Сомнения Сталины были тут более чем основательны. Одно время Москва подумывала о перевороте в Югославии… По линии ведомства Берии — НКВД, потом — НКГБ Меркулова, а также по каналам военной разведки в Белград переправлялись средства, подыскивались подходящие кандидатуры в среде офицерства…
На первый взгляд, тут можно было прочно надеяться на успех — в Сербии всегда смотрели в сторону России с надеждой. Увы, у нас всегда упускалось из виду, что надежды эти всегда носили иждивенческий характер — русских любили не столько за то, что их язык очень схож с сербским, сколько за то, что русские всегда были готовы подставлять свои бока за интересы балканских славян.
А вот смотреть на интересы славянской опоры — России, как на свои, балканская масса не желала. И в Югославии очень вольно чувствовали себя, скажем, белоэмигранты. Для белогвардейцев Югославия была вторым удобным домом после Болгарии! Во Франции, в Германии их лишь терпели, но не очень-то привечали.
Итак, настроение балканских масс не было таким, чтобы югославские «верхи» отказались от антисоветской линии в политике под давлением масс. Югославский антисоветизм была силён настолько, что дипломатические отношения между Белградом и Москвой установились лишь 25 июня 1940 года!
Зато балканские «верхи» давно были повязаны связями с масонским Западом, и само преобразование Королевства сербов, хорватов и словенцев в Королевство Югославию в 1929 году прошло под трехцветным знаменем масонского образца. Соответственно, в этих «верхах» было много тех, кто склонялся к Англии и США.
Хватало, однако, и склонных ориентироваться на Германию, что было для Югославии экономически логичным. В 1932 году вывоз товаров в Германию составлял 11,3 процента, в 1936-м — 27,3 процента. К 1939 году он дорос до почти 32 процентов.
Похожая картина была и с импортом: в 1932 году Югославия ввозила из Германии 17,7 процента нужных ей товаров, через четыре года эта цифра возросла до 26,7 процента, а в 39-м — уже до 47,7 процента.
Сидеть на двух стульях — занятие не простое, и начало тридцатых годов оказалось для Югославии эпохой правительственных кризисов. В 1929 году первым «югославским» премьером стал генерал Живкович, руководитель «Белой руки» — тайной офицерской организации масонского толка. Однако уже в 1932 году национальные и социальные конфликты привели к замене Живковича Маринковичем, а затем пошло: премьеры Сршкич, Узунович, Ефтич…
В октябре 1934 года хорватские усташи — сепаратисты и сторонники союза с Германией и Италией — убили в Марселе югославского царя Александра. Тогда же был устранён и министр иностранных дел Франции Жан Луи Барту — престарелый, но опытный и энергичный слуга Золотого Интернационала. Регентство при 11-летнем сыне Александра Петре II принял принц Павел.
Вскоре Ефтич пал, а у Стоядиновича, сформировавшего кабинет в 1935 году, хватило ума расширить экономическое сотрудничество с рейхом. Началось и постепенное политическое сближение. Но активизация хорватских националистов, открыто ориентированных на Германию, привела к отставке и Стоядиновича. Премьером оказался крупный сербский собственник Цветкович. Пост министра иностранных дел занял бывший посол в Берлине Цинцар-Маркович, а хорват Мачек стал вице-премьером.
23 ФЕВРАЛЯ 1941 года министр иностранных дел рейха Иоахим фон Риббентроп принимал нового посла Японии генерала Осиму. Пять месяцев назад предшественник Осимы — Курусу, Риббентроп и итальянский коллега Риббентропа граф Чиано подписали в Берлине Пакт трех, и теперь Осиме предстояло расширять связи своей империи с рейхом. Долгое время Осима был в Берлине военным атташе, и особо вводить его в курс европейских дел не требовалось, поэтому Риббентроп просто прояснял для Осимы текущее состояние дел:
— Благодаря нашему влиянию Болгария недавно заключила соглашение с Турцией, и это значит, что Турция отмежевывается от политики возможных военных действий Англии на Балканах…
— А Югославия? — спросил Осима.
— Государственные деят. ели оттуда были недавно у нас, чтобы засвидетельствовать свое желание жить с нами и Италией в мире…
— На какой основе?
— Думаю, — ответил немец, — рано или поздно югославы или присоединятся к Пакту трёх, или так или иначе перейдут в наш лагерь. Принц Павел колеблется, но и он будет вынужден подчиниться государственной необходимости…
Балканы всегда были для России местом, где русские — если пытались внедриться туда — приобретали только избыточные проблемы, но никогда не приобретали ничего прочного, положительного и весомого. Пытаться влиять на ситуацию в Югославии в этих условиях было для СССР, мягко говоря, неразумно. Но попытки такие начались — Москва все еще верила в искреннюю лояльность сербов к русским, не понимая, что эта лояльность издавна была сродни «дружелюбию» чужой собаки, имеющей хозяина: можешь дать ей жареную сосиску — она виляет хвостом; не можешь — она тут же бежит к хозяину, пусть тот и дает ей всего лишь кость.
