– Какого черта ты делал на полу? – спросил я.
Он протянул руку и нажал на спуск воды в унитазе: та закружилась в сливе, и он вытер рот тыльной стороной ладони.
– Мне было плохо, – сказал он еле слышно.
Кожа Джеймса была бледной, почти серой, шея и лоб блестели и взмокли от пота.
– Ты в порядке?
– Ага. Просто слишком много выпил. А ты чего встал?
– Захотелось хлебнуть воды, – ответил я. – А ты почему моешься в темноте?
– Не хотел никого разбудить, – сказал он. – Ничего, если я встану под душ? Чувствую себя отвратительно, ненавижу блевать.
– Давай.
Он закрыл дверь. Я скользнул мимо него к раковине и набрал в рот холодной воды, а Джеймс отбросил полотенце и перешагнул через край ванной. Брызги с шипением ударили по его телу, и он наполовину задернул пластиковую занавеску.
– А ты только что из комнаты Мередит? – нарочито небрежным тоном спросил он.
– Э-э-э, да.
– Думаешь, это хорошая идея?
– Не очень.
Мое отражение в зеркале было грязным и растрепанным. Я украдкой вытер с уголка рта пятно помады. В зеркале я видел Джеймса, прислонившегося к стене, с его носа и подбородка стекала вода.
– Итак, я полагаю, все знают, – сказал я и наскоро умылся, надеясь, что кожа остынет.
– Кто-то из первокурсников ввалился на кухню и сразу же объявил о том, что видел.
– Ненавижу первокурсников. – Я закрутил кран, закрыл крышку унитаза и сел на него.
– Итак. Как это было?
Я взглянул на Джеймса, тревога болезненно покалывала мою кожу. Он с невозмутимым видом потянулся за мылом.
– Тебе ведь известно, что Ричард собирается меня убить, – сказал я.
– Вроде бы у него есть такой план.
Зажмурившись, Джеймс принялся поливать себя душем. Мои конечности казались свинцовыми и бесполезными, как будто мышцы и кости растворились, и теперь их заменил сырой, плохо замешанный бетон. Я провел мокрыми пальцами по волосам, выпрямился и тут же почувствовал, что мне слишком тяжело, чтобы куда-то идти.
– Собираешься к ней, да? – спросил Джеймс.
Он стоял ко мне спиной, вода тонкими струйками бежала между его лопаток.
– Думаю, да. Не хочу вот так оставлять ее, будто у нас был случайный перепихон.
– А разве это не случайный перепихон?
Я не мог припомнить, чтобы когда-нибудь раньше сердился на Джеймса. Злость нахлынула неожиданно, всеобъемлющее и ранимое, болезненное ощущение, словно свежий синяк.
– Нет, – ответил я с большим чувством, чем намеревался.
Он оглянулся и бросил на меня смущенный взгляд.
– Неужели?
– Слушай, я понимаю, что ты от нее не в восторге, но она не просто какая-то там девчонка.
Он заморгал.
– Наверное, – ответил он и опять отвернулся.
– Джеймс. – Я подошел к самому краю ванны, где он не смог бы меня игнорировать.
Он выключил воду, задержав руку на кране. Капли висели на его ресницах, скатывались по лицу, как крупные слезы.
– Что? – спросил он, чуть помедлив.
Я помолчал: чувствовал смысл того, что хотел сказать, но не мог подобрать нужные слова, пока не заметил на его виске то, что отвлекло меня.
– Я… у тебя блевотина в волосах, – пробормотал я.
Когда эта странная фраза прозвучала, Джеймс посмотрел на меня с отсутствующим выражением на лице, но затем до него дошло, и его щеки вспыхнули.
– Ой.
Внезапно мы оба смутились, что выглядело абсурдным после последних пяти минут интимной беседы и случайной наготы.
– Какой ужас! Извини меня, ладно? – сказал он.
– Ничего особенного. Ерунда.
Я отступил в стороны, чтобы взять с пола его полотенце.
– Вот…
Мы оба потянулись за ним одновременно, и когда я выпрямлялся, то мы едва не стукнулись лбами. Я отшатнулся, вполне прочувствовав собственное тело и то, насколько оно неуклюже.
– Вот, – повторил я, забыв свое недавнее негодование.
Джеймс повернул голову: мышцы шеи и плеч напряглись, когда я провел полотенцем по его волосам. Тыльная сторона моей ладони коснулась его подбородка, и он вздрогнул. Он выглядел совершенно протрезвевшим, настороженным. Я почувствовал, как горит мое лицо.
– Спокойной ночи, – выдавил я, сунул полотенце ему в руку и быстро покинул ванную комнату.
Сцена 10
Я снова проснулся уже через несколько часов, услышав, как кто-то стучит в дверь. До меня доносился голос – не Ричарда, а женский. Я приподнялся на локтях, и Мередит, не открывая глаз, завозилась рядом со мной, тихо застонав и потянув на себя одеяло.
Человек, который находился в коридоре, застучал снова, весьма настойчиво.
– Оливер, я знаю, что ты там, – раздался голос Филиппы за дверью. – Вставай.
Я не узнавал Филиппу: ее голос звучал ровно, безо всякий эмоций, как в плохой записи. Выскользнув из постели, я натянул трусы.
Она продолжала стучать, и я не хотел, чтобы она разбудила Мередит, поэтому приоткрыл дверь, не потрудившись взять джинсы.
