И снова воцарилась тишина. Теперь мы с тревогой прислушивались к любым звукам, которые доносились снаружи.
– Интересно, что они сделают со спектаклем? – нетерпеливо спросил Александр, нарушив паузу.
– Отменят, – ответила Филиппа. – Будет неправильно, если они поступят как-то по-другому.
– Вот тебе и «шоу должно продолжаться», – поморщился он.
Я попытался на один короткий, но безуспешный миг представить кого-то – кого угодно – в роли Цезаря. Угроза Гвендолин, когда она заявила Ричарду, что я смогу выучить его реплики и займу его место на подмостках, эхом отозвалась в памяти, и желудок болезненно сжался.
– Вы правда хотели бы выйти на сцену без него? Скажите честно…
Кое-кто отрицательно покачал головой, а затем…
– Мне просто кажется, – не унимался Александр, – или наступил самый долгий день в нашей жизни?
Я вздохнул и прижал ладони к глазам.
– Ага. Я бы пошел спать, если бы знал, что смогу вырубиться.
Филиппа пожала плечами.
– Боже, я не уверена, что вообще смогу когда-нибудь заснуть.
Джеймс, который пялился в огонь и грыз ногти, сказал:
– «Мне чудилось, что кто-то закричал:
“Не спи, не спи!”»[55]
Александр забарабанил пальцами по коленям.
– Боже, мне надо покурить! – простонал он. – Лучше бы они не выставляли за дверью медсестру!
Он вскочил, крутанулся на месте, двигаясь быстро и нервно, как делал всегда, когда был расстроен. Он бесцельно прошелся зигзагом по комнате, взял несколько случайных нот на рояле, после чего начал открывать шкафы и шарить на полках.
Его мельтешение продолжалось минуту или около того, прежде чем Филиппа сдалась и спросила:
– Что ты делаешь?
– Ищу выпивку, – буркнул он. – Здесь наверняка что-то припрятано. У них недавно гостил чувак, который написал книгу про Фрейда, и я готов поспорить на собственную задницу, что он алкоголик.
– Как ты можешь хотеть выпить прямо сейчас? – спросил я. – Мне еще с прошлой ночи кажется, что у меня в животе плещется алкоголь.
– Клин клином вышибают, – ответил Александр. – Ага. – Он вынырнул из шкафа в дальнем конце комнаты и продемонстрировал нам бутылку с янтарной жидкостью. – Кто будет бренди?
– Давай, – оживилась Филиппа. – Может, снимет напряжение.
Раздалось звяканье стекла: Александр начал шарить на другой полке шкафа.
– Кому-нибудь еще?
Рен промолчала, но, к моему удивлению, Джеймс и Мередит одновременно произнесли:
– Да, спасибо.
Александр сел, держа бутылку в одной руке, а четыре бокала, сложенные опасно накренившейся стопкой, – в другой. Он налил себе достаточно бренди, чтобы развести небольшой костер, и передал бутылку Филиппе.
– Я не знаю, сколько ты хочешь, – заявил он, сделав глоток. – Лично я собираюсь упиться до беспамятства.
– Где будем спать? – поинтересовался я. – В апартаментах три комнаты.
– Тогда двое на комнату. Мы с Рен можем спать вдвоем, – ответила Филиппа, искоса взглянув на девушку.
Но Рен не подала виду, что слышала.
– Кто со мной? – спросил Александр. Он подождал ответа несколько секунд и добавил: – Не вздумайте вскакивать все сразу.
– Я буду спать в гостиной, – пробормотал я. – Меня тут все устраивает. Кстати, который сейчас час?
Александр прищурился и посмотрел на большой будильник, стоявший на столе. – Девять пятнадцать.
– Девять пятнадцать? – повторила Филиппа. – А такое чувство, будто полночь.
– Такое чувство, будто это Судный день. – Александр отхлебнул бренди, стиснул зубы и потянулся к бутылке.
Он снова наполнил бокал почти до краев и встал, крепко сжимая его в руке.
– Я ухожу, – провозгласил он. – Если кто-то решит, что не хочет отдыхать в гостиной, то пусть имеет в виду, я не придирчив к тем, с кем сплю. Доброй ночи!
Он отвесил нам поклон и удалился. Я подпер голову рукой, удивляясь, почему ощущаю лишь изнеможение. Где печаль, чувство утраты? Вероятно, ничего этого не было по той простой причине, что я до сих пор не верил в случившееся. Я почти ожидал, что Ричард ворвется сюда, вытирая с лица сценическую кровь и жестоко смеясь над тем, как здорово он нас одурачил.
Я изучал своих сокурсников, ища следы того, что я упустил. Филиппа облокотилась о диванный валик и водила пальцем по ободку бокала. Морщины по обе стороны ее рта были четкими и глубокими. Можно было подумать, что за десять часов она постарела на десяток лет. Джеймс скрестил руки на груди и притиснул колени друг к другу, словно он сильно замерз. Рен сидела в кресле: ее глаза остекленели, а конечности были неуклюже согнуты, как у брошенной куклы. А Мередит… Внезапно я осознал, что она смотрит на меня. Она поймала мой взгляд и поднесла бокал к губам, рука у нее дрожала.
Филиппа допила бренди одним залпом.
– Мне тоже пора на боковую. Я не могу отключить голову, но хочу немного полежать в темноте, даже если не усну.
