– Мы теперь живем в Бродуотере, – отвечает она. – Я имею в виду город.
Я предполагаю, что «мы» – это она и Мило. Я и не знал, что они вместе. Сейчас Филиппа для меня почти такая же загадка, как и десять лет назад, но я люблю ее не меньше, чем тогда.
И мне – больше, чем кому бы то ни было, – известно об отчаянно хранимых секретах.
– Мы не слишком часто бываем здесь летом.
Колборн кивает. Интересно, чувствует ли он себя неловко рядом с ней? Он знает меня и всех нас, но видит ли он в ней подозреваемого… или уже нет?
Я наблюдаю за ним и надеюсь, что мне не придется напоминать о нашей сделке.
– Резонно, – довольно дружелюбно отвечает он.
Филиппа пожимает плечами.
– Нам нужно определиться с сезоном на следующий год, но мы можем сделать это и в городе.
– Есть какие-то соображения?
– Мы думаем о «Двенадцатой ночи» для третьекурсников. У нас двое студентов с действительно общей ДНК, если можно так выразиться… впервые с того момента, как… в общем, впервые со времен Рен и Ричарда. – Прежде чем она продолжает, воцаряется короткая неловкая пауза. – И мы понятия не имеем, что делать с четвертым курсом. Фредерик хочет рискнуть и попробовать «Зимнюю сказку», но Гвендолин настаивает на «Отелло».
– Хорошая группа в нынешнем году?
– Как всегда. На сей раз мы набрали больше девочек, чем мальчиков.
– А это должно быть неплохо.
Они обмениваются быстрыми улыбками, затем Филиппа смотрит на меня в упор. Приподнимает брови, едва заметно. Теперь или никогда.
Я поворачиваюсь к Колборну, точно так же приподнимая брови.
Он кидает взгляд на часы.
– Итак, – спрашивает он, – прогуляемся?
– Как пожелаешь, – отвечаю я.
Он кивает и спрашивает Филиппу:
– Ты идешь?
Она качает головой, умудряясь и хмуриться, и улыбаться одновременно.
– Зачем? – спрашивает она. – Я была там.
Колборн прищуривается. Она невозмутимо касается моей руки, говорит:
– Увидимся вечером.
И выходит из столовой.
Незаданные вопросы Колборна повисают в воздухе. Он смотрит ей вслед и обращается ко мне:
– Как много она знает?
– Почти все.
Лоб Колборна прорезают морщины, густые брови сходятся в линию, глаза суживаются.
– Люди всегда забывают о Филиппе, – добавляю я, – а позже жалеют об этом.
Он вздыхает, словно у него нет сил быть по-настоящему недовольным. Задумчиво смотрит на чашку с кофе и отодвигает ее в сторону.
– Оливер, – говорит он и ненадолго умолкает. – Веди.
– Куда?
– Тебе виднее.
Я думаю. Сажусь. Это место ничуть не хуже прочих. Колборн с неохотой смеется.
– Хочешь кофе? – спрашивает он.
– Я б не отказался.
– Ладно. – Он направляется к стойке с двумя кофейниками.
Они «живут» там, наверное, лет тринадцать – не меньше. Кофе в Деллехере всегда в избытке, хотя я никогда, даже будучи студентом, не видел, чтобы кто-нибудь наполнял эти здоровенные емкости.
Колборн возвращается с напитком и ставит передо мной кружку. Я смотрю, как кружится молоко, пока он садится на стул напротив меня.
– С чего мне начать? – спрашиваю я.
Он пожимает плечами.
– С чего пожелаешь. Но, кстати, Оливер, я не просто хочу знать, что случилось. Я хочу знать как, почему и когда. Мне надо все понять.
Впервые за длительное время крошечная трещинка в сердце, черный синяк на моей душе, который я пытался залечить почти десять лет, пульсирует. Старые чувства постепенно возвращаются. Горькая сладость, разлад и смятение.
– Я бы на это не рассчитывал, – говорю я Колборну. – Прошло уже десять лет, а я почти ничего не могу понять.
– Тогда, может, это будет полезно нам обоим, – отвечает он.
– Возможно.
Я задумчиво потягиваю кофе. Он хорош: у него есть вкус, в отличие от коричневой жижи, которую нам давали в тюрьме. То пойло лишь смутно напоминало кофе, что мне доводилось пробовать в лучшие дни моей жизни.
Жар от напитка на мгновение успокаивает нарастающую боль в груди.
– Поехали, – говорю я, когда чувствую, что готов.
Кружка согревает мои ладони, и воспоминания текут сквозь меня, как наркотик, острые, как бритва, кристально ясные, калейдоскопичные.
– Осенний семестр, тысяча девятьсот девяносто седьмой год. Может, ты помнишь, что тогда была теплая осень?