Филиппа выглядела бледной и осунувшейся. Она скрестила руки на груди и посмотрела на мои боксеры, перевела взгляд на мое лицо, затем чуть вытянула шею и вгляделась в спальню.
– Одевайся, – приказала она. – Вы оба. Вы должны спуститься к причалу, мать вашу, живо.
И с этими словами она ушла. Я на мгновение застыл в дверном проеме, сбитый с толку тем, что Филиппа не сделала ни одного едкого замечания. Что-то было не так, причем настолько, что даже факт моего присутствия в комнате Мередит не имел значения. Я закрыл дверь и начал собирать одежду с пола.
– Мередит, – позвал я. – Вставай.
На пристань мы шли вместе, растерянные и недоуменные.
– Что случилось? – спросила она. – Едва рассвело.
– Не знаю, – ответил я. – Филиппа выглядела расстроенной.
– Почему?
– Понятия не имею. Она ничего не объяснила.
Спотыкаясь, мы спустились по шаткой деревянной лестнице, врытой в склон холма: ее усеивали камешки и ветки, и потому мы смотрели лишь себе под ноги. Когда последняя ступенька, наконец, была пройдена, я рискнул поднять взгляд. Джеймс, Александр и Филиппа уже были на причале и пялились на озеро. Я не мог видеть из-за их спин, что их так заинтересовало.
– Эй! – окликнул я их. – Ребята!
Александр был единственным, кто повернулся в мою сторону и покачал головой – слабое, вымученное движение.
– Что случилось? – повторила Мередит.
В ее голосе прорезалась нотка беспокойства.
Я протиснулся между Джеймсом и Филиппой, и передо мной открылось озеро, темное, стеклянное и неподвижное – туман клубился по краям, размывая очертания берегов. Рен стояла в воде по пояс, ее мокрая ночная рубашка прилипла к телу, руки были вытянуты вперед и дрожали. Ричард плыл, наполовину погруженный в воду, вне досягаемости кузины. С разбитой головой. Лицом вниз. Мертвый.
Казалось, мы целый час стояли на причале в молчаливом оцепенении, пока Мередит не закричала.
Акт III
Пролог
Мы с Колборном выходим из трапезной. Полдень. День кажется первобытным, доисторическим, солнце – теперь уже за тонким слоем облаков – яркое и слепящее. Ни у одного из нас нет темных очков, и мы морщимся и щуримся, как упрямые новорожденные младенцы.
– Куда теперь? – спрашивает Колборн.
– Я бы прогулялся вокруг озера.
– Ладно.
Я пересекаю лужайку, Колборн шагает рядом со мной.
В трапезной он в основном молчал и внимательно слушал. Время от времени он реагировал на мои слова, выгибая бровь или подергивая уголком рта. Он задал несколько вопросов, несущественных, вроде: «Когда это было?..» Хотя в моей голове последовательность событий ясна, рассказать всю историю от начала до конца – любопытная задача, простая в теории, но весьма кропотливая на практике: это словно выстроить в длинный ряд множество костяшек домино. Одно событие неизбежно ведет к другому.
Мы продолжаем нашу прогулку. Деревья стали выше, чем я помню, и теперь мне не нужно пригибаться под ветвями. Мне становится интересно, насколько дерево вырастает за десять лет, и я протягиваю руку, чтобы дотронуться до коры, будто каждый узловатый ствол – просто плечо старого друга, которого я, не задумываясь, касаюсь, проходя мимо. Но потом чувство общности пропадает: у меня нет никаких старых друзей, кроме Филиппы. А что думают обо мне остальные? Я не знаю: я их еще не видел.
Мы выходим из рощи на пляж, который не изменился. Грубый песок, похожий на соль, обветренные скамейки. Маленький сарайчик, где Джеймс обливал меня бутафорской кровью на Хеллоуин, слегка кренится набок: жалкая, крохотная пизанская башня. Вода плещется о берег под порывами легкого ветерка. Он ерошит мои волосы, и я делаю глубокий вдох, пытаясь поймать его в легкие, когда он пролетает мимо. Я чувствую запах озера и леса, землистый и первозданный.
Колборн прячет руки в карманы и смотрит на воду. Отсюда видно противоположный берег, едва различимый: туманная линия, проведенная между деревьями и их отражениями. Башня торчит из леса подобно сказочной крепости. Я отсчитываю третье окошко и смотрю на узкую черную щель в серой каменной стене. Там в Башне была наша общая с Джеймсом комната, у окна стояла моя кровать.
– Той ночью было холодно? – спрашивает Колборн. – Напомни мне.
– Достаточно прохладно.
Мне любопытно: сохранился ли еще кусочек ясного неба над садом, или ветви разрослись, закрыв его?
– По крайней мере, мне так кажется, – добавляю я. – Мы все были пьяны, а мы всегда пили слишком много, словно были обязаны это делать. Культ излишеств. Алкоголь и наркотики, секс и любовь, гордость, и зависть, и месть. Никакой меры.
Он качает головой.
– Субботними вечерами я обычно лежу в постели, не в силах заснуть, и думаю: какую еще тупость совершат пьяные подростки? Что мне придется разгребать утром?
– Это уже не актуально.
– Да, – соглашается он. – Сейчас мне надо беспокоиться лишь о своих детях.
– Сколько им?
– Четырнадцать, – быстро отвечает он. – Перешли в старшие классы.