– А ты ему не говори. Зачем поэтов расстраивать? Одного, вон, расстроили, раньше времени помер.
Светка последнее время литературу полюбила, сильно переживала за Пушкина, ругала Гончарову.
– Ой, ну ладно, – засобиралась Светка. – Еще «Евгения Онегина» читать. Может, это будет получше, чем бедная Ли-иза, – противно протянула она последний слог.
– Там, кажется, никто не тонет.
– Тогда я пойду утону.
За окном на удивление спокойно. Так не должно было быть. Чудилось в этом что-то подозрительное. Опять шел дождь. Сеял и сеял сквозь прореху в действительности. И там уже не оставалось места ни на кого. Тем более на Эдика.
Дома обнаружилась мама.
Грохотала музыка. По квартире тянуло резким запахом благовоний. Лампы она не зажигала. Не любила, когда много света.
– Хочешь чаю?
В маминой комнате добавилось беспорядка. Шуршали брошенные на пол скомканные листочки. На экране компьютера красовался деревенский дом в разрезе. А в руках у мамы был рейсфедер.
– Смотри, какая коробочка красивая, – похвасталась Саша.
Она не удержалась и забралась в сумку с подарками. Там было много статуэток. Огромная железная чаша с пестиком. И чай. Зеленый. Какой любит мама. В красивой железной коробке.
– Это ты отца надоумила?
Вопрос – это не отказ. И чайник как раз закипел. В шкафу остались только детские чашки со слониками, другие мама перетаскала, заваривая кофе. Саша шла из кухни, как акробат по проволоке, – налила по рисочку, боялась пролить.
– Что он сделал? – спросила осторожно. И за чай переживала, и за папу.
– Нашел меня.
Все, номер провалился. Рука дрогнула. Кипяток пролился на пол. Была бы тут Светка, помчалась бы за тряпкой. Мать всего лишь недовольно поморщилась, забирая чашку.
– Слушай! Мать Тереза! – начала она раздраженно. – Тебе не надоело за всех переживать? Зеленые человечки еще не прыгают от восторга?
Саша опустилась на пол. Сидеть, прислонившись к стене, это же так здорово!
– Человечек черный, – тихо произнесла она. – Не прыгает. Просто идет передо мной.
– Тогда скажи этому черному человечку, чтобы он отремонтировал коридор.
– А папа где?
– Пошел счастье искать.
– Ты думаешь, нам счастья не хватает?
– Разве чего-то еще?
Мамин взгляд поверх голубого ободочка с серым слоником на белом боку.
– Батона белого хлеба с колбасой. И тогда уже счастье будет в самый раз.
– Все вы тут какие-то… ненормальные, – прошептала мама. – Бабушка права.
Бабушка неправа.
Саша смотрела на мать, на ее холодное лицо. Прядь волос упала на щеку, завилась под скулой. В полутьме мама казалась незнакомой, молодой, злой.
– Сами не живете и другим не даете. Велес этот еще твой ненормальный.
– Он не мой. – Саша сжалась, ожидая услышать: «Немой и глухой».
– Тебе же пятнадцать. Взрослая, а все бегаешь. Вон, квартиры жжешь. Думаешь, это просто так получилось? Нет! Все правильно. Все сгорело. А ты это доказала. Ты вообще мастер по доказательствам. – Голос мамы становился тише. Она шептала: – Родила девочку, думала, радость, для себя. А ты меня все время расстраиваешь. От тебя же одни огорчения. Ты как отец. Тот тоже только для себя. Лелеет свое творчество. Может, ты поэт?
– Про заик и про белок, – буркнула Саша, вставая.
Показалось, с маминой кровати вместе с ней поднялась черная тень. А еще показалось – конечно, показалось, – что тень улыбнулась.
Саша быстро отвернулась. Сердце колотилось в горле. Почему-то подумала про Сеньку. Что с ним? Вернулся ли в больницу? Смешал ли воды? А то купит что-нибудь сильно иностранное, а потом чупакабры из всех щелей полезут.
– Молчишь? – шептала мама. – Всегда молчишь… Может, тебе просто говорить не о чем?
Саше было очень много что сказать. И про Тьму, и про Сеньку, и про бабушку. Но слова… что слова? Лучше она Сеньке позвонит.
– Отец! Вылитый отец! – бросила ей в спину мама.
– Он хороший, – не выдержала Саша. Чем дальше говорила, тем больше голос креп. – Он самый лучший на свете! А еще он сказал, что все наши беды оттого, что мы сначала людей придумываем, а потом в них влюбляемся. Вот! А любить надо настоящих людей!
– Иди отсюда!
Саша и так хотела уйти. Убежать к себе в комнату и упасть лицом в подушку. Почему-то подумалось про Тьму. А он-то какой на самом деле?
Какой, какой… Толстый.
Позвонила Сеньке. Он воссоединился с телефоном и теперь радостно сообщал, что опять лежит в палате, что кормить стали лучше, но все равно плохо. Потребовал себе, как заключенному, посылку с салом и теплыми носками. Врачи обещали в понедельник выписать. Как раз на разминку успеет. А потом обед.
– Воду нашел?
– Там какая-то зеленая была. «Донат». Нам ее ведрами выдают. На этикетке написано, что из Словении.
Саша набила название воды в Инете.
– Чего они меня не выписывают? Скажи им! Тут уже Василий Степанович ходил.
Была такая вода, добывалась из скважины рядом с городом Рогашка Слатина, в Словении.
– Они сначала из тебя все нужные органы вырежут, а потом отпустят.
