его попросту не было, потому что настоящее, несмотря на адовы усилия, разваливалось на части в ее руках. Она почувствовала, что теряет единственного ребенка.
Все в один миг откатилось назад, к нулевой точке. Олег не успел ничего сделать, он даже не понял, как это произошло. Обезумевшая, Молчанова кинулась к Дашке, схватила ее за ворот толстовки и стала трясти. В тот миг она хотела лишь одного – придушить неразумное существо, которое сама же породила на свет. Ей было невыносимо больно оттого, что она осквернила мир пришествием этого монстра, который не в состоянии сам научиться жить, зато истязает и мучает других. Злость бурлила и клокотала, заполняя до краев каждый ее сосуд, не оставила в ней ни жалости, ни здравого смысла. Конечно, она знала, что виновата во всем сама, что это ее оплошность – не так зачала, не так выносила, не так родила и воспитала, но от этого ярость, помноженная на ненависть к себе, становилась только страшнее.
– Ты меня задушишь, – прохрипела Дашка, глаза которой вмиг прояснились: в них заплясал первобытный ужас.
– Да, – Молчанова не ослабила хватку, – и на всю жизнь сяду в тюрьму! Я только этого и хочу!
Через несколько секунд она остановилась. Сама. Уползла, как побитая собака, оставив Дашку зализывать раны. Олег тут же бросился к дочери. Краем глаза Маша успела заметить, что испуганная девочка даже не думает отталкивать отца – позволяет ему осматривать шею, на которой четко обозначился тонкий красный след от жесткого ворота.
До утра в доме никто не сомкнул глаз. Молчанова сидела, уставившись в одну точку: ее раздирала на части такая острая смесь боли и стыда, что это чувство было не совместимо с жизнью. Она хотела лишь одного – умереть. Нет смысла ехать куда-то – в ее жизни никогда больше не будет детей. Она сама ничем не лучше тех родителей, которые издеваются над своими чадами и лишаются за это родительских прав.
Но когда время пришло, Олег молча вошел в комнату и строго посмотрел на жену. Она не посмела возразить: послушно поднялась, стала собирать сумку. Также безмолвно на другом этаже Дашка складывала в рюкзак свои вещи. Ни по дороге в аэропорт, ни в самолете они не сказали друг другу ни единого слова. Олег сидел между ними, словно телохранитель и арбитр: ни на секунду не ослаблял своего внимания. Маша видела, что он не осуждает ее за ночной срыв, понимает чувства жены, но, повторись это когда-нибудь вновь, уже не простит. Она останется одна.
Незнакомый город встретил проливным дождем. Из аэропорта они взяли такси, доехали до нужной улицы, после чего водитель долго плутал по разбитым дворам в поисках здания опеки – старого двухэтажного барака. Наконец нашлось и оно. Развороченный асфальт перед входом, щербатые ступени и растрескавшийся от времени кафельный пол. Дверь в кабинет была открыта, но обе сотрудницы оказались заняты: каждая беседовала со своим посетителем. Маша опустилась на старый диван напротив двери. Дашка пристроилась на противоположном подлокотнике, подальше от матери, а Олег стал мерить шагами темный коридор, старательно не выпуская из виду дочь и жену.
Молчанова сидела без движения, прикрыв глаза. Она не могла думать ни о чем, кроме собственной семьи. Ее мир снова стал призрачным, шатким. Он не был опорой ни для нее самой, ни для Даши, ни для Олега, а значит, не мог оказаться подходящим убежищем для маленького человека. Как можно брать пассажира на борт тонущего корабля? Как можно звать в дом гостя, когда крыша сотрясается и стены ходят ходуном от мощных подземных толчков?
– Вы ко мне? Проходите!
Полная миловидная женщина проводила посетителя, немолодую даму, до двери и теперь с интересом смотрела на Машу, Олега и их дочь. В проницательных карих глазах читалось недоумение.
– Вы Вера Кузьминична? – Молчанова тяжело поднялась с дивана.
– Да.
– Тогда к вам. Моя фамилия Молчанова, мы из Москвы. Вчера созванивались с вами по поводу десятимесячного мальчика.
– Ой, что же вы сразу не сказали?! – И без того круглое лицо расплылось в солнечной улыбке: женщина нашла объяснение мрачному виду гостей. – Устали с дороги? Не спали, наверное, всю ночь? Давайте кофейку!
Сопротивляться было бесполезно. Как Маша ни отбивалась, а Вера Кузьминична, радушная хозяйка, тут же поставила чайник, достала из нижнего ящика стола три чистые кружки. Извлекла откуда-то банку кофе, миску с печеньем.
– Вы пока чуть-чуть отдохнете, – она говорила, не умолкая ни на секунду, – а я вам все расскажу. Вот, держите чашку.
– Спасибо.
– Мальчик замечательный. Зовут Андрюшей, родился в Москве. Представляете?
– Надо же, – Молчанова покачала головой: разделить энтузиазм Веры Кузьминичны она сейчас не могла. Ей было все равно, что это за ребенок и где он изволил появиться на свет.
