Фельдмаршал Роммель прибыл в Александрию поздним вечером 13 сентября. Здание, которое было отведено для его штаба, было окружено солдатами СС, и здесь же в гробу лежал мертвый Адольф Айхман. Фельдмаршал отдал жертве теракта последнее «прости» и тут же поднялся к себе в кабинет. Его порученец здесь, в Александрии, полковник Розеншталь начал докладывать:
— Они арестовали приблизительно четыреста человек в районе квартала, где было совершено убийство, вывезли всех за город и там расстреляли из пулеметов. Во всех мечетях города стоит стон и плач. Бродячие дервиши открыто призывают убивать всех гяуров, то есть нас, и грозят возвращением англичан, которые почему-то к неверным не причисляются…
— Они поймали убийцу?
— Конечно, нет. Большинство расстрелянных — это женщины и дети. Мужчины были на работе. Я даже думаю, что стрелявший был никакой не араб, а еврей. Но для СС все местные жители абсолютно одинаковы.
— Сделаем так, — прервал его Роммель, — немедленно, я повторяю, немедленно, следует арестовать здешнего начальника СС гауптштурмфюрера Ханке. В Берлин нужно будет сообщить, что он превысил свои полномочия и что если бы мы этого не сделали, то против нас завтра же восстали бы все арабы Ближнего Востока. Пускай СС имеют в виду, что они не имеют права проводить здесь подобные акции без моего разрешения… Постарайтесь изложить все так, чтобы фюрер все это понял и поддержал мою точку зрения. А я потом подпишу все, что вы там напишете.
Адольф Гитлер получил депешу от Роммеля на следующий день. Однако Гиммлер узнал обо всем случившемся еще накануне и был просто в бешенстве от того, что какой-то там выскочка-фельдмаршал, кстати, так и не сумевший взять Иерусалим, позволяет себе столь откровенно не считаться с СС, а значит, и с ним — Генрихом Гиммлером. Он переговорил об этом с фюрером, и тот, хотя и выслушал его внешне очень спокойно и ничего не сказал по поводу убийства Айхмана, тут же распорядился вызвать к нему фон Браухича.
Фельдмаршал прибыл спустя час. Он ничего не знал об убийстве Айхмана и был несколько удивлен таким поспешным вызовом к фюреру.
Тот встретил его, стоя у огромной, во всю стену, карты военных действий.
— Дивизия СС «Тотенкопф» должна быть немедленно отправлена в Египет, — сказал Гитлер Браухичу и, как если бы тот уже сказал «да», добавил: — Как скоро это можно будет осуществить?
Случись все это до разговора с Моделем, Браухич, возможно, и не стал бы возражать фюреру, а постарался сразу назвать конкретное число, после чего всю остальную работу поручил бы Гальдеру. Но сейчас его раздражала буквально каждая мелочь, вернее — зависимость собственного положения от самых разных людей, включая, например, того же Моделя, да и фюрера тоже. Поэтому он, не подумав, начал возражать:
— Дивизия «Тотенкопф» крайне необходима для предстоящего наступления в районе Вологды. Сил сейчас явно недостаточно, поэтому мы не сможем отправить ее в Египет.
Гитлер молниеносно пришел в бешенство:
— Все, что вы мне сейчас говорите, это одни оправдания. «У нас нехватка сил!» — вот что вы твердите мне постоянно. Нехватка топлива, нехватка боеприпасов. Нехватка всего. Это вся информация, что я получаю от генералов. «Мы не можем сделать это». Вы не можете захватить Вологду, вы не можете захватить Иерусалим. Перед этим я получил сообщение от генерала Гудериана, что он не может взять Багдад. И почему вы не можете сделать этого? Я скажу вам почему. Вы испытываете недостаток желания. Это — трусость, вот что это значит. И вы скрываете эту трусость за устаревшими стратегическими идеями. Если бы вы следовали всем моим приказам, мы были бы на Кавказе уже полгода назад, и не было бы ни одной из нынешних проблем.
Гитлер сделал паузу, чтобы набрать воздух. Браухич ждал, что он опять будет кричать. Но, к его удивлению, фюрер теперь говорил спокойно, почти дружественным ТОНОМ:
— Это большая ответственность. Я понимаю это. Вы устали и больше не способны исполнять свои обязанности. В чем мы нуждаемся теперь, так это в безжалостном следовании национал-социалистическим принципам, а не профессиональным способностям, которые были изучены в академиях. Я — единственный, кто может командовать армией в этой манере, так что я освобождаю вас от командования.
— Как вы пожелаете, мой фюрер, — ответил фон Браухич и чеканным строевым шагом покинул его кабинет.
Бункер Черчилля был расположен в самом центре Лондона посреди респектабельной Кинг Чарльз-стрит. «Отсюда я буду управлять войной!» — заявил Черчилль в мае 1939 года, и все эти годы именно так и было, хотя случалось, что он отсюда и уезжал. Довольно скромное жилище премьер-министра — комната № б5А, где была его спальня и личный кабинет, соседствовало со святая святых этого подземного штаба — «комнатой карт».