Она медленно выпрямилась и осторожно поднялась на ноги, будто у нее болело все тело. На мгновение задержалась в круге света от горящего камина и окликнула Рен:
– Почему бы тебе не пойти спать?
Рен сперва не шевелилась. Потом очнулась, выбралась из кресла и встала с затуманенным, расфокусированным взором. Филиппа взяла ее за руку, и девушка без возражений последовала за ней.
– Останешься здесь? – спросила Мередит, когда они ушли.
Она говорила со мной, не обращая внимания на Джеймса. Но он тоже вроде бы не реагировал на нее.
– Да, – ответил я. – Выбери себе другую спальню.
Она кивнула и встала – у нее подгибались колени – и оставила свой бокал недопитым.
– Собираешься поспать? – спросил я.
– Да. Надеюсь не проснуться.
Первый настоящий укол грусти («Вот оно», – подумал я) вонзился в меня, как игла, но в действительности это чувство никак не было связано с Ричардом. Я хотел сказать что-то, что угодно, но не мог найти ни единого подходящего слова. Я молча сидел на диване, пока Мередит не покинула гостиную. Когда дверь за ней закрылась, я обмяк, откинулся на подушки и провел руками по лицу. Как жаль, что нельзя смыть с кожи весь этот день, который буквально отпечатался на мне.
– Она не всерьез, – сказал Джеймс.
Я нахмурился и прикрыл глаза ладонями.
– Это должно звучать успокаивающе или критично?
– Я не вкладывал никаких особых смыслов. Не злись на меня, Оливер. Сейчас я могу не выдержать. – Его голос был глухим и хриплым.
Я выдохнул и убрал руки от лица.
– Прости. Я не злюсь. Я… ну… не знаю. Опустошен. Нам надо поспать.
– Можем попытаться.
Мы легли: я на одну кушетку, Джеймс – на другую. Мы не пытались найти простыни или подходящие подушки. Я кинул декоративный валик под голову и натянул одеяло на ноги. Джеймс сделал то же самое. Я выключил лампу, но комнату заливал свет пламени от камина. Огонь превратился в маленькие желтые бутоны, мерцающие между поленьями.
Пока я смотрел, как чернеет, крошится и рассыпается дерево, мои легкие сжимались, отказываясь вдыхать достаточное количество воздуха. Как быстро, как внезапно все пошло наперекосяк. С чего это вообще началось? Только не с Мередит и меня; наверное, гораздо раньше. Может, с «Цезаря»? Или с «Макбета»? Казалось, что невозможно определить ту точку отсчета, после которой события стали развиваться с бешеной скоростью. Пожалуй, с нами случилось иное: долгое, тихое горение, постепенно заполняющее Замок – весь наш маленький мирок – обжигающими ядовитыми испарениями.
Я ворочался на кушетке, горько забавляясь слабыми попытками оправдать собственные поступки.
Что я сделал? Просто чиркнул спичкой. Банальность.
Я пытался ровно дышать, не в силах избавиться от мысли, что какой-то огромный, невидимый груз давит на меня, будто валун. Это была Вина, тот тяжеловесный крадущийся демон. Тогда я не узнал его, но теперь он каждую ночь сидит у меня на груди, уродливый кошмар художника Фюссли. Огонь догорел до тлеющих углей, и свет почти померк, в щели просачивались тени. Задыхаясь, чувствуя головокружение, я впал в беспамятство, которое скорее смахивало на удушье, нежели на сон.
Чей-то шепот быстро вернул меня к жизни.
– Оливер.
Я резко сел и уставился на Джеймса. Когда глаза привыкли к темноте, я обнаружил, что он лежит, отвернувшись от меня. Он не шевелился.
– Оливер.
Значит, меня позвал не Джеймс. Я пригляделся и наконец заметил Мередит: четкий силуэт в дверном проеме соседней комнаты.
Ее голова опустилась на дверной косяк, словно бутон цветка, разбухший от дождевой воды, слишком тяжелый для стебля. На миг я задумался, сколько весят ее волосы, чувствует ли она, как они ниспадают ей на плечи?
Но спустя несколько секунд я уже откинул одеяло и пересек комнату, украдкой бросив взгляд на Джеймса. Я не мог ручаться, спит ли он мертвым сном или старательно притворяется.
– В чем дело? – прошептал я, когда оказался достаточно близко, чтобы она меня услышала.
Здесь было посветлее. Нежная кожа под ее глазами припухла, стала едва не пурпурной. Мередит выглядела измученной.
– Я не могу заснуть.
Моя рука дернулась к ней, но не коснулась.
– У нас был плохой день, – сказал я, запинаясь.
Она вздохнула и кивнула.
– Ты зайдешь?
Какое бы сочувствие я ни испытывал к ней, оно замерзло, застыло у меня в животе.
– Мередит, – сказал я. – Твой парень мертв. Он погиб этой ночью. Или утром.
– Да, – ответила она. – Знаю. – Слезы заструились из ее глаз, капли повисли на носу и потекли к подбородку. – Но я… просто… – Она зажмурилась на мгновение, а когда снова открыла глаза, они были пустыми и бесцеремонными. – Я не хочу спать одна.
Я уставился на нее. И оцепенел. Ледяной холод проник в мои руки и ноги, расползаясь по моим клеткам и оставляя вымороженные следы во всем теле. Я сжал кулак и оглянулся на Джеймса. Я мог видеть копну его волос, торчащую над подлокотником дивана. Светло-каштановых. Нуждающихся в стрижке.