– Там его определили в детское учреждение, а потом устроили в приемную семью.
– Как же он в вашем городе оказался? – Молчанова профессионально на автомате поддерживала разговор.
– Очень странная история, вы правы! Его новые родители родом из этих мест, выросли здесь, выучились. А лет десять назад в Москву переехали, какой-то там бизнес открыли. Только в последнее время у них с этим не заладилось.
– Почему?
– Кто же его знает, – Вера Кузьминична тяжело вздохнула. – В общем, накрылся их бизнес. И они набрали детей ради денег: за каждого по договору о приемной семье ежемесячно платят приличную сумму. Думали, вернутся в свой город, дом у них тут неплохой остался, будут жить – не тужить на детские деньги. Но малыши-то оказались непростыми. Они и с одним не смогли бы справиться, не то что с семерыми!
– Как только им доверили детей…
– Ой, да как заранее-то распознаешь?! Приходят вроде в опеку приличные люди. И семья полная, и документы в полном порядке. А потом начинается. Чего только не вылезает наружу!
– В каком смысле? – Молчанова вздрогнула: наверное, и она со стороны выглядела как «приличный человек». Никому бы и в голову не пришло, что ей нельзя доверить ребенка.
– Бьют детей. Издеваются. Андрюшку нашего к батарее привязывали, чтобы сам с горшка не вставал. Наказывали, чуть что. Это в таком-то возрасте! Ребенок до трех лет не обязан свои естественные потребности контролировать. И играть, и шалить, и мир познавать ему положено.
Маша, подавленная рассказом Веры Кузьминичны, сидела, уткнувшись носом в свой кофе. Время от времени она поглядывала на Дашку, ждала, что та не выдержит и расскажет, что и ее мать такая же сумасшедшая: не может нормально объяснить ребенку, что плохо и что хорошо. Вместо этого лезет в драку. Но Даша, к ее удивлению, скромно сидела, сцепив пальцы, костяшки которых побелели от напряжения, и внимательно слушала Веру Кузьминичну.
Та говорила долго. Половину слов Маша пропустила мимо ушей. Наконец, выдав направление и объяснив, как добраться до дома ребенка, женщина отпустила их с миром.
Обшарпанные стены невысокого здания прятались за лесом деревьев. Молчанова подумала, что летом они ни за что не отыскали бы среди густой листвы дом ребенка – так надежно он оказался скрыт от посторонних глаз. Да и добраться до входа было непросто: огромные сугробы размыл обрушившийся на город дождь.
Тысячи раз Маша прокручивала в голове первую встречу с ребенком, пока думала об усыновлении и училась в школе приемных родителей. На самом деле – в этом она уже успела убедиться на личном опыте – все всегда случается не так, как себе представляешь. Нет смысла тратить силы и время на игры воображения: в реальности не будет ни торжества, ни ощущения исключительности момента. Кроме волнения и дрожи в коленях жизнь с фантазией не связывает ничто.
Промочив ноги до колен, они добрались наконец до крыльца. Надели предусмотрительно купленные в аптеке бахилы.
– Детям до 14 лет нельзя, – сотрудница в белом халате, которая вышла их встретить, вопросительно посмотрела на Дашу.
– Мне уже исполнилось пятнадцать, – девочка под изучающим взглядом невольно сжалась и полезла в рюкзак за паспортом.
– Ладно, – проверять документы сотрудница не стала, – тогда идите за мной все вместе.
В небольшой комнате, куда их пригласили, стоял видавший виды манеж. Ровно посередине в нем сидел серьезный и грустный мальчик: такой маленький, что Маша никак не могла поверить в тот возраст, о котором говорила Вера Кузьминична. Он обернулся на скрип двери, мельком взглянул на взрослых и отвел взгляд, словно ему не было до посетителей никакого дела. Только едва заметно напрягся. Светлые, чуть вьющиеся волосики ребенка были похожи на пух. Тонкие ручки упирались в дно манежа. Мальчик сидел тихо, не играл, хотя рядом лежали кубики и погремушки. Он, не отрываясь, смотрел в окно, за которым, производя невероятный для такого маленького создания шум, скакал по тонкому металлическому отливу воробей. Дождь закончился, выглянуло солнышко, и оттого неугомонной птичке было безумно весело.
– Это и есть Андрюшка? – почему-то шепотом спросил провожатую Олег: Маша по голосу мужа догадалась, что он страшно нервничает.
– Да, он самый. Славный малыш. – Женщина не стала понижать голос. – Только вот после неудачного опыта в семье начал побаиваться взрослых. Хотя виду обычно не подает. Он у нас гордый!
Маша заметила, как внимательно Дашка смотрит на малыша. Он вдруг вздохнул по-взрослому тяжело, и Молчанова заметила, какой тревогой наполнились глаза дочери. Девочка осторожно подошла чуть ближе к манежу. Мальчик обернулся, перевел на нее встревоженный взгляд. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, словно прощупывали, изучали.