Сцена 1
За две недели до премьеры мы снялись для рекламы, и Фабрика превратилась в настоящий дурдом. Для фотосессии нам потребовались костюмы, поэтому мы бегали туда-сюда из гримерок в репетиционный зал и обратно, меняя галстуки, рубашки и обувь, пока Гвендолин не удовлетворилась результатом. В ноябре прошлого года Фредерик был так вдохновлен постановкой «Цезаря» в стилистике президентских выборов, что и на этот раз не отступил от своего решения по поводу пьесы. В итоге мы выглядели как собрание подающих надежды представителей Белого дома. Я никогда в жизни не надевал костюма, который действительно был бы мне к лицу, и мое собственное отражение в зеркале часто удивляло меня. В роли Каски я носил гладкую черную тройку, в которой смахивал на мелкого бандита. В роли Октавия – голубой, а-ля молодой Кеннеди, костюм. Филиппа зачесала мне волосы назад, и я стал даже выглядеть утонченным и зрелым. Камило тоже внес свой вклад: следуя его указаниям, я набрал вес в нужных местах. В первый раз я подумал, что могу стать красивым, если приложу достаточно усилий. Раньше я считал себя не особо привлекательным – так, незапоминающийся, безобидный парень, – и эта мысль подкреплялась тем фактом, что, начиная со старшей школы, со мной гуляли очень немногие девушки. Уже тогда я начал понимать, что нравлюсь им на подмостках, играя Антония или Деметрия, а вовсе не за кулисами в роли своего кроткого «я». Среди моих одногруппников я с тем же успехом мог быть невидимкой.
В угольно-сером костюме с искрой, Александр походил на мафиози еще сильнее, чем я. На его груди поблескивала ониксовая булавка для галстука.
Джеймс в безупречном чернильно-синем костюме с кроваво-красным галстуком представлял собой наиболее впечатляющего персонажа среди всех нас.
– Мне кажется или этот прикид действительно делает его выше? – спросил я, заглядывая в репетиционный зал, где устанавливали черный экран, на фоне которого мы должны были играть.
Сначала им понадобился Ричард, чтобы они могли снять «предвыборный плакат», как назвала его Гвендолин. Она порхала вокруг парня, словно бабочка, фонтанируя обожанием, которое граничило с Эдиповым (если поменять главных героев мифа местами).
Джеймс сморщил нос.
– Я думаю, что эго Ричарда заставляет его выглядеть таким здоровым.
Александр вытянул шею.
– Может быть, – сказал он. – Но нельзя отрицать, что он крут. – Он покосился на меня и добавил: – Так же будешь выглядеть и ты, если научишься правильно завязывать галстук.
– А он еще перекручен? – Я.
– Ты себя видел? – Александр.
– Просто поправь, ладно? – Я.
Александр кивнул, приподнял мой подбородок и продолжил шептать Джеймсу:
– Честно говоря, я рад, что у нас есть свободная от репетиций ночь. Всякий раз, когда мы проигрываем эту гребаную сцену с палаткой и комментариями Гвендолин, я хочу упиться до бесчувственности.
– Наверное, именно так ты и должен себя ощущать.
– Послушай, я подозреваю, что буду эмоционально истощен после спектакля, но сцена кажется мне настолько реальной, что, глядя на тебя за кулисами, я не пойму: хочу тебя убить или поцеловать?
Я коротко хохотнул, и Александр дернул меня за галстук.
– Прекрати корчиться.
– Прошу прощения.
– Если завтра Гвендолин со своими речами зайдет слишком далеко, я смогу тебя запросто поцеловать, – сказал Александр, обращаясь к Джеймсу.
– Спасибо за предупреждение.
Филиппа выскочила из женской гримерки. У нее было по меньшей мере, три сценических наряда, в данный момент она щеголяла в брючном полосатом костюме, который не очень ей шел.
– О чем речь? – прошептала она.
– Завтра я сумею поцеловать Джеймса взасос, – Александр.
– Везет мне, – Джеймс.
– Могло быть и хуже. Помнишь, как в середине лета Оливер заехал своей головой мне в лицо? – Филиппа.
– В свою защиту могу сказать, что я готовился к нежному поцелую, но ничего не видел: Пак брызнул любовным соком мне прямо в глаз. – Я.
– В этой фразе столько недомолвок, что я даже не знаю, с чего начать. – Александр.
Тем временем Гвендолин хлопнула в ладоши и громко произнесла:
– Мне кажется, нам не удастся добиться чего-то получше, чем вот это! Что дальше? Пары? Хорошо. – Она повернулась в нашу сторону. – Филиппа, сходи, пожалуйста, за другими девушками.
– По-моему, это единственная причина, по которой я тут нахожусь, – пробормотала Филиппа и исчезла в гримерке.
– Богом клянусь, – сказал Александр. – Если они не дадут ей весной достойную роль, я буду бойкотировать спектакль.
– Да, – согласился я. – Я тоже.
Когда появились девчонки, сразу стало ясно, что костюмеры потратили на них уйму времени. Рен была в элегантном темно-синем платье чуть ниже колен, а Мередит облачилась во что-то красное и облегающее ее как вторая кожа или слой лаковой краски. Ее волосы были распущены, будто львиная грива.
– А мы где должны быть? – спросила Мередит.
– Я бы сказал, на обложке, – ответил Александр, оглядывая ее с головы до пят. – Им обязательно надо было втискивать тебя в это?
– Да, – ответила она. – И понадобится пятеро, чтобы вытащить меня отсюда.
Она казалась скорее раздраженной, чем самодовольной.
– Ну, – протянул Джеймс, – я уверен, что недостатка в добровольцах не будет.
В его устах это прозвучало не слишком лестно.
– Эй! – рявкнула Гвендолин. – Хватит болтать! Девушки, Джеймс, идите сюда поскорее!
Мой друг и девчонки направились в зал; Мередит в блестящих лакированных туфлях осторожно пробиралась между удлинителями. Филиппа покачала головой.
– Теперь я даже не считаюсь девочкой.