И всё же генерал Судоплатов из НКГБ среди прочих хлопотных дел был обязан заниматься и «югославскими»… В Москве сумели завербовать даже югославского посла Гавриловича, но он же каждую неделю имел контакты и с Криппсом… Англичане ведь тоже активно готовили свержение Цветковича и замену регента Павла юным англизированным Александром. И было большим вопросом — на кого работает Гаврилович в действительности?
Так что Сталин теперь раздумывал — имеет ли смысл заменять германофила Цветковича на какого-нибудь англофила. Подлинный друг СССР во главе Югославии исключался, ибо подлинно влиятельных друзей у России там не было.
— Гитлер югославов обхаживает — это понятно, — говорил Сталин Молотову. — Но с какой целью?
— Понятно с какой — уставши за него глотки будут резать, и он станет в Югославии хозяином.
— Он и так там хозяин — экономически. Капиталы австрийских евреев, вложенные в Югославию, теперь пришли к нему. А вести дело к политической гегемонии — дразнить Италию и Муссолини…
Сталин задумался.
— Нет, Вячеслав, — отрицательно покачал он головой. — Ему Югославия нужна была бы как телеге пятое колесо, если бы он был уверен, что в неё не войдут англичане.
— Как? Через Грецию? Маловероятно…
— Зачем? Мы хотим помочь сербам сбросить Цветковича?
— Ну, хотим, — согласился Молотов.
— Допустим, что у нас это получится… Но не получится ли дальше так, что к власти приходит кто-то, кто на словах провозгласит нейтралитет, а на деле будет ориентироваться на англичан и пригласит их для защиты от немцев?
— Ну и пригласит… — не видел в том ничего плохого Молотов.
Однако Сталин объяснил:
— Чтобы этого не произошло, Гитлеру придётся Югославию оккупировать. Очень уж он за румынскую нефть боится… Да и фланги отдавать Англии нельзя…
— Этого нельзя допускать! — хмуро возразил Молотов.
— Чего?
— Германской оккупации…
— Как?
Молотов молчал, а Сталин резюмировал:
— Дразнить немцев нам невыгодно… А любое наше вмешательство в балканские дела будет для Гитлера красной тряпкой… И, пожалуй, Вячеслав, надо сказать Меркулову, чтобы он всю работу по Югославии свернул. Пусть идёт пока, как идет, но — без нас.
А ВЕСНА 41-го несла с собой не только бурное таяние обильных снегов — что обещало хороший урожай, но и не менее бурное половодье политических событий.
1 марта 1941 года Болгария присоединилась к Пакту трех, и на ее территорию прибыл контингент германских войск. В тот же день Турция закрыла Дарданеллы для всех судов, кроме тех, на которых находятся турецкие лоцманы.
5 марта Англия порвала отношения с Болгарией. И 5-го же марта английским рабочим запретили уходить с предприятий без разрешения органов министерства труда. Но считалось, что, в отличие от «тоталитарного» СССР, в Англии все делалось в интересах «демократии»…
8 марта люфтваффе после двухмесячного перерыва провели мощный воздушный налет на Лондон. В начале января 41-го года было официально объявлено, что за время декабрьских налетов 1940 года потери среди мирных жителей составили 3793 убитыми и 5044 ранеными. Впрочем, если учесть, что Би-би-си приуменьшало лишь потери английских истребителей, но охотно раздувало цифры «нацистских зверств», то эти «точные» данные можно было спокойно уменьшать втрое — тем более что в сводке отсутствовала графа «пропавшие без вести», без чего при бомбёжках крупного города обойтись не могло.
11 марта 1941 года американский конгресс подавляющим большинством голосов принял закон о ленд-лизе. Америка тогда не воевала с Германией и не состояла в союзных отношениях с Англией. Однако закон о ленд-лизе был принят именно для Англии, потому что без этого Англия могла выйти из войны. Довоенный британский золотой запас в четыре с половиной миллиарда долларов растаял в её огне уже к концу 40-го года. И 7 декабря 1940 года Черчилль направил Рузвельту письмо, где признавался:
«Как Вам известно, стоимость заказов, которые уже размещены или о которых ведутся переговоры… во много раз превосходят все валютные запасы Англии. Приближается время, когда мы не сможем более платить наличными за корабли и другие поставки…»
Наиболее разумным был бы в этой ситуации мир с немцами, но янки-то нужна была в Европе война. И Рузвельт на пресс-конференции 17 декабря 1940 года всех успокоил: «В конце концов, ни одна большая война никогда не была проиграна из-за недостатка денег». А 29 декабря он озвучил и еще одну «историческую» фразу, фактически принадлежащую его советнику — еврею Самуилу Розенмену: «Мы должны быть великим арсеналом демократий…»
Однако положение складывалось интересное — Рузвельт не мог дать Англии кредиты, потому что она еще не расплатилась с Америкой за свои государственные военные долги, сделанные в Первую мировую войну, организованную тоже в интересах установления экономической власти США над Европой. А по закону Джонсона от 13 апреля 1931 года должники, не внесшие причитающихся с них платежей, не могли получать какие-либо кредиты в США.