Выливал Сенька воду у себя, скорее всего в Кубань.
– Э! Какие органы?
– Все, кроме желудка. Желудок порчен бигмагами. Ну и мозги вряд ли возьмут.
– А что мозги? – волновался Сенька.
Кубань текла со склонов Эльбруса и впадала в Азовское море.
– Кипят твои мозги! – Ничего, в следующий раз не будет деньги на фаст-фуд спускать.
Азовское море цепочкой проливов соединялось с Атлантическим океаном. Керченский пролив – Черное море – пролив Босфор – Мраморное море – пролив Дарданеллы – Эгейское море – Средиземное море – Гибралтарский пролив – Атлантический океан. Вода из скважины в Словении отправилась в такое путешествие. Даже голова закружилась. Это какой же результат будет? Сотрутся пятна на солнце? И кстати, «донат» с английского переводится как «жертвовать». Теперь точно все получится.
– Болей дальше, жди визита инопланетян!
– Каких?
– Зеленых. Как та вода, что ты вылил.
Саша упала на кровать.
Потолок был бел. Хорошо, что в комнату сажа не забралась.
Все воскресенье мама никуда не ходила. Пела у себя в комнате песни, чертила, пила кофе. Зато исчез папа. Может, бабушка права? И у них семья неандертальцев? И видят они этот мир не так, как все.
В понедельник утром Эдик встретил ее около школы. Где еще можно встретить человека, с которым учишься в одном классе? Только здесь. На глазах у всех.
Он ничего не говорил. Стоял и улыбался. Противная такая улыбочка. Лицо спокойное. Отлично понимает, что все получилось.
– Галич! Иди в баню! – за несколько шагов начала Саша.
– Месяц! За тобой должок!
– Счастливые долги прощают.
– Прощать – это не ко мне.
Саша остановилась. Можно сбежать. Сумку на другое плечо перекинуть и – домой. Рвануть через парк, через забор, на улицу, затеряться во дворах. Когда-то она легко перелезала через забор. Интересно, как сейчас. И прийти на второй урок. Или опоздать на первый?
– Я Варчук предупреждал.
– Вот с ней и целуйся.
Эдик хохотнул. Демонстративно так, еще всем телом дернулся.
Саша сделала шаг к крыльцу. Эдик сделал шаг навстречу, не пуская ее.
– Не буду я с тобой целоваться!
– Выходит, ты соврала.
– Пошутила.
– У меня с чувством юмора плохо.
Шаг. И такой же шаг навстречу. Еще по шагу, и они столкнутся.
– Если узнает Ариана?
– Она знает. Думаешь, наши не постарались?
– И что?
– Рыдает в подушку.
– Я думала, говорит: «Хорошо».
Лицо мгновенно преобразилось. Улыбка – уже не улыбка, а злая усмешка.
– Ну что, так и будем здесь стоять? Это же дело чести. Вы просили, я сделал.
– Но вы же подружились!
– Это неважно. Уговор дороже денег.
– Я не хочу.
Лицо Эдика расслабилось, нижняя губа чуть выпятилась. И чего она за ним так внимательно наблюдает? Портрет хочет написать?
Сзади шум, топот. «Я первый! Я!» Саша скакнула в сторону и побежала к крыльцу.
– Саша! Саша! Не беги так быстро! – раскатисто крикнул литератор.
В раздевалке Светка, смотрит мимо.
– Ну, слушай! Тебя никто за язык не тянул. Сама предложила.
– Я не помню.
– Ну, как же! «Бедную Лизу» обсуждали, помнишь?
– Ну да.
– Еще Зара с твоим Велесом на первой парте сидела.
– Он не мой. Сидела.
– И все смеялись, что она толстая.
– Смеялись.
– Вот видишь! Все помнишь, а говоришь, не обещала! Так не бывает, подруга.
От Светки хотелось отвязаться. Всю эту историю выкинуть из головы. Потому что были другие дела. Важнее. Велес сказал, что сегодня после школы придет его мама, и просил Сашу не убегать, а помочь отбиться от врагов.
И она честно сидела в углу зимнего сада, около раздевалки, старательно сливаясь с зеленью фикуса. После седьмого урока народ отшумел, вешалки заметно поредели.
– Так что с долгом?
У фикуса был широкий горшок. Невысокий, но очень широкий. Одним махом не перепрыгнешь. Сзади окно. Справа высокая решетка раздевалки. Не до потолка, можно перелезть.
Представила, как на глазах Эдика карабкается, срываясь и падая, на решетку. И отказалась от этой мысли.
Снова покосилась на горшок.
Галич бухнулся на лавку, прижимая к решетке.
– Отвали! – Саша уперлась руками ему в грудь.
Руки сразу потеряли опору, потому что Эдик успел отклониться. Щеки что-то коснулось. Саша зажмурилась. От этого мир ухнул в каменный мешок, без звуков, без света, без ощущений.
– Это что такое? – грохотнуло между каменных стен.
Саша почувствовала, что рядом с ней уже никого нет, сквозняк холодом мазнул по влажным губам. Она распахнула глаза.
У раздевалки стояла завуч. По правую руку мама Велеса. Тьма проглядывался сквозь ажурную решетку. Хитрый взгляд Эдика. Растянутые в улыбке губы были влажными. И каким-то отдаленным эхом собственные губы напомнили, что их касались.
Саша вскочила на ноги и попыталась перепрыгнуть через фикус. Ногой наступила на край цветочного горшка. Хотела оттолкнуться, пере