В самый разгар войны — в конце 1941 года — комендант бункера увидел серьезную опасность в мраморной лестнице, ведущей на второй этаж. При попадании бомбы она могла бы завалить выход из комнаты карт. Поэтому было решено срочно перестроить убежище: смежную комнату залили бетоном до потолка, оставив тоннельный проход на случай завала.
Впрочем, по сравнению с бункером Гитлера или подземными апартаментами Сталина в Куйбышеве, «war room»[12] британского премьера была укреплена совсем слабо и не выдержала бы попадания даже 500-килограммового фугаса. Но ставка в данном случае делалась вовсе не на толщину перекрытий, а на мастерство зенитчиков и на количество защищающих город истребителей «Спитфайр».
12 сентября сюда прибыл маршал авиации, чтобы решить несколько важных вопросов относительно войны в Бирме. Черчилль принял его вполне по-домашнему — в роскошном зеленом, вышитом золотом, халате и с неизменной сигарой в зубах. Маршал знал, что Черчилль сплошь и рядом работает по ночам, лежа в постели, причем держит под кроватью фаянсовый ночной горшок, чтобы лишний раз никуда не выходить из комнаты, полной сверхсекретных бумаг.
— Я думаю, — начал Черчилль в тот момент, когда его гость уселся в предложенное ему кресло, — что наши успехи на Ближнем Востоке и победы американцев на Тихом океане открывают новую страницу этой войны. Сейчас, чтобы победить, нам уже мало думать о меловых скалах Дувра и предстоящем десанте во Франции. Понятно, что не сегодня завтра мы разгромим турецкие войска у Алеппо, прогоним наци из Тебриза, а может быть, сменим и само турецкое правительство, тем более что желающие совершить военный переворот там всегда были и есть. Но нам также важно восстановить наше военное присутствие в Юго-Восточной Азии — в море джунглей, где нет дорог, где сплошные болота, реки и где обеспечить снабжение наших войск сегодня может только авиация…
— Мы, если говорить честно, — ответил маршал, — не можем сейчас защитить нашу собственную страну. Немецкая авиация то и дело бомбит Лондон.
— Вы знаете, конечно, что я в августе посетил маршала Сталина и для этого летал к нему в Россию. Мне даже сделали специальную кислородную маску, чтобы я мог курить в воздухе, поскольку перелет проходил на большой высоте, где наци не могли нас достать. После официальной части переговоров Сталин пригласил меня к себе на квартиру в Кремле поужинать. Он был страшно зол, что я не согласился с его планами по открытию второго фронта в Европе, но тут лицо у него посветлело. Он шел впереди и показывал дорогу. Когда мы уселись за стол, то разговор как-то сам собой зашел о наших дочерях. Я сказал, что у моей дочери Сары рыжие волосы, а Сталин заметил, что его дочь Светлана тоже рыжая, и велел ее позвать. Она тут же появилась и была мне представлена, после чего он даже подарил ей какой-то сувенир.
За едой мы говорили о самом разном: от северных конвоев до коллективизации их крестьянских хозяйств. Потом я упомянул о своем предке герцоге Мальборо, которого охарактеризовал как гениального полководца. И что мне на это ответил маршал Сталин? Он улыбнулся и сказал, что у Англии был еще более талантливый полководец — Веллингтон, разгромивший Наполеона, который представлял величайшую угрозу для нашей страны за всю ее историю. Мы еще долго вели беседу и разошлись только в два часа ночи, причем расстались вполне дружески.
Так вот, говоря о Веллингтоне, маршал Сталин заметил, что тот понимал, что нельзя быть одновременно сильным всегда и везде, но зато всегда был сильным там, где надо. Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду? Да, мы не можем сейчас быть сильными везде и всюду. Но если мы хотим победить наших врагов, нам следует сделать все необходимое для того, чтобы иметь хотя бы немного сил там, где они столь же слабы, как и мы, или же еще слабее. Мы не можем снабжать наши войска по суше в Бирме, и нам надо взять обратно крепость Мандалай. Значит, мы будем отправлять им все по воздуху, а ваше дело — позаботиться о том, как лучше все это осуществить!
Положение в Бирме и в самом деле было крайне тяжелым. После того как к середине 1942 года японская армия загнала английские войска к границам Индии, война здесь приобрела характер «топтания на месте».
Не в последнюю очередь это определялось теми трудностями, которые создавал театр боевых действий. Крупные порты, где разгружались транспортные суда, отстояли очень далеко от районов боевых действий. Их разделяли горы и джунгли. Конвои союзников приходили в Читтагонг (на территории нынешней Бангладеш). Оттуда грузы везли сначала по железной дороге обычной колеи, затем по узкоколейке, а дальше — баржами и грузовиками. Ближе к фронту более-менее приличных дорог не было вовсе. Пути, показанные на военных картах тех мест, пестрели пометками: «пешеходная тропа», «допустимо продвижение с вьючными животными», «дорога пригодна только для джипов в сухой сезон». Грунтовка, покрытая саперами металлическими аэродромными матами, по местным меркам, была уже автострадой.
У японцев положение было не лучше. Пароходы разгружались в Рангуне. Угробив 24 тысячи пленных, императорская армия их руками протянула одноколейную железную дорогу до Моулмейна. А дальше — лодки-сампаны, навьюченные мулы и ослы, караваны носильщиков, мобилизованные из местного населения, и кое-где